Hollywood на Хане (СИ)

— А скажи, вы в России ели свинину?.. ТЫ ел свинину?.. — добавил он, заточив вопрос и направив его смертоносным остриём в грудь беззащитного подчинённого ему создания…

Бли-и-н!.. Что говорить, как ответить?.. Вот ведь козёл, — какое ему дело?.. Что хочу, то и ем — свободный гражданин свободной страны… Уволит? Репрессирует?.. Минута прошла, надо отвечать…

— Смотри — говорю я медленно и раздумчиво, изо всех сил стараясь не соскользнуть в оправдывающийся тон — там, в России, никто не соблюдал кашрут. Я ел там всё, в том числе и свинину, — я, вообще, человек не верующий. Не вижу причин, почему я должен был бы менять свои привычки… (Какой я, всё-таки, молодец: герой, свиной диссидент, блестящим будущим своим рискую, но головы не склоняю перед религиозным мракобесием!..)

Моше на секунду оторвался от дороги и зыркнул на меня посветлевшим серым глазом:

— Прекрасно! Я знаю тут, под Хадерой, небольшой ресторанчик, где готовят замечательный «белый» стейк! Ты уже голоден?..

Второй выход

Мало рано проснуться, и даже встать рано — это ещё тоже, в сущности, не означает раннего выхода… Несмотря на наши благие намерения, которые выразились в установленном на 5:15 будильнике, Лёша долго не мог преодолеть притяжение «постели», а я, хоть и преодолел его вовремя, но потратил полчаса на войну с «молнией» в нижнем отделении рюкзака, который, кстати, произведен одним из спонсоров нашей экспедиции. Тут я попадаю в некоторое затруднение, которое прямо-таки не знаю, как и разрешить… С одной стороны, как человек пишущий и уважающий свой труд, я должен — просто обязан — быть предельно откровенен с читателем, и, к тому же, написание данного опуса не было оговорено никакими договорами и соглашениями, ни устными, ни письменными, являясь, таким образом, моим личным частным предприятием. С другой стороны, катить бочки на спонсора, кажется мне не совсем этичным, а потому я постараюсь быть предельно сдержанным в выражении своих чувств, и просто в выражениях…

Мой принцип с этого момента: о спонсорах, как о мёртвых: «ничего или только хорошее!»

Чертова «молния», по правде говоря, изрядно вывела меня из равновесия. Что я только не перепробовал!.. Я даже сбегал в столовую за сливочным маслом, но смазка не помогла, нижнее отделение рюкзака так и осталось закрытым на две трети, и мне пришлось запихивать свой спальник без чехла через оставшееся отверстие. Только ходьба и морозный утренний воздух — эти два лекаря ран душевных — успокоили меня и примирили с моей жизнью и с её спонсорами…

Погода сегодня бодрит: вдоль ледника задувает живительный ветерок, а хорошо выспавшееся небо выгнулось высоким, упругим куполом: мощная, плотная синева, лишь местами армированная алюминиевыми волокнами перистых облаков. Солнце, застрявшее в сплетении этих волокон, выглядит, как косматая спросонья путана.

На самом краю морены, там, где мы останавливаемся, чтобы «переобуться», прежде чем вступать в священные владения Горы, нас догнал человек, которого, как объяснил мне потом Валера, зовут Володя Заболоцкий: красивое сочетание, которое легко западает в память и так уютно там обустраивается, что уже в следующую минуту ты сомневаешься, а не слышал ли ты об этом человеке и раньше.

Он живо поздоровался с Сашей, приветливо кивнул нам с Лёшей и стал трепаться с Валерой, как со старым знакомым, каковым для него и являлся… Человек этот прожил в горах так долго, что полностью лишился свойственной горожанам защитной скорлупы, — растворился в горах, как сахар-рафинад в стакане солнечного чая… У него напрочь отсутствовал возраст, не прочитывался социальный статус, и он был абсолютно лишен церемоний и межличностных барьеров. Серьёзный и простодушный, он подступал, впивался пытливым глазом и решительно проходил в вашу душу, — удобно там располагался, не стесняя хозяина. Говорил он живо и не совсем правильно, жестикулировал, заглядывал в глаза собеседнику: вопросительно и немного требовательно, как бы ища поддержки и разделения чувств. Фенимор Куперовский персонаж: Следопыт и Зверобой не американских прерий, но тянь-шаньских гор…

До первой перильной верёвки мы поднялись за час, — довольно быстро, учитывая тяжелые рюкзаки. Пройдя первую верёвку, я обнаружил в месте её закрепления маленькую светловолосую иностранку — обессиленную и отчаявшуюся, барахтающуюся, как муха в паутине. Она загнала свой жумар в узел на перильной верёвке, и теперь никак не могла отстегнуться. Её подруга стояла рядом, беспомощно хлопая ресницами, но похвально не бросая напарницу на произвол судьбы… С моим приходом пойманная девушка снова беспорядочно забилась, как муха с приближением паука, затем жалобно замурлыкала: «Сори, сори…», но о помощи не попросила. Я успокоил её благожелательным словом, затем деловито, со второй попытки, открыл жумар и выпустил бабочку на свободу, сорвав пышный букет растроганных «Сэнк ю!». Как это, всё же, приятно, задёшево проявить лучшие мужские качества перед таким вот милым и беспомощным созданием… Поскольку обогнать это создание на перильных верёвках не было никакой возможности по причине тяжести рюкзака, глубины снега и крутизны склона, мне пришлось тащиться у него в кильватере до самого лагеря, и при каждой остановке меня одаривали то виноватым «сори», то благодарным «сэнк ю»…

На подходе к лагерю давящими волнами накатила головная боль — навязчивый спутник высоты и недостаточной акклиматизации. Перед самым лагерем нас ждало последнее препятствие: короткая крутая ледовая стенка, изгрызенная десятками ледорубов и кошек. Губчатый лёд крошился, как сахар, и мне пришлось вылезать, держась руками за верёвку. Выбравшись наверх, я долго не мог восстановить дыхание.

Оглядываю лагерь, — плотную шеренгу палаток, истоптанный грязный снег и тоненький ручеёк, кое-где показывающий из-под снега свою блестящую змеиную спинку.

Многое вспоминается, но есть и новое: подход к лагерю пересекает широкая ледниковая трещина с подтаявшим и сильно просевшим снежным мостом. Снова пристёгиваюсь к перилам и двумя быстрыми опасливыми шагами перемахиваю на ту сторону.

Зайдя с двух сторон и заглядывая нам в лица своими бесстыжими видеокамерами, Валера с Сашей снимают, как мы с Лёшей устанавливаем палатку. Помню, что, превозмогая нарастающую головную боль, я старался придать своему лицу живое и деловитое выражение, но теперь, рассматривая эту сцену на экране, я должен признать, что мне удалась лишь вторая часть этой задачи…

Поскольку нам не удалось найти две свободные площадки по соседству, ребята установили свою полубочку ниже по склону, через несколько палаток от нас с Лёшей. Отчасти поэтому, отчасти потому что на нас давит высота, и тело сопротивляется любому дополнительному движению, мы готовим обед раздельно — каждый в своей палатке. Собрав волю в кулак, иду за водой. Небо затянуло тучами, ледник прихвачен скорым на расправу на этой высоте морозом, и полузадушенный ручей больше не журчит. Пытаюсь наковырять воды в нескольких местах, но только в небольшой лунке перед операторской палаткой мне удаётся пристроить крышечку от термоса, и я наполняю котелок стылой полярной шугой. Пока в котелке варится гречка, Лёша задумчиво перебирает пакетики с копченным мясом. «С чего начнем?..» — поднимает он на меня свои расширенные от проведенного в полярной ночи детства выразительные черные (нет — чОрные…) очи. «Мне всё равно…» — говорю я, сглотнув слюну, что несомненно было принято Лёшей за признак нестерпимого голода, хотя я всего лишь подавил рвотный позыв.

Расковыряв гречневую кашу и пожевав немного мяса, мы выбросили остаток на каменистый склон — подальше от палатки, на прокорм прожорливым скальным воронам.

Снаружи доносятся голоса — это Володя Заболоцкий обнаружил Красимиру и исполняет вокруг неё взволнованный брачный танец.

«Боже мой, какая красивая женщина!» — восклицает он возбуждённо и немного торопливо — «Вы такая красавица в наших горах — просто чудо! Просто чудо!.. Я даже готов поцеловать вас!.. Честное слово…»