Тайна племени голубых гор

Эта традиционная деликатность имеет свои основания. Дело в том, что часто тода, имеющий больше буйволов, чем другой, делится с последним. Так, у Кероза из Тидкораиманда сто буйволов. Он помогает менее состоятельным тода. Трех буйволов Кероз на сезон доения отдал Иллигуду из Куичкурманда. Иллигуд пользуется ими бесплатно. Пятнадцать буйволов находятся у соплеменника из Муллиманда. Кероз и ему подобные еще не постигли современного смысла понятия «мое». Если человек нуждается, значит, ему надо помочь. Ни один уважающий себя тода за помощь денег не возьмет. Если в семье есть серебряные или золотые украшения, оставшиеся в наследство от предков, ими может воспользоваться любой попавший в беду. Даже если он и не принадлежит к данному роду. Из манда в манд кочуют украшения и различные ценности, из манда в манд передаются красивые путукхули на «понос» и зонтики. Так же относятся тода и к картофельным полям. Они сдают за мешок картошки два-три акра в аренду. Но иногда не получают даже этого. Талапатери из Талапатериманда имеет пять акров земли около Котагири. Он сдал ее в аренду бадага. Тот давно ему ничего не платит и пользуется землей.

Талапатери только разводит руками и объясняет:

— Земля ведь мне не нужна. Я не умею сажать картофель. А Уди умеет.

— Но твоим детям не хватает еды, — говорю я.

— Ее всегда не хватает. Уди здесь ни при чем. Конечно, можно иметь собственность. Но разве она дана для того, чтобы пользоваться бедностью и несчастьем других? Она для того, чтобы содержать свою семью и помогать другим, — так думают тода.

Что такое деньги? Для племени это, прежде всего, базар в Утакаманде. Каждый вторник, когда тода получают деньги за молоко, сданное в кооперативное общество, они отправляются на базар. На рыночной площади то там, то здесь пестрят их путукхули. Тода резко выделяются среди рыночной публики своим ростом, статностью и тем достоинством, с каким ведут свои дела. Однако их достоинство на рыночных торговцев не производит впечатления. Торговцы обманывают их, а тода по-прежнему сохраняют достоинство и невозмутимость.

Я стою около лавчонки, на втором этаже которой помещается харчевня.

— Амма! Людмила-амма! — слышу я голос откуда-то сверху. Поднимаю голову и вижу Мутикена. Он делает приглашающие жесты.

— Иди сюда!

По узкой грязной лестнице взбираюсь наверх. Толкаю деревянные захватанные створки, занимающие треть дверного проема, и оказываюсь в «кабинете». Здесь за двумя длинными столами, забросанными остатками пищи и засиженными мухами, сидят тода: Матцод, Нельдоди, Кероз, Талапатери, Мутикен и еще несколько мне незнакомых лиц. Перед ними стоят плохо вымытые стаканы, наполненные мутноватой жидкостью скверного кофе. Такой же стакан ставят и передо мной. Все очень оживлены, много шутят и смеются. Облик этих бородачей, завернутых в путукхули, как-то не вяжется с этой полутемной комнатой харчевни, с ее стенами, украшенными грязными подтеками, с ее заплеванным полом и захватанными стаканами. Но тода чувствуют себя здесь уже завсегдатаями. Они требуют еще и еще кофе, и перед ними выстраивается батарея пустых стаканов.

— У вас что, праздник? — спросила я.

Все засмеялись. А Талапатери, радостно сверкая глазами, сообщил, что получил целых десять рупий в кооперативе.

— Что же ты на них купил?

— Кофе на всех.

Кофе на всех, печенье на всех, браслет на всех, зонтик на всех… На оставшиеся деньги можно купить кусок дешевой ткани, фунт риса и опять-таки тот же зонтик. Самая любимая вещь современных тода — зонтик. Даже подозрительный Тиликен в тот день приобрел зонтик. Он стоял посредине рынка и открывал и закрывал свое приобретение, косясь на окружавших его мальчишек. Оп разговаривал сам с собой: «Кому это нужно? Зачем?» Тиликен явно подозревал в чем-то нехорошем свой новый зонтик, а заодно и себя.

А в это время его соплеменники переходили от лавки к лавке, приценивались, переговаривались между собой и время от времени что-то покупали на всех… Дольше всего тода задерживаются у ювелирных лавчонок. Но не у каждой. Некоторые из них торгуют традиционными украшениями для тода. Это серебряные ожерелья и браслеты. Их делают в соседнем племени кота. Когда-то тода выменивали эти украшения на буйволиное молоко и масло. Теперь кота выносят ожерелья и браслеты на рынок, и их приходится покупать. Приобрести украшение жене — тоже традиция. Все деньги, обладателями которых тода становятся во вторник, остаются на рынке. В племени найдется немного таких, кто принесет деньги домой. Всем известно неумение тода копить. Но тода рассуждают по-своему. Как можно держать у себя деньги, если в них нуждается кто-то другой? Среди тода нет ростовщиков— нельзя наживаться на беде и несчастье другого.

Иногда случается, что тода получит сразу много денег. Тогда в манде, где он живет, наступает праздник. Все идут в кино. Если денег достаточно, туда может отправиться и весь род. С кино знакомы только манды, расположенные недалеко от Ути. К началу сеанса тода всегда опаздывают. Они никак не могут рассчитать время. Весь манд или род в середине сеанса вторгается в кинозал. С шумом рассаживаются, потом замирают, широко открытыми удивленными глазами смотрят на экран и… ничего не понимают. На экране перед ними проходит странная, чужая жизнь. Законы этой жизни, ее радости и страдания незнакомы тода. Они считают, что все это ненастоящее. Оснований у них для этого достаточно. До конца фильма высиживают немногие. Тода поднимаются один за другим, и по экрану, где в это время самый разгар страстей и мечутся в непонятной сутолоке герои, медленно проплывают бородатые тени высокогорных пастухов. На тода шикают и неодобрительно ворчат. От напряжения у них за полчаса разбаливается голова, и поскорее надо попасть на свежий воздух. Старики в изнеможении опускаются на землю тут же во дворе кинотеатра. Молодые крепятся, но и они еле держатся на ногах. Некоторые потом даже болеют. Соприкосновение с чужим миром не всегда проходит легко.

Однажды в течение месяца никто из тода не ходил в кино. Дело в том, что в их мандах появился очередной антрополог. Это был высокий серьезный человек, имени которого тода так и не запомнили. Антрополог очень спешил и плохо знал племя. За любую услугу этот странный человек платил. Тода не отказывались. Подарок есть подарок. Взамен этих бумажек тода ничего не могли ему дать… Они ведь хорошо понимали, что деньги ничего не стоят в отношениях между людьми. Деньги приходят и уходят, а люди, их доверие, дружба и помощь остаются. На этом держится мир тода, но антрополог не подозревал этого.

— Послушай, — сказал он однажды Апаршу, — ты знаешь легенды тода?

Апарш сдвинул красную косынку на лоб, отчего еще больше стал похож на старого пирата. Из-под косынки на антрополога смотрели смеющиеся хитрые глаза.

— Знаю, — ответил он.

— Расскажи, — попросил антрополог.

Апарш раскрыл рот и произнес первую фразу: «Давно когда-то жил человек. Звали его Понетан». Но его перебили. Ему предложили по десять рупий за каждую легенду. Это сразу изменило дело. Легенды о предках и богах не буйволиное молоко. Еще никто их не продавал. Не стал этого делать и Апарш. Но десять рупий за рассказ не так уж плохо. И Апарш начал рассказывать. Его природная фантазия хитроумно плела узор историй. Подбодренный вниманием соплеменников, он вдохновенно врал. Он рассказывал день, два, неделю, месяц. Антрополог старательно записывал слова рассказчика в тетрадь. Сидящие вокруг тода от удивления открывали рты, они никогда ничего подобного не слышали. Это было интереснее, чем в кино. Апарш наговорил на пятьсот рупий, он мог бы продолжать и дальше, но антрополог спешил и не мог задерживаться в Нилгири.

Угощение, которое устроил для всего племени Апарш на эти деньги, помнят до сих пор.

Что такое «мое», тода представляет себе еще смутно, но тем но менее он никогда не посягнет на чужое. Если он взял у кого-нибудь деньги, то обязательно их вернет. Если ему отдали что-то на хранение, он никогда от этого не откажется. В мае 1964 года неожиданно умер молодой Пешати. Незадолго до смерти он отдал на хранение сто рупий соплеменнику из манда Каниги. Об этом никто не знал, даже братья Пешати. На следующий же день после смерти Пешати этот тода принес деньги брату покойного. Искушение, которым бы мучился крестьянин из долины, плантационный кули или рыночный торговец, было ему незнакомо. Оно незнакомо большинству тода. Взял, — значит, отдай. Я без боязни оставляла в мандах свои вещи и не всегда помнила, что где оставлено. Если я долго не брала какую-нибудь вещь, мне об этом напоминали. Вещью могли воспользоваться, но она всегда возвращалась ко мне в целости и сохранности. Предметом особой заботы были мои фото- и кинокамеры. Плохо представляя себе, что это такое, тода понимали, что эти предметы важны для моей работы. Если я находилась вдалеке от них, их всегда охраняли. Особенно от детей. В Тарнадманде маленький тода, тихо подкравшийся сзади, зацепил за ремень кинокамеру и поволок ее к своей хижине. Мать, сидевшая в это время па пригорке, моментально сорвалась оттуда и возвратила мне «добычу» ее сына.