Кто там стучится в дверь?

Марков Иван Валентинович был побратимом Арсения. Однажды, когда белые окружили его выбившийся из сил, не спавший и не сходивший с коней двое суток отряд, Марков пробился к нему на помощь, от верной гибели спас. С побратимом и снялся рядом.

Много раз рассказывал отец сыну о тех днях, хотел, чтобы знал маленький Граня о таких понятиях, как верность и мужская дружба, чтобы понимал, что есть в этом мире вещи, которые повыше жизни людской ценятся. Только не всегда настоящий мужчина о тех вещах говорит. Глубоко в себе носит память о них и ждет часа, когда сможет ответить добром на добро. Дождется — и не будет счастливее никого, ибо истинно счастливым делает человека сознание исполненного долга.

Старший Песковский верил, ждал, что когда-нибудь сможет ответить Маркову, да с каждым годом все меньше надежд оставалось на это. Марков шел в гору, поступил в академию, по всему чувствовалось, растет большой командир.

А Песковского партия послала в небольшой городок на юге налаживать новую жизнь, бороться с беками и кулаками, учить людей понимать, что такое коллективный труд и локоть товарища и что это за вещь такая — социалистическое распределение продукта. Песковский был незаметным, но и незаменимым участником всесветного процесса, который продолжился десятилетия спустя в Болгарии и на Кубе, в ГДР и Польше, в Чехословакии и Вьетнаме... Не было бы всего этого, нет, не было бы, если бы не жертвовали сном своим, здоровьем и жизнью Песковские в те кошмарные и святые двадцатые годы.

Да, и жизнью тоже.

Но у Песковского есть сын. Кто знает, быть может, ему дано отплатить Маркову за добро?

Часто вспоминал об отце маленький Евграф и о его верном друге и мечтал вырасти таким же смелым.

Как писала старая терезендорфская хроника «Seitdem sind viele Jahre ins Land gegangen» [8].

Кандалинцев слово сдержал.

За несколько дней до окончания средней школы Песковского и Пантелеева пригласили в комитет комсомола. С ними беседовал незнакомый человек со шпалой в петлице. Он рассказал о новой специальной школе, открывшейся под Баку, о том, кого туда принимают и кого готовят.

Молодые люди понимали, что, если тотчас встанут и скажут «да», покажутся со стороны легкомысленными. Они должны были дать ответ через три дня. Эти три дня тянулись долго-долго.

...Перед отъездом Евграф пошел с матерью на могилу отца. Принесли цветов. Постояли, помолчали. Время и дожди сделали едва заметными слова на памятнике:

— Сын мой, запомни эту минуту, запомни... Мне будет трудно без тебя, одиноко... Но если я буду знать, что вырастила сына, достойного своего отца, мне будет не так трудно, родной. Ты не знаешь, кем он был для меня.

— Знаю, мама, знаю.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ШКОЛА

В небольшом, прилепившемся к самому Каспию поселке с песчаными улицами, невысокими глухими заборами, инжирными садами и виноградниками стоял особняк, окруженный высокой красивой решеткой с затейливым орнаментом. В тринадцатом году эту решетку выписал из Петербурга бывший владелец поместья бакинский нефтепромышленник Мурсалов. За три года до того тихому мардакянскому хлебопеку пофартило: на небольшом участке рядом со свалкой, купленном за бесценок, ударил фонтан. На радостях он, не пожалев шальных денег, скупил землю вокруг. Соседские дома располагались не ближе двухсот сажен.

В многоцветном просторном доме со шпилем — шпиль был виден издалека и служил ориентиром кораблям, державшим курс к бухте, — коротала лето семья из девяти человек. Было же в «сарае», то есть во дворце, сорок восемь комнат, два зала для гостей и много подсобных помещений, в том числе манеж для личных экипажей Мурсалова и новый гараж, в котором стоял и ждал лучших времен плохо приспособленный к узким песчаным улочкам «форд».

После того как роскошный дворец, возвышавшийся над бедным селом, над покосившимися подслеповатыми домишками крестьян, был экспроприирован, возникло два мнения, как поступить с поместьем. Первое: превратить в красный очаг культуры и создать на его базе школу ликвидации неграмотности. Соображение было дельным. Только преследовало, так сказать, чисто местные интересы. Мнение второе имело в виду масштабы не просто одного поселка. И даже не Апшеронского полуострова. Оно имело в виду мировые масштабы: создать на базе экспроприированного владения курсы командиров Красной Армии, с тем чтобы данные будущие командиры защищали интересы трудового люда от происков эксплуататоров типа Мурсалова, заклятых врагов грядущей мировой революции.

Предусмотрительность бывшего хозяина, жившего замкнуто, не любившего посторонних взглядов и укрывшего свое владение за высоким забором, была оценена должным образом.

Так в середине двадцатых годов на тихом берегу Каспия были созданы курсы красных командиров, которые через десять с небольшим лет были преобразованы в специальную школу.

К железному распорядку Евграф привыкал медленно и тяжело. С тихой грустью вспоминал Терезендорф — самый чистый, самый тихий и славный уголок на земном шаре — и свою родную школу, которая только по какому-то недоразумению не именовалась высшей: преподавали в ней на русском и немецком языке, а еще изучались языки азербайджанский и, что в ту пору было большой редкостью, английский.

Песковский привез с собой из Терезендорфа чемодан книг, среди которых можно было найти сочинения Клаузевица, «Войну и мир», однотомник Гете на немецком языке и два тома воспоминаний близкой приятельницы Распутина — Вырубовой (оба тома были конфискованы бдительным дневальным и в тот же день пошли по рукам среднего комсостава). Имел Песковский грамоту «за третье место в зональных соревнованиях школьников по стрельбе из малокалиберного оружия», плоские черные часы — подарок отцу от Велиева, а еще черту, которая сразу же бросалась в глаза его новым товарищам, — этот гражданин восемнадцати лет обладал независимым характером и своим собственным взглядом если не на все, то почти на все события и явления окружающей его жизни, равно как и на людей, когда-либо что-либо сотворивших и тем вошедших в историю. Он мог одинаково безапелляционно рассуждать о том, как должен был играть бакинский «Темп», чтобы не пропустить в матче с московским «Локомотивом» четыре мяча, по какой стене следует совершить первое восхождение на еще не покоренный Эверест, где и на какую насадку ловить бычков в час досуга и как спать одним глазом на лекциях по военной истории, которые читал молодой преподаватель, боявшийся оторваться от учебника.

Как правило, люди с таким характером редко имеют друзей, и новые знакомые Песковского не понимали, чем привлекает он лопоухого и плечистого Пантелеева, тоже приехавшего из Терезендорфа, — парня обстоятельного, неспешного и усердного. Уж кто-кто, а Станислав Пантелеев должен был хорошо знать, что такому, как Песковский, если он не изменится, будет трудно в жизни, в особенности в той, которую он выбрал...

Эту мысль первый раз выразил вслух инструктор стрелкового дела Ариф Ашрафи.

Инструктор был невелик ростом, слегка кривоног, чтил порядок и дисциплину, шуток не любил. А это значило, что звезды на небе расположились неблагоприятно к молодому человеку по имени Евграф Песковский, что рано или поздно судьба столкнет его с инструктором, а искры, которые возникнут при этом, будут мало напоминать праздничные бенгальские огни. Однажды, заставив слушателей по нескольку раз разобрать и собрать учебные наганы, Ашрафи придирчиво прошелся вдоль столов, а потом, построив группу, спросил:

— Ихто мине скажит, зачем нужин нам этот ривельверт по имени наган, какие задачи можно решать, имея на руках вышеназванный оружие?

Если бы дело происходило в Терезендорфе, Песковский не удержался бы и попросил преподавателя перевести вопрос на русский язык, здесь же была школа со своими порядками и строгой дисциплиной. Но какой-то бес уже вселился в Евграфа. Услышав вопрос, он вызвался ответить первым.