Золото пустыни

Противники сошлись, и зазвенела сталь. Удары сыпались так быстро, что те, кто наблюдал за схваткой, едва успевали увидеть движение сабель, хотя все были искушенными воинами, давно привыкшими к оружию. Афзал-хан дико рычал, его глаза горели ненавистью, борода развевалась на ветру, а его сабля поднималась и опускалась с такой силой, что один его удар мог бы легко снести голову верблюда.

Но всякий раз кривая сабля афганца встречала на своем пути саблю О'Доннелла, который с легкостью и проворством отражал удары Афзал-хана, будто играя со смертью. Его сабля гнулась, но не ломалась, каждый раз распрямляясь, и, подобно жалу змеи, тянулась к груди Афзал-хана, к его горлу, отчего глаза афганца налились кровью бешенства.

Афзал-хан был опытным бойцом и обладал нечеловеческой силой. Но О'Доннелл вел себя мудро, все его движения были точно рассчитаны и экономны, и это давало ему преимущество. Он сохранял самообладание, и ему удавалось все время держать наступательную позицию, даже когда бычья сила Афзал-хана отбрасывала его назад. По его лицу текла кровь – одним из сильных ударов афганцу удалось ранить его в голову – однако его голубые глаза по-прежнему лучились.

Афзал-хан тоже был ранен. Острый конец клинка О'Доннелла задел его подбородок, и теперь кровь окрасила его бороду, что придавало ему совсем уж устрашающий вид. Он рычал и размахивал своей кривой саблей, и казалось, что его неистовый бешеный натиск в конце концов сломит сопротивление О'Доннелла, несмотря на все его мастерство и хладнокровие.

Наблюдавшие за схваткой туркмены и бандиты могли заметить, что О'Доннелл старался перейти к ближнему бою. Все ближе и ближе подступал он к афганцу, все опаснее казались удары кривой сабли Афзал-хана. Однако О'Доннелл сделал быстрое, едва уловимое движение рукой с кинжалом и снова отскочил на расстояние вытянутой руки. Снова он отражал бешеные удары кривой сабли, но теперь стальное лезвие его кинжала было окрашено в красный цвет, а по широкому поясу Афзал-хана текла струйка крови.

В глазах Афзал-хана, в том, как он рычал, были боль и отчаяние. Его движения теперь напоминали движения пьяного, однако он наносил удары с удвоенным безумством.

Кривое лезвие его сабли со свистом разрезало воздух, каждый удар мог стать смертельным для американца. Отбивая очередной удар, О'Доннелл не удержался на ногах и упал на колени.

– Курдский пес! – проревел Афзал-хан, и это был торжествующий крик победителя.

Туркмены, все как один, вскрикнули. Однако вновь мелькнуло узкое длинное лезвие кинжала – молниеносно, как жало змеи, вперед и назад.

Удар кинжала О'Доннелла был направлен в пах афганца, но пришелся по ноге. Лезвие перерезало мышцы и задело вену. Афзал-хан пошатнулся и выбросил руку в сторону, пытаясь удержать равновесие. В следующий миг О'Доннелл был уже на ногах, а его сабля занесена над головой бандита.

Афзал-хан упал так, как падает дерево. Из его головы толчками била кровь. Но даже сейчас жизненная сила еще не вышла из его тела. Он продолжал жить и ненавидеть. Кривая сабля выпала из его руки, но, стоя на коленях, он выхватил из-за пояса нож и даже успел отвести руку назад, замахиваясь, но тут нож выскользнул из его непослушных уже пальцев, и сам он рухнул на землю и неподвижно застыл.

Над долиной повисло молчание, а еще через мгновение она огласилась дикими криками туркменов. О'Доннелл вложил саблю в ножны, подскочил к упавшему афганцу и засунул руку под его окровавленный пояс. Его пальцы сразу наткнулись на то, что он и надеялся найти, – он вытащил пакет из промасленной бумаги и не смог сдержать радостного восклицания.

В пылу ожесточенной схватки ни О'Доннелл, ни туркмены даже не заметили, что патанцы подходили все ближе к сражавшимся и в конце концов образовали полукруг в нескольких ярдах от них. И вот теперь, когда О'Доннелл был занят рассматриванием промасленного пакета, длинноволосый патанский бандит метнулся к нему с занесенным ножом, собираясь ударить в спину.

О'Доннелла предупредил об опасности резкий вскрик Яр-Мухаммеда. Повернуться он уже не успел; не видя, но чувствуя своего врага, американец пригнулся, и нож просвистел мимо его уха. В то же мгновение чье-то мускулистое тело навалилось на его плечо с такой силой, что О'Доннелл упал на колени.

Прежде чем нападавший попытался нанести еще один удар, длинный кинжал Яр-Мухаммеда пронзил его грудь с такой силой, что острие кинжала вышло у патанца между лопаток. Когда враг упал, вазири вьщернул из его тела свой кинжал и, схватив О'Доннелла за халат, потащил его к укреплению, вопя, как безумец.

Все произошло в считанные мгновения – нападение патанца, прыжок Яр-Мухаммеда и отступление к стене. Остальные патанцы тоже бросились вперед, воя и рыча, как голодные волки, но клинок вазири мелькал неустанно над их головами и над О'Доннеллом. Такие же сверкавшие на солнце клинки О'Доннелл видел со всех сторон и, проклиная все на свете, он пытался остановить Яр-Мухаммеда, который, отбиваясь от врагов, продолжал тащить американца, не давая встать на ноги.

Возле лица О'Доннелла двигались волосатые ноги патанцев, его слух надрывали дикие дьявольские вопли и звон стали. Каким-то образом ему все же удалось вскочить на ноги, и в то же мгновение он услышал яростные крики за стеной – это туркмены опомнились и начали действовать.

Яр-Мухаммед был похож на безумного: сверкая глазами, он размахивал окровавленным кинжалом, и патанцы падали рядом с ним, как подкошенные. С силой схватив О'Доннелла, он перебросил его через стену, как мешок с зерном, а затем перепрыгнул сам, все еще не замечая, что его друг вовсе не смертельно ранен.

Патанцы не отставали, и даже стена не могла остановить их яростного натиска; однако туркмены дали по ним залп из ружей – замешательство было недолгим, и атака возобновилась. Рыча, как дикие звери, патанцы лезли на стену, подставляя грудь прямо под ружья туркменов. Между тем Яр-Мухаммед, безучастный к происходящему вокруг него, склонился над О'Доннеллом, лихорадочно шаря по его телу в попытках обнаружить страшную рану, которую, как он думал, получил его друг.

Он настолько был убежден, что О'Доннеллу нужна немедленная помощь, что не сразу сообразил, что из уст его друга вырываются не стоны умирающего, а яростные ругательства. Когда же Яр-Мухаммед понял, что напрасно беспокоился, он заключил своего друга в жаркие объятия. Но О'Доннелл оттолкнул его и бросился к стене, где ситуация складывалась уже не в пользу туркменов. Патанцы, сражаясь без вождя, образовали беспорядочную толпу в середине восточной стены; стрелки из башни вели по ним непрерывный огонь, но невообразимый хаос на стене мешая им достичь своей цели. Стрелки боялись попасть в своих, и их пули чаще всего пролетали в воздухе над головами сражавшихся.

Когда О'Доннелл оказался на стене, он увидел, что ближайший к нему туркмен выстрелом в упор превратил рычащую бородатую голову бандита в кровавое месиво. Вслед за этим, когда туркмен уже собирался вновь выстрелить, кинжал оказавшегося рядом патанца пробил ему горло, и туркмен свалился со стены, выпустив из рук ружье. О'Доннелл подхватил ружье и со всей силы ударил прикладом по голове патанца, уже взобравшегося на стену; приклад обагрился кровью, а патанец беззвучно сполз со стены на землю.

Бандиты и туркмены словно обезумели; борьба достигла высшего накала, кровь лилась рекой, и стену окутывали густые клубы дыма. У О'Доннелла уже не было времени оглядеться, чтобы определить, удержат туркмены стену или нет. Он видел только перекошенные рычавшие лица патанцев, маячившие перед ним, подобно кошмару. Не останавливаясь ни на миг, он молотил прикладом по этим страшным хищным лицам, пока огромного роста патанец не навалился на него, сбросив со стены.

Упав на землю, они начали отчаянно бороться. При падении О'Доннелл ударился головой о землю, и несколько мгновений все вокруг плыло у него перед глазами. Последними усилиями воли американец напряг зрение и увидел, что бородатый верзила занес над ним кинжал. Но в то же мгновение он вдруг страшно дернулся, и на лицо О'Доннелла брызнула его кровь – киберийский нож Яр-Мухаммеда снес бандиту полголовы.