Военные приключения. Выпуск 5

Курьянов наконец-то закончил передавать данные, выключил рацию, устало повернулся к следователю.

— Пожары одолели, август. А тут такое…

По возрасту он был чуть старше Верещагина, но то ли излишняя мужиковатость старила его, то ли он не мог оправиться после гибели Шелихова, однако на вид ему можно было дать все сорок пять.

— Да чего ж мы… Не познакомились даже, — вдруг спохватился он. — Кирилл Владимирович, — чуть приподнявшись на стуле и жестко стиснув ладонь Верещагину, представился Курьянов. — Летчик-наблюдатель. — И тут же спросил: — Чаю попьете? Крепенького.

— Если только за компанию, — согласился Верещагин. — Вообще-то, я уже завтракал.

— Ну и зря, — неожиданно констатировал этот факт летнаб. — Мои ребята вас ушицей бы свежей попотчевали. А уж чай со сгущенкой всегда найдется. Так что имейте в виду на будущее.

Курьянов прошел в сени, потрогал чайник и, убедившись, что из этой водички ничего уже не получится, сунул туда мощный кипятильник с черной пластмассовой ручкой. В приоткрытую дверь Верещагин видел, как он достал из небольшого настенного шкафчика пачку чая, засыпал его в эмалированную кружку и, когда забулькал кипяток, круто заварил и поставил на плиту «доходить».

Наблюдая за этими манипуляциями, Верещагин невольно вспомнил погранзаставу, зимнюю промозглую стылость, когда он возвращался с участка и точно так же колдовал над заваркой. Видно, люди, исполняющие настоящую мужскую работу, в своих неприхотливых привычках очень похожи друг на друга, и это объединяет их.

— Кирилл Владимирович, как вы думаете, кто мог убить Шелихова? — спросил Верещагин, когда Курьянов, сделав очередную ходку в сенцы, принес оттуда чайник, два стакана, сахар, поставил на стол обернутую в старенькое вафельное полотенце кружку с заваркой.

Летнаб развел руками:

— Убей бог — не знаю…

— Но, может, хоть предположение какое есть? Ведь не могли же просто так, забавы ради, подстеречь человека, а потом добить его выстрелом в затылок.

— Не могли, — согласился Курьянов, — однако сказать вам что-либо толковое не могу. Я уж и сам перебрал в уме всех кого можно, но… — развел он руками, — никого не могу хоть чем-то выделить. И в то же время… — Он замолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить об этом, пожал плечами, потом сказал, будто убеждая себя в чем-то: — Да нет.

— И все-таки?

— Понимаете, — отставив кружку, сказал Курьянов, — не для всех удобным человеком был Артем.

— Это как? — не понял Верещагин.

— Да как бы вам объяснить… По мнению некоторых, он «слишком правильный и принципиальный», чтобы устраивать всех и каждого.

Верещагин невольно отметил, что Курьянов говорит об убитом в настоящем времени, — значит, не смирился еще со смертью Шелихова.

— Ну а конкретно, в чем это выражалось?

— В чем, спрашиваете? Да вот хотя бы это. — Курьянов достал из стола потрепанную газету.

«Комсомольская правда», — отметил Верещагин, пока летнаб переворачивал газетный лист.

— Почитайте-ка, — ткнул он пальцем в верхний правый угол на развороте.

«Бульдозером по жемчужине», — прочел Верещагин заголовок, под которым черными буквами было набрано: «Уникальной драгоценностью Сибири называют кедр. Но сколько его гибнет на ударных стройках из-за бесхозяйственности и равнодушия»: Статью писал какой-то Е. Черных.

Верещагин пробежал глазами два газетных столбца, невольно остановился на фразе:

Дочитав до конца, Верещагин положил на стол газету, вопросительно посмотрел на Курьянова.

— Злободневно, но при чем здесь Шелихов? — спросил он.

Летнаб кивнул утвердительно.

— Значит, согласны, что вопрос этот — не мелочевка?

— О чем разговор…

— Так вот, не знаю я, что именно дало первоначальный толчок этому самому Е. Черных для статьи, во дело в том, что еще в прошлом году Артем писал в «Комсомолку» о подобных фактах.

— Н-не понимаю, — честно признался Верещагин. — От вас до Сибири — два лаптя по карте, при чем здесь Шелихов?

— Сейчас объясню, — устало сказал Курьянов, глотнув вяжущего своей горечью чая. — В прошлом году это было, к осени ближе. В Сибири пожары пошли, тамошние авиабазы не справлялись, вот и подбросили им парашютистов из других областей. В том числе и команду Шелихова. Что-то с полмесяца они там пробыли. Вернулись — не узнаю ребят. Злые как черти! А Венька Стариков, так тот вообще прямо с заявлением ко мне приперся. А в нем, не поверите, черным по белому написано: «Требую освободить меня от работы, так как больше такой бардак терпеть не намерен». И на целую страницу приколота объяснительная, которая, начинается словами: «Копия в Совмин СССР». Ни больше ни меньше.

Он улыбнулся, вспоминая, видно, Венькину объяснительную записку, покрутил головой.

— Вы знаете, я бы до этого не додумался. И не потому, что меньше этих ребят за лес болею, нет. Просто в них гражданственности больше. А мы уж к некоторым вещам притерлись как-то…

— А что в записке-то было? — заинтересовался Верещагин.

— В записке? Да примерно то же самое, что и в газете, только в переводе на Венькин стиль. Ну, я заявление в стол положил, вызываю Артема. В чем, мол, дело? А тот спокойно так и отвечает: «Венька, конечно, дурак, что из-за каких-то долбаков уходить собрался, да и не отпущу я его. А вот все то, что он изложил, в сути своей верно». Потом помолчал, вот здесь он как раз сидел, и добавляет этак нехотя: «А вообще-то, Кирилл, я нечто подобное в «Комсомолку» отправил».

В сенях хлопнула дверь, и в диспетчерской появился хмурый парень. Он помялся на пороге, откашлялся.

— Владимирыч, — наконец сказал он, — может, мы домой пока смотаемся? Все равно ведь вертушку только после обеда дадут.

— Шуруйте, — разрешил летнаб и, когда парень вышел, сказал: — Это десантники наши, мы их на пожары вертолетами доставляем. В общем-то, случайный народ, сезонники. А вот парашютисты — это наши кадры. Правда, до Артема команда была так себе, ну а когда он стал инструктором, то, верите — нет, шелуха как-то сама собой отсеялась, и остались надежные ребята.

Он потрогал тыльной стороной ладони чайник и, убедившись, что тот еще достаточно горячий, продолжил:

— Так вот, говорит, письмо в газету отправил. Я даже опешил поначалу: о чем хоть? А он спокойно так: «А я, Кирилл, будь на то моя воля, всех бы тех руководителей, которые дальше своего носа ничего не видят и только за кресло пекутся, по шее бы из партии гнал!» Как так, спрашиваю. А он мне: «А вот так! Что ж ты думаешь, этим самым томским нефтяникам лес ни к чему? Хрена! Еще как к чему! Они тот же лес на лежневки да на основание буровых ежегодно миллионы кубометров закупают и везут хрен знает откуда! Да-да. А то, что у них в земле остается гнить, так это нехай. Им, руководителям таким, главное — план дать. А на все остальное — начхать! И ты пойми, от таких дядей-руководителей все страдают, и в первую очередь — государство. У них направо и налево тайгу валят, втаптывают ее в тундру, в болота, а потом ждут, когда им за тысячи километров подвезут тот же самый лес для буровых да на лежневки».

Летнаб вскинул на Верещагина глубоко запавшие глаза.

— Что я мог сказать на это? Прав он был. И Венька прав. Правда, когда поостыл немного, заявление свое забрал обратно.

Помолчали. Слышно было, как где-то в углу занудно звенит комар. Курьянов, видимо, ждал, что скажет следователь.

— Ясно, — наконец сказал Верещагин и добавил: — Но это, так сказать, гражданское лицо Шелихова. Его жизненная позиция. Не будете же вы утверждать, что его могли убить из-за подобного?

— Нет, конечно. Я не хочу грешить на людей и возводить напраслину, да, откровенно говоря, и не знаю на кого. Но только гражданская позиция человека вызывает у окружающих соответствующую реакцию.