Таинственный след

— Где я нахожусь? — руки девушки скользнули за спину. Мы поняли, что она приняла нас за врагов и ищет свое оружие. Но пистолет Дмитрий взял у нее еще тогда, когда мы внесли ее в хату. Он тогда же почистил оружие и оставил при себе.

— Не ищите, — сказал Дмитрий, вынул из кармана пистолет и передал ей. — Можете проверить: патроны все целы.

— Кто вы такие? — строго спросила девушка, когда пистолет оказался у нее в руках.

— Люди, обыкновенные люди, — Дмитрий пожал плечами и зачем-то протянул к ней руки ладонями кверху.

— Не сомневаюсь в этом. — Девушка проворно спрятала оружие под одеяло, уронила голову на подушку и закрыла глаза. Дышала она тяжело и прерывисто. Потом она прошептала:

— Спасибо вам...

Шли дни за днями, а мы никак не могли собраться в Киев. Дмитрий волновался, хотя и старался скрыть это. Но я видел, что его тяготит бездействие и неопределенность нашего положения. Но что нам оставалось делать? Не бросать же раненого человека без присмотра и помощи? Кругом немцы, полицаи, да и шпиков приходилось опасаться. Потом я нужен был и как врач. Дмитрий видел, как складывались дела, и, казалось, примирился с создавшейся обстановкой.

— Ладно, — говорил он мне, — как ты решишь, так и будем действовать. Мне, пожалуй, теперь все равно.

— Чем так сокрушаться, поговорил бы с девушкой, — посоветовал я. — Вы с ней почти одногодки, легче будет найти общий язык. Расспроси, откуда она пришла, что делала в селе. Может быть, она-то нам и поможет.

— Неужели ты думаешь, я до сих пор ее не расспрашивал, не говорил с ней! Вместо ответа она сама мне допросы учиняет. «Сколько студентов обороняло Киев? Есть ли среди них коммунисты? Почему ты, то есть я, здесь, а не в городе?» Она почему-то думает, что во всем теперешнем ужасе виноват я один. Мало этого, она прямо в глаза мне так и сказала: «Как же немцам не занять Киева, если человек, который должен был защищать город, удрал за сто километров в деревню?». Вот и поговори с ней после всего этого.

Эти слова девушки поразили меня в самое сердце. Действительно, почему отступает наша армия? Почему я и многие тысячи других оказались в тылу врага и вынуждены скрываться? Ведь фашисты, по существу, ни одного дня не должны быть в Киеве, на нашей советской земле. Как же так случилось? Что делать? Ждать, когда придет Красная Армия, а они устраиваются здесь по-хозяйски: строят казармы, заводят свою полицию. А может быть, и я виноват во всем этом?

— Дмитрий, — попросил я брата. — Выйди-ка на минутку на улицу, постереги, а я сам с ней поговорю.

— Хорошо, — Дмитрий хмуро посмотрел на меня и вышел, зло хлопнув дверью. А я открыл дверь в комнату, где лежала раненая, и спросил разрешения войти.

— Входите, пожалуйста, Алексей Васильевич, — пригласила девушка и приподнялась с кровати.

— Лежите, — приказал я. — Вам вставать еще рано, температурите.

— Ничего. Температура как раз и поднимается потому, что лежу без движения. — Она встала и, закутав ноги одеялом, присела на край кровати. Щеки ее немного порозовели, и девушка на первый взгляд казалась здоровой.

— Вы, оказывается, врач, а я и не знала. Это мне ваш брат рассказал. Хорошая профессия. Я тоже мечтала; стать врачом. Думала, что учеба не убежит от меня никуда. А тут война... — Девушка умолкла на минутку и вдруг спросила: — Вы давно здесь?

— Я здесь родился и вырос. Работал в Каневе. После института меня направили туда из Киева.

— А потом?

— Потом война началась...

— Ага. Попали в окружение, хотели пробиться к своим, но не сумели перейти линию фронта? К тому же армия отступила далеко на восток... Вы это хотите мне сказать, славный воин? — Девушка, скептически улыбнулась. — Все говорят одно и то же. Неужели нельзя придумать ничего умнее? Мне все понятно.

— Что это, допрос? — обиделся я.

Ирина (именно так просила она называть себя, когда мы с ней познакомились) низко опустила голову и долго сидела в глубоком раздумье. Своими маленькими, слабыми пальцами она теребила ворс одеяла, скручивала ворсинки и вновь распушивала их. Подняв голову, глубоко и тяжело вздохнула:

— Простите, что нагрубила вам. Не мне допрашивать и осуждать. Придет время, народ сам разберется, кто прав, кто виноват. Я просто от обиды говорю так. Больно смотреть на все, что происходит вокруг.

Я считал себя серьезным человеком и никак не думал, что такая вот неоперившаяся девчонка скажет мне столько значительных и правдивых слов. Я оказался в затруднении, мне нечего было сказать в свое оправдание. Мне многое было неясно. Очевидно, я не знал того, что знала Ирина. Она уловила мое замешательство и заговорила вдруг спокойно и ласково.

— Алексей Васильевич, почему вы сейчас не в Каневе? В трудное время человеку надо быть поближе к своим. Ведь в городе ваши сослуживцы, друзья, товарищи. Вас почему-то потянуло в глухую деревню, в свои родные места. Как это понять? Я спрашиваю это потому, что и сама поступила так же. Когда враги гнались за мной, я не кинулась бежать куда попало, а постаралась найти пристанище в родных местах. И, как видите, не ошиблась. И если бы меня кто-нибудь спросил, почему я так поступила, я бы также не смогла ответить.

— Вы разве здешняя? — удивился и обрадовался я. Мне казалось, что она теперь-то уж скажет, откуда и зачем пришла сюда, поможет нам. — Я рад, что у меня есть такая землячка.

— Мама жила в Переяславе, — словно бы и не заметив моих волнений, спокойно продолжала Ирина. — Я давно не была там и хотела с ней повидаться. Но разыскать не смогла. Никто не знает, куда она уехала. Искала маму и напоролась на немцев. Они были пьяные, еле отбилась от них. Вы сами видели, в каком состоянии я добралась до вас.

— Вот оно как! — я не стал понуждать Ирину к откровенному разговору, хотя хорошо понял, что она не хочет сказать мне правду. Придет время, все расскажет сама. Назойливость может только повредить делу. К тому же стоявший на часах Дмитрий подал тревожный сигнал, и было не до разговоров.

— Кто-то едет со стороны села Вьюнищи, — доложил Дмитрий, — кажется, полицай. Заворачивает прямо к нашему дому.

Ирина заволновалась, но я тут же успокоил ее.

— Послушайте, здесь вас никто не знает? — спросил я. — Нет? Хорошо. В таком случае на вопросы будешь отвечать так: ваш отец, Игнат Скорых, работает в Каневе заведующим районным отделом здравоохранения. Выглядит он таким образом: худой, рыжий, на глаза тяжело нависают лохматые брови. Говори, что немцы по какому-то делу послали его в Переяслав. В дороге разразился ливень, и отец вас оставил здесь. Ну и еще что-то в этом роде. Понятно? В эту минуту мне казалось, что полицай идет именно для того, чтобы арестовать Ирину и расправиться с ней. Я был так взволнован, что не мог владеть собой. Сердце подкатилось к горлу, я просто задыхался.

— Хорошо, — сердито сказала Ирина, — идите в другую комнату и постарайтесь держать себя спокойно.

Я вышел в прихожую, взял в руки подвернувшийся нож и стал строгать какую-то палочку. Строгаю и смотрю в окно. Все тело дрожит, словно в лихорадке. Огромного роста полицай остановил свою повозку прямо у крыльца, бросил сыромятные вожжи и неуклюжей походкой направился в дом. Это был полицай Говкалло. Все в селе знали, что он подхалимничал перед немцами, всячески помогал им. Он готов был обвинить и предать врагам любого, и люди старались обходить его. Зачем он забрел сюда? Или кто донес, что здесь Ирина? Пока я собирался с мыслями, полицай уже стоял на пороге. Пристукнув каблуками сапог и вытянув свою длинную лапу вперед, он хрипло прокричал:

— Хайль Гитлер!

Прихожая наполнилась густым запахом самогонного перегара. Полицай был зверски пьян, его качало из стороны в сторону.

— Глупый пес, разве ты не знаешь новых порядков? — полицай ткнул меня кулаком в грудь. — Почему не отвечаешь? Или тебе жить надоело? Смотри, скручу твою куриную шею и голову оторву к чертям.

— Мы ведь не встречаемся с немцами, как вы, может чего и не знаем, — ответил я робко. Сказать этому бандиту что-либо резкое боюсь, чтобы не навредить Ирине.