Дворняги, друзья мои...

Наум Шафер

Дворняги, друзья мои…

Очерки и статьи. Павлодар. 2001 г., 96 стр

От автора

Эта книжка могла бы и не появиться. Я начал было готовить к печати совершенно другую книгу, так сказать, «юбилейную» – хотел в ней собрать свои избранные работы о Дунаевском и Булгакове, кое-какие статьи на литературные и театральные темы, мемуарные очерки о замечательных людях, с которыми мне довелось встречаться, может быть, что-то из бытовых зарисовок…

И вдруг в местной газете прочитал «Основные положения обязательных правил содержания домашних животных на территории города Павлодара». Меня ошеломила концовка, в которой предлагались санкции по отношению к лицам, нарушившим эти самые «правила». Судите сами: «Суммы штрафов вносятся в соответствующий бюджет города и направляются на проектирование и строительство пунктов приёма, распределения и убоя бродячих животных…»

Ничего подобного мне читать ещё не приходилось. О штрафах я неоднократно читал, например, в московской или петербургской прессе. Но там предлагалось употребить «суммы штрафов» на благоустройство площадок для выгула собак и на строительство приютов для бродячих животных. А здесь…

Как известно, народ есть основа (остов!) всякого общества. Если кто-то пытается развратить его сознание, то это может окончиться катастрофой для нации и государственности. Проблема отношения к нашим «меньшим братьям» не столь безобидна, как это кажется на первый взгляд. Посмотрите, до чего мы уже докатились. Когда пишем о «шашлыках из собак», то прежде всего возмущаемся не самим фактом поедания Друга человека (тут и до людоедства недалеко), а тем, что несоблюдение санитарных норм может привести к заболеванию трихиниллезом. Почитайте, к слову, заметку Виктории Козиной «Эх, вкусна была собачка!» (казахстанское приложение к «Аргументам и фактам», 2000 г., № 26) – и вы в этом убедитесь.

…Вынужден отложить пока в сторону свои искусствоведческие опусы. Решил собрать под одной обложкой то, что мне приходилось писать о собаках на протяжении нескольких десятилетий. Что-то в своё время было фрагментарно опубликовано в московской прессе (например, в «Советской культуре»), что-то в местных газетах (например, в «Звезде Прииртышья»), а что-то так и осталось лежать в архиве и извлечено лишь теперь – для данного издания. Если не считать первого очерка (вначале предназначавшегося только для архива), то я ничего не изменил в своих давних заметках, где многие лица названы своими настоящими именами. Понимаю, что это не совсем тактично, но готов принять любые претензии: проблема-то не потеряла своей остроты, а взглянуть на себя со стороны никогда не поздно. Это касается и самого автора, абсолютнейшего дилетанта в области кинологии и любящего собак просто так – как детей природы, созданных Богом для человека.

Только тот способен изменить жизнь, кто бесстрашно готов окунуться в гущу животрепещущих проблем, не деля их искусственно на «главные» и «второстепенные», а постоянно ощущая их взаимосвязь. Может быть, эта книжка поможет кому-нибудь осознать, что бытовые подвиги не менее значительны, чем воинские. Может быть, кто-то согласится, что единство интересов и целей – необходимое условие для исправления наших нравственных пороков. Может быть, аплодисменты зрителей на «собачьих боях» чуть-чуть приутихнут…

Из книги воспоминаний «Бессарабия»

В довоенной Бессарабии, при румынах, я жил с родителями, младшим братом и бабушкой в небольшом городке Леово. Наш дом стоял на Фердинандовской улице, переименованной в Комсомольскую, когда пришли советские войска. До этого события Леово был настоящим «собачьим городом» почти в буквальном смысле слова: обилие четвероногих никого не заботило и не тревожило… Я дружил с собаками из всех соседних дворов. Случалось, что в школу меня сопровождала целая стая…

Уже в восьмилетнем возрасте я знал, что у собак, как и у людей, есть свои неповторимые характеры, склонности, привычки… Вот воскресают в памяти три собаки (я забыл их клички): одна из них, крупная черно-белая дворняга, принадлежала нашему соседу Мике Гудинецкому, другая, маленькая, рыжая, обитала во дворе второго соседа – Ицика Чернобельского (и чего бы ему не владеть черно-белой дворнягой?), третья, лохматая, старая, не принадлежала никому – она отстала от бродячего цирка (или потерялась? или ее просто выкинули по причине преклонного возраста?) и посещала по очереди каждый двор.

Я не берусь исследовать общественные условия жизни нашего города и уникальные свойства психики большинства жителей, но собаки, бродившие по всему городу и заглядывавшие даже в церковь и синагогу, ни у кого не вызывали удивления. На собаку могли цыкнуть, иногда прогнать, и этим исчерпывались все санкции.

Да, я с детства обожал собак, причём порода меня никогда не интересовала. Всегда отдавал предпочтение добродушным дворнягам – за их неприхотливость, демократизм, веселый нрав и бойкий ум. Об их привязанности к человеку и бескорыстной сердечности (да, сердечности!) уже не говорю.

Так вот – о тех трех собаках… Черно-белая дворняга отличалась редкостным добродушием. Сколько раз ее обижали – ну совершенно зря, просто бессмысленно – она всегда всех прощала. Много раз я слышал поговорку: «Лижет бьющую руку». Слышал, но ничего подобного не видел. А черно-белая дворняга лизала бьющую руку в буквальном смысле! Приказчики Мики неоднократно развлекались, познав добрый нрав этой всепрощающей собаки. Ткнут ей кулаком в нос, затем протягивают разжатые пальцы. И черно-белая дворняга, повизгивая от боли и со страхом ожидая нового подвоха, подползала на животе к скучающему приказчику и под общий хохот лизала ему руку… Да, собаки в городе были свободны, но свобода без гарантии сохранения достоинства (пусть и собачьего) – это мираж, самообман.

Рыжая собачонка была другого нрава. Она вертелась вьюном, размахивая хвостом, как сигнальным флажком, при этом зад ее качался, как маятник. Перед всеми лебезила, но каждый остерегался ее коварства. Захочешь ее погладить – она вдруг цапнет за руку, правда, не до крови. Выйдет какой-нибудь мальчишка во двор с бутербродом – собачонка визжит от восторга и расстилается у его ног, стыдливо отворачивая глаза от вожделенной колбасы, и вдруг – раз! – она перепрыгивает через забор, держа в зубах эту самую колбасу, а мальчишка с удивлением рассматривает палец, на котором появились следы клыков.

Всеобщим уважением взрослых и детей пользовался старый цирковой пес. Величественный в своей старости, несмотря на жалкую шкуру с выдранными клоками шерсти, он никогда не ронял собачьего достоинства и ни перед кем не унижался из-за корки хлеба или куска колбасы. В цирке его когда-то обучали разным штукам, и пес многое помнил. Например, когда ему бросали кость, он не спеша подходил к ней, обнюхивал, затем, шаркнув передней ногой, делал поклон в сторону того, кто бросил, и очень осторожно брал зубами (казалось, что губами) кость, медленно отходил в сторону и начинал грызть.

Однажды на кухне у бабушки кто-то опустошил тарелку с котлетами. Бабушка в общем-то сама и была виновата: сняв сковородку с плиты, она поставила ее на низкий подоконник, окно же было настежь раскрыто. Никто ничего не мог доказать, но папа заподозрил собак. Добрый, в сущности, человек, он в ярости мог совершить поступок, которого потом стыдился всю жизнь… Папа пошел в аптеку к дяде Лёве, взял у него пакетик с ядовитым порошком, а затем купил сырого мяса… Я помню, что, возвращаясь из школы, с ужасом обнаружил около церкви труп черно-белой дворняги, которая, съев папино «угощение», отправилась туда, куда любила иногда заглядывать. Я еще не понял, в чем дело, прибежал домой, а во дворе собрались все приказчики во главе с Микой Гудинецким. Они громко обсуждали дикое событие, совершенно нетипичное для города Леово, и начистоту говорили папе в лицо, что о нем думают. Здесь же валялся труп рыжей собачонки.