Тайна и кровь

— Кому-нибудь еще сообщили?

— В карантине… Березину.

— Правильно! Еще кому?

— Никому.

— Правильно!

Потом:

— Советские документы пронесли или уничтожили?

— Уничтожил на границе.

— Как назывались?

— Владимир Владимирович Брыкин.

— Номера документов запомнили хорошо?

— Хорошо.

— Запишите… вот здесь.

Он вынимает записную книжку, раскрывает ее, твердым ногтем проводит черту.

Я пишу: «Паспорт № 2333. Удостоверение № 456». Лопухин говорит:

— Здесь будете называться Алексей Федорович Вольский. Вручая мне документ, он прибавляет:

— Это — гарантия вашей полной безопасности на всей территории Финляндии.

Я делаю поклон. Генерал протягивает мне руку.

— До свиданья. Послезавтра утром снова явитесь ко мне. Сейчас можете идти. Осмотритесь и отдохните. Никому ни одного лишнего слова! Будьте осторожны со всеми.

Я выхожу. У меня — третье имя! Сколько же их будет всего? И что вообще будет? Что ждет меня?

На третий день утром я — снова у генерала.

— Сегодня же вы отправитесь назад в Петроград.

— Слушаюсь! Но мне дано было задание.

— Оно уже выполнено.

Я поражен.

— Когда?

Вместо ответа он подает мне тонкий листок нежной шелковой бумаги. С обеих сторон он весь усеян тесными громоздящимися строками, напечатанными мельчайшим шрифтом пишущей машины. Лопухин чуть-чуть улыбается:

— Выучите обстоятельно. Это — выполненное задание советского штаба. Туда вы доставите эту бумажку. Если в штабе вас спросят, связались ли вы с резидентом Перкияйненом, отвечайте: связался.

Он предлагает мне сесть и, похлопывая ладонью о стол в такт словам, раздельно и медленно, внушительно и требовательно приказывает:

— Теперь получите наше задание… Заметая следы, хоронясь и скрываясь, вы вернетесь в Петроград. Вы явитесь в штаб. Пред этим вы отправитесь на Сергиевскую к Феофилакту Алексеевичу. Ему вы расскажете все…

…Так вот кто этот человек с бородой в роговых очках! — проносится у меня в голове.

А Лопухин продолжает:

— Ваша задача — получить сведения о численности и дислокации красных войск от Ладожского озера до Финского залива. В частности, вы должны особенно тщательно установить степень боеспособности петроградского гарнизона. Затем вы должны обследовать и определить настроение Кронштадта, состояние дредноутов. Пригодность их к выходу в море. Имена начальников. Словом, все, что касается защиты петроградского и прилегающих к нему районов… Поняли?

— Понял.

— Сегодня, в 4 часа вы должны быть на гельсингфорсском вокзале.

Из бокового кармана он вынимает и вручает мне советские документы. Подделка великолепна! Мельком взглядываю на номера: 2333 и 456. Я снова «Брыкин»! Как быстро возник и исчез Алексей Вольский! Воскреснет ли он когда-нибудь вновь?

— Счастливого пути! — прощается со мной генерал. Он поднимает руку и осеняет меня крестным знамением:

— С Богом!

Уже в дверях он добавляет:

— На вокзал явитесь в советском одеянии. Вас там встретят.

Как все неожиданно! Как странно! Какая спешность! Как мучительно жить все время окруженным этой двойной подстерегающей и беспощадной тайной!

VIII. Мария Диаман

Неделю тому назад меня окрикнул на улице адвокат Любарский. Он поднял шляпу, я снова увидел на его большой голове знакомую щетку волос и вдруг мне стало беспричинно весело. Это бывает. От всего его лица, фигуры, улыбки, больших зубов веяло здоровьем и добродушием. Он взял меня под руку.

— Слушайте, вы окончательно завоевали сердце и доверие вашего сурового контр-разведчика. Это — победа… Много рассказывал?

— Да, интересно.

— И о подвале?

— Нет, о подвале не говорил.

— А о даме в черном?

— Тоже нет.

— Значит, вам предстоят любопытные беседы.

— А знаете, ведь он превосходно рассказывает.

— Я думаю. Когда-то это был настоящий покоритель… На этом и сорвался. Под гору его понесла любовь.

— А! — воскликнул я. — Знаю. То есть не знаю, а догадываюсь.

— Ну, называйте.

— Извольте. Эта женщина — Мария Диаман.

— Пусть он сам вам скажет.

— И скажет…

— Может быть, и утаит.

Мы простились. Любарский спешил на совещание.

В тот же вечер я послал с посыльным записку Михаилу Ивановичу: «…Грех забывать друзей. Сегодня я нашел ваш любимый амстердамский ликер. Жду в 8. Приходите».

Я его встретил в передней.

— Сейчас я выведу вас на чистую воду.

— Мои воды темны.

Мы сели. Я сказал:

— А знаете, что я слышал? Будто в вашей жизни и всех ваших злых испытаниях роковую роль сыграла женщина. Правда?

Михаил Иванович промчал. Снова дрогнула левая щека. Почувствовались внутреннее напряжение и тяжкая борьба.

— Может быть.

— Расскажете или секрет?

— Может быть.

Мы чокнулись.

— Мне неясно, — сказал я, — почему из Гельсингфорса вас так скоро отправили?.. Ведь сами вы там ничего не успели сделать.

— Теперь-то мне ясно. Меня испытывали. Готовность сделать еще не есть способность сделать. Ну, словом, в 4 часа я, конечно, стоял на гельсингфорсском вокзале, и первый, кого я там встретил, был Епанчин. Могу вас удивить: под этим именем скрывался офицер финляндского генерального штаба.

В скором поезде, в отдельном купе мы едем с ним на Выборг и дальше на границу. Пред самым Выборгом мой спутник обращается ко мне с просьбой:

— Выйдите минут на 10 в коридор.

Странно! Непонятно!

Ради конспирации лучше сидеть, запершись в купе. Зачем ему понадобилось это?

Встаю. Выхожу. Хаос мыслей. Тяжелые предчувствия. Опять граница… переход… часовые… допросы!.. Дверь из купе чуть-чуть приоткрывается. Я вхожу. Я поражен. Во мне все цепенеет. Кто подменил моего спутника? Когда успел сесть в это купе человек в кожаной куртке, с бородкой и в морщинах? Где же Епанчин? Он спокойно бросает по-немецки:

— Не узнали? что и требовалось!

Я на него смотрю с удивлением и одобрением:

— Да, хорошо.

Поезд мчит нас дальше. Сейчас будет Олалила, наш последний пункт.

— Идите в первый от паровоза вагон и уже из него на станцию. Я выйду из последнего вагона. Мы встретимся на дороге, в полуверсте от станции.

На платформе, в станционном зале — люди. В каждом из них мне чудится враг. Они внимательно следят за высадившимися. Спокойно, не торопясь, я выхожу на дорогу и так же не спеша иду в течение восьми минут. Тогда убавляю шаг: полверсты пройдено. Оглядываюсь и вижу Епанчина.

Но вот и форпост пограничной стражи. Епанчин что-то говорить по-фински, и мы направляемся к границе в сопровождении лейтенанта и унтер-офицера. Печальный рассвет стелется по земле и тихо умирает на опушке леса. Мы ускоряем шаг. Едва минуем кустарники, как из-за деревьев громко и неожиданно слышится:

— Halt!

Я вздрагиваю. Но унтер-офицер твердо отвечает по-фински:

— Suomi!

Это — пропуск. Еще несколько минут. Вот — и граница. До нее мы добегаем согнувшись. У проволоки — последнее пожатие руки. Мы прощаемся. Епанчин дает мне парабеллум. Я слышу ободряющее:

— С Богом!

Это — первое слово, за все время сказанное Епанчиным по-русски.

Я — один. Крещусь и пролезаю под проволоку. Все тихо. Белизна, молчание, безлюдье… Пригнувшись к самой земле, я бегу по снежной целине.

— О, Господи, помоги!

Вдруг:

— Стой!

Пули жужжат около моего уха. Я бросаюсь в снег, я вынимаю парабеллум, лежу и жду. Подбегают четверо, это — красные часовые. Я арестован!

Они приказывают:

— Оружие!

Я быстро поднимаюсь и говорю:

— Я — неприкосновенный секретный сотрудник главного советского штаба.

На меня смотрят подозрительно.

— Извольте справиться, — твердо заявляю я. — Телефон № 32.

Это действует.

— Ну что ж, товарищи, — предлагает старший, — разговаривать нечего, надо обязательно препроводить.

И меня ведут к начальнику пограничного участка. Он вежливо кланяется. Я требую: