Сочинения в двух томах. том 1

Ведь я ее любил… Любил — как никого до нее!

X

Но я остановился на описании вечера 21 декабря 1908 года — последнего вечера моей жизни. Меня окружали дикие скалы ущелья «Смерти Готье». Крик ужаса вырвался из груди моей:

— Мадлен!..

Да, это была она: моя возлюбленная, моя Мадлен, одна среди этой пустыни в эту темную ночь! Как попала она сюда, за целых пять лье от своего дома, в зимний дождь и туман… В этом своем городском туалете?

И она… она не заметила меня! И не слышала моего зова, быстро удаляясь в ночной темноте…

От изумления я не мог двинуться с места и почти не дышал. Это продолжалось каких-нибудь двадцать секунд. Потом сердце мое забилось с безумной силой. Я пришел в себя и бросился в погоню за беглянкой.

Она уже успела спуститься по ближайшему склону и находилась между вторым и третьим перевалом, поспешно двигаясь вперед и не обращая внимания на густой колючий кустарник. Она пересекала ущелье по совершенно прямому направлению с юга на север, и Тулон оставался позади нее.

Северная сторона горизонта погружалась в зловещий мрак. Светлое пятно юбки скоро скрылось в траве, и я видел впереди только белеющий горностаевый воротник жакета.

Я пустился бежать за ней, но оступался на каждом шагу. Кустарник рос почти на голых камнях, и скалистая почва была сплошь испещрена глубокими расселинами, вроде той, в которую попала ногой моя лошадь. В свою очередь, я очень скоро упал один раз, потом другой и, поднявшись вторично на ноги, увидел белый горностаевый воротник гораздо дальше от себя, чем прежде…

Тогда я снова закричал из всех сил:

— Мадлен!..

Слышала ли она меня? Теперь ее таинственный силуэт обрисовался уже на третьем уступе горы, а еще и пяти минут не прошло с того мгновенья, как он появился предо мной на первом уступе. Очертанья его уже едва можно было различить на потемневшем фоне неба…

Я все бежал и постоянно оступался. Силуэт мало-помалу скрылся за третьим уступом. Когда я достиг этого места, моим глазам представилась лишь расстилавшаяся у моих ног пустынная равнина; справа — утесы Мура, слева — вершина Гран-Кап…

Впереди и вокруг — никаких признаков человеческой жизни…

Но я все-таки среди ночного мрака продолжал свою отчаянную погоню. В полном исступлении стремился я догнать мою возлюбленную, раскрыть тайну ее необыкновенного явления мне. Все мое сердце, все силы потрясенного разума были охвачены этим безумным стремлением вперед…

Я скатывался сверху вниз по скалам. Заметя, как мне показалось, слева от меня, на других, совсем незнакомых вершинах, светлое пятно, я бросился туда. Я перескакивал с одного камня на другой, то скользя, то спотыкаясь, расшибал себе руки и колени, рвал о скалы платье, царапал себе лицо. Наконец, я совсем обессилел и опустился на землю. Скорее это были камни… вокруг теперь были одни камни.

Я лежал на голых камнях, потеряв всякое представление о том, где находился. И вдруг, как это бывает после переутомления, физического и нравственного, тяжелый сон сковал меня.

XI

Сколько времени я так спал, я не знаю. Только вдруг какое-то совсем особенное ощущение сразу вывело меня из моего оцепенения: я почувствовал, что вблизи меня стоит кто-то и пристально смотрит на меня. Я лежал на боку, подложив руку под голову. В таком положении я не мог ничего видеть. Но эта близость постороннего человека и его тяжелый взгляд сразу подействовали на меня, вызвав впечатление как бы сильного удара по затылку.

В то время, да, в то теперь бесконечно далекое для меня время, я был молодой, смелый и решительный человек. Однако вместо того, чтобы сразу встать и посмотреть, кто стоит около меня, я сначала не двигался и продолжал лежать, прикрыв лицо рукой, притворяясь спящим и чутко прислушиваясь…

Поверх своей руки, сквозь прищуренные веки, я мог только видеть небольшой кусочек почвы, густо заросшей кустарником, пространство не больше одного квадратного фута. Мало-помалу земля и кустарник осветились в этом месте дрожащим желтым светом. Я понял, что над моей головой держат фонарь, и он покачивается из стороны в сторону. Тогда я сразу поднялся, как будто только сейчас проснулся, и одним движением был уже на ногах.

Передо мной стоял очень старый человек.

Я заметил это сразу, хотя ослепительный свет его фонаря и был направлен мне прямо в лицо; прежде всего бросалась в глаза белоснежная широкая и длинная борода незнакомца; она покрывала всю его грудь.

А между тем, когда он обратился ко мне, то речь его оказалась совсем не похожей на старческую. Правда, он говорил медленно, глубоким грудным тембром, но никакого дрожания или утомленности в его голосе не было заметно. Напротив того, его слова звучали громко и уверенно.

Я невольно обратил внимание и на особенный характер его голоса и в то же время был поражен лаконизмом его обращения, — он только спросил меня:

— Сударь, что вы здесь делаете?

Я совершенно не ожидал подобного вопроса, и он показался мне резким и не совсем уместным, особенно при том бедственном положении, в котором этот человек застал меня. Все-таки, сообразив, что мой собеседник, по крайней мере, в два раза меня старше, я постарался ответить ему в самом вежливом тоне:

— Как видите, я сбился с дороги и окончательно заблудился в этой пустыне.

Фонарь продолжал ослеплять меня. Тем не менее я прекрасно различал устремленный на меня пронзительный взгляд. Глаза у старика были необычайно блестящие, и их взор поражал своей остротой.

А между тем он продолжал меня спрашивать резкими, обрывистыми фразами.

— Как так заблудились? И в таком месте? Откуда же вы шли, милостивый государь, и куда направлялись?

Я был раздражен этим допросом и даже мало обратил внимания на странный для такой обстановки наставительный тон его речи, изобличавшей в нем, видимо, не простого человека. Я сухо ответил:

— Я ехал из Тулона через Солье к форту Гран-Кап. Около ущелья «Смерть Готье» я сбился с дороги, и вдобавок моя лошадь сломала себе ногу. Затем я стал искать кратчайшего пути в Гран-Кап и тут уже совершенно запутался в этих горных тропинках…

Казалось, мое объяснение более или менее удовлетворило человека с белой бородой. Он отвел свой фонарь от моего лица и осветил окружавшую нас дикую и гористую местность. Тогда я ясно увидел, куда завлекла меня безумная погоня за Мадлен: мое присутствие здесь, среди этого хаоса скал и пропастей, могло изумить кого угодно. Но в свою очередь я тоже имел полное право удивляться: ведь находилось же здесь и другое человеческое существо, и я невольно повторил обращенный перед тем ко мне вопрос:

— А вы-то сами, милостивый государь, как сюда попали?

Он сделал какой-то неопределенный жест и указал на один обрывистый склон слева:

— Я вас увидел оттуда, сверху…

Мы оба замолчали. Теперь фонарь не слепил больше мне глаз, и я стал внимательнее рассматривать моего собеседника.

Передо мной находился бесспорно старый, очень старый человек. Об этом можно было судить не только по его белоснежной бороде, но и по худобе рук, морщинам на лице и цвету кожи, похожей на пергамент.

Но какой удивительно бодрый и крепкий старик! Он был крупного роста, широк в плечах и держался чрезвычайно прямо, высоко подняв голову; руки и ноги его, видимо, не утратили своей гибкости. От всей этой мощной фигуры веяло такой недюжинной силой, что самую палку, на которую он опирался, легко можно было бы принять в его руках за оружие. Я, тридцатидвухлетний мужчина и военный по профессии, чувствовал себя каким-то тщедушным мальчиком перед этим, может быть, восьмидесятилетним старцем! И невольным движением руки я стал нащупывать в кармане длинный и плоский ствол моего револьвера; в нем оставалось еще семь зарядов, — не хватало только восьмого, того самого, который прекратил жизнь моего бедного Зигфрида…

Черед минуту мне самому стало стыдно за этот беспричинный страх, и я выпустил из рук оружие. Разговор возобновился: