Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник] [с илл.]

— Вот это да! — воскликнул он, глядя в трубу. — Из корзины руки торчат! Да это тот самый мерзавец, что сбежал нынче утром. Сейчас же дайте сигнал на эсминец.

Мы живо дали семафор, и через несколько минут в погоню за беглецом устремились две шлюпки. Если бы все шло как шло, Джо бы наверняка поймали, потому что он не знал, что его засекли, и плыл неторопясь, экономя силы, а пловец он был очень сильный и выносливый. Но капитан Морган вдруг сказал:

— Разверните-ка эту тридцатидвухфунтовку, мы положим ядро рядом с ним, и он тотчас остановится.

Ну вот, развернули мы орудие, сэр, капитан проверил прицел и выстрелил. Такого точного выстрела вы наверняка не видели. Все стоявшие на валу ахнули в один голос. Ядро попало в верхушку корзины, которая разлетелась в щепки, и мы были в полной уверенности, что он погиб. Однако когда улеглись брызги и рассеялся дым, мы увидели, как он изо всех сил выгребает в сторону испанского берега. Шлюпки гнались за ним буквально по пятам, и рулевой уже зацепил его багром, когда он карабкался на берег, но тот вырвался, и мы видели, как он плясал и показывал кукиши экипажам шлюпок. Раздались робкие аплодисменты и радостные восклицания, ведь такой бедовый и отчаянный парень заслужил свободу, что бы он там ни натворил… Но вы, наверное, устали. Скорей всего, сегодня много прошли пешком. Вам бы лучше отдохнуть.

Р. Гибб. Тонкая красная линия

Это замечание, сколь бы равнодушным тоном оно ни было произнесено, прозвучало весьма красноречиво, если учесть, каким жалобным взором мой собеседник смотрел на пустые бокалы. Он словно убеждался в том, что вечер воспоминаний подошел к концу.

— Не так часто, — пробормотал он, — случается бедному старому солдату встретить джентльмена столь благородного и достойного, как вы, сэр.

Не стоит и говорить, что мне не оставалось ничего иного, как позвонить и

заказать вторую пару пунша.

— Вы говорили о русских, — продолжал он, — а я вам сказал, что они прекрасные солдаты. Среди них попадались удивительно меткие стрелки. Прошу прощения, это ваш бокал, сэр, а это мой. Наши снайперы оборудовали себе позиции из четырех мешков с песком. По одному слева и справа, один спереди и один сверху с опорой на боковые, чтобы быть прикрытым со всех сторон. Получалось, что стреляли они сквозь узенькое окошечко между передним и верхним мешками. Размером оно было самое большее сантиметров шесть или семь. Можете мне не верить, но я видел, как с расстояния в пятьсот метров в эти окошечки влетали пули размером с пчелу. Я сам свидетель, как за полчаса мы потеряли шестерых стрелков в таких песчаных ловушках, как их называли солдаты. Все шестеро были убиты прямыми попаданиями в глаз, ведь только его и видно в эту щелку.

Все это напомнило мне одну историю, которая может быть вам интересна. Был один русский парень, который устроил себе собственную стрелковую ячейку с такими же мешками с песком прямо перед нашими траншеями. Больше я таких упорных ребят никогда не встречал. Палить он начинал с самого рассвета и оставался там до темноты. Еду, наверное, с собой каждый раз приносил. Судя по всему, он испытывал настоящее удовольствие, и поскольку стрелял просто великолепно, не давая нам и головы поднять над бруствером, то в первой траншее его, мягко выражаясь, недолюбливали. Многих наших он отправил к праотцам. Уж сколько раз мы стреляли по нему из пушек, но ему наши ядра были все равно что апельсины.

Однажды я находился на переднем крае, когда появился командир сорок восьмого полка полковник Мэнкор, прекрасный стрелок, обожавший спорт, всевозможные состязания и пари. Отделение под командой сержанта углубляло траншею, и не успел полковник подойти к ним, как один из солдат рухнул замертво с пулей в голове.

— Чертовски меткий выстрел! Кто стрелял? — поинтересовался полковник, вставляя в глаз монокль.

— Никогда не видел ничего подобного, — продолжил Мэнкор. — Он высунулся буквально на мгновение, его даже заметить не успели, лишь

чуть — чуть сбит верхний край бруствера. И часто он так стреляет?

— Он смертельно опасен, — отвечает сержант, — убил наших не меньше, чем все пушки на Большом Редане, вместе взятые.

— Ну — с, майор, — спрашивает полковник сопровождающего его офицера, — сколько поставите, если я его сниму?

— За какое время?

— В течение десяти минут.

— Ставлю пятьдесят фунтов.

— Скажите «сотню», и по рукам.

Майор согласился, и они заключили пари.

Этот полковник всегда очень тщательно засыпал порох, сначала опустошая патрон, а затем снова наполняя гильзу по своему вкусу. Примерно половина времени ушла у него на то, чтобы должным образом зарядить ружье сержанта. Наконец, все было готово, и он снова вставил монокль в глаз.

— Так, ребята, — обратился он к солдатам, — поднимите-ка беднягу Смита над бруствером. Он и так уже мертв, поэтому еще одна рана будет для него несущественна.

Солдаты начали медленно поднимать тело, а полковник стоял поодаль примерно в двадцати метрах от них, высматривая цель, словно рысь добычу. Как только над бруствером очутилась верхушка кивера Смита, мы увидели, как из песчаной ячейки показалось ружейное дуло, а когда над кромкой показалось лицо мертвеца, пуля со свистом попала прямо ему в лоб. Русский высунулся из ячейки, чтобы увидеть результат своей стрельбы. Он даже глазом моргнуть не успел, как ему настал конец. Полковник выстрелил с каким-то странным смешком, русский снайпер подпрыгнул вверх, пробежал в нашу сторону с десяток шагов и рухнул замертво лицом вниз.

— Удваиваю ставку и снимаю вон того справа, — невозмутимо произнес полковник, перезаряжая ружье.

Однако мне кажется, что майор тогда проиграл на одном выстреле достаточно большую сумму, чтобы решиться на вторую попытку. Кстати сказать, все деньги потом передали вдове Смита, ведь полковник был благородный человек, настоящий джентльмен, вроде как вы, сэр.

Вообще, бегущие мертвецы — штука очень загадочная. Возможно, вы с вашим образованием и сможете понять, что это такое, а я вот теряюсь. Хотя я видел таких, и довольно много раз. Помню, наш полковой доктор говорил, что чаще всего это случается с теми, кому попали прямо в сердце.

— Ваш врач был совершенно прав, — согласился я. — При расследовании довольно многих убийств выяснялось, что жертвы, получившие ножевые или огнестрельные ранения в сердце, покрывали после этого весьма значительные расстояния. Я ничего не слышал о подобных случаях на поле боя, но, с другой стороны, почему бы и нет.

— Однажды в Крыму случилось вот что, — продолжил мой собеседник. — Дивизия Кодрингтона шла вверх по реке Альме и завязала бой за большой редут. Наши глазам своим не поверили, когда один русский вдруг побежал на них вниз по склону с ружьем в руках. В него пару раз стрельнули, но, похоже, промахнулись, потому что он бежал до самых наших передовых цепей. Один сержант, старый такой вояка, засмеялся и бросил ружье ему под ноги. Русский споткнулся и рухнул замертво. Он получил пулю в сердце еще на самом верху, так что умер еще до того, как начал бежать. Ну, так нам сказал тот сержант, и мы ему поверили.

Там, на войне, произошел еще один очень странный случай. Как- то ночью в расположении гренадерской дивизии прямо на палатки рухнул жутко изуродованный труп. Наши долго гадали, откуда бы он мог взяться, да так ничего и не поняли. Гораздо позже перебежчики рассказали что к чему. Оказывается, на батарее у русских была одна очень старая пушка огромного калибра вроде мортиры. Ну вот, холодной ночью бедняга часовой решил спрятаться так, чтобы его никто не увидел. Заполз он, значит, в ствол того орудия, да и заснул там. А чуть позже пробили тревогу, канонир подбежал к пушке и поднес запал к фитилю, она и выстрелила. Часовой‑то тот и перелетел к нам по воздуху, словно ядро.