Первое задание

— Опять громкие слова!

Иван Фёдорович со злобой и даже ненавистью посмотрел в глаза Крылову. С языка уже готова была сорваться грубость, но он сдержал себя. Затем, тяжело сев к столу, так, что отчаянно заскрипел старенький венский стул, резко отодвинул настольную лампу в сторону, подчеркнув этим важность того, о чём думал, и сказал, стараясь казаться спокойным:

— Нет, милый мой, это не только слова. Ты обязан включиться в борьбу, иначе, ты меня извини великодушно, вся твоя жизнь теперь сильно попахивает предательством.

С необычной для его темперамента прытью Михаил Петрович вскочил со стула, удивлённо и вместе с тем как-то жалко посмотрел на Ивана Фёдоровича:

— Подожди, Ваня. Как у тебя всё это категорично. Я должен подумать… И вообще, почему именно я обязан ставить себя под удар? Тебе хорошо — ты один, у тебя никого нет, а у меня дочь. Я и о ней подумать должен!

Кровь ударила Ивану Фёдоровичу в затылок, больно заломило в висках.

— Таню ты не трогай, — глухо сказал он. — Я уверен, если бы она слышала наш разговор, то сказала бы тебе то же, что я.

Михаил Петрович смотрел на друга, не умея скрыть смятения. В глазах поселилась тупая боль и ещё что-то вроде трусливого презрения.

— Не вмешивай в серьёзные дела ребёнка! — громко выпалил он, но Иван Фёдорович сделал вид, что не заметил его возбуждения.

— Она уже давно не ребёнок и всё прекрасно понимает не хуже нас.

— Но я боюсь за неё, — сдерживая волнение, умоляюще промолвил Михаил Петрович.

За стеной тишина пришла в движение, дверь с шумом приоткрылась, в комнату быстро вошла Таня. Беленькая, лёгонькая, порывистая, она с мягким упрёком сказала отцу:

— Папа, я всё слышала. Я умоляю тебя, сделай, как просит Иван Фёдорович. Это так необходимо и… так хорошо!

Ерёмин, ругая себя за неосторожность, всё-таки обрадовался неожиданной помощнице и, не выдавая своих чувств, любовался Таней. Он не без изумления вдруг обнаружил, что она стала совсем взрослой.

По-другому реагировал на появление дочери Михаил Петрович. С бледным, судорожно исказившимся лицом, он по-стариковски затрясся всем телом и истерично, неестественно громко прокричал:

— Все, все хотят моей погибели! — И выбежал из комнаты.

Отец боготворил единственную дочь. Она росла общительной, доверчивой и в меру ласковой. Любили её все — взрослые и дети. Живая, любознательная, она была заводилой многих весёлых, шумных ребячьих дел и активным участником всех мало-мальски заметных событий в школе. Таня очень любила музыку, хорошо играла на фортепьяно и задушевно пела несильным, но приятным голосом. Жизнерадостная, счастливая, она не знала горя, серьёзных забот и горьких обид. Когда началась война, Таня, как и многие другие, думала, что это всего лишь временная неприятность — Красная Армия быстро разобьёт фашистов. «На что они надеются?» — удивлённо спрашивала она ребят и недоуменно поводила плечами. Но скоро на эти слабые плечи лёг непомерный груз — фашисты пришли в город. Таня никак не могла понять, что происходит вокруг. Её ум, воспитанный на уважении к людям, не мог осмыслить происходящего. На глазах Тани умирала жизнь, рушились устои, бывшие для неё святыми и вечными. Произвол, насилия, ежедневные расстрелы и виселицы напугали и опустошили её. Шли дни за днями, страшные, кровавые. Обременённая ужасом и сомнениями, Таня жила, как в кошмарном сне. А война всё дальше и дальше уходила на восток, и Тане казалось, что уже нет силы, способной остановить нашествие фашистов, нет другого выхода, как только смириться, ни о чём не думать, существовать в вечном унижении и страхе. А тут ещё отца назначили бургомистром. Долго плакала и упрекала его Таня, а он, жалкий, растерянный, не спорил, не оправдывался, и ей стало его жаль. Время тянулось медленно и тоскливо, и Таня с радостью поняла, что немцам до победы далеко, что война, которую они объявили почти законченной, только начинается. С восторгом читала она советские листовки, которые всё чаще и чаще стали появляться на улицах города. Безмолвное и терпеливое ожидание сменилось нетерпением и жаждой деятельности, желанием быть полезной. Предложение Ивана Фёдоровича как нельзя лучше отвечало настроению Тани — принять участие в смертельной борьбе с врагом было для неё сейчас наивысшим счастьем…

На следующий день после неприятной сцены с отцом Таня пришла домой вечером. Она быстро поужинала и уселась с книгой в любимое кресло. Отец предупредил, что на работе задержится долго.

Неожиданно, без стука, дверь медленно отворилась, и, озираясь по сторонам, кривя пухлые губы, в комнату вошёл старший лейтенант Гердер — следователь гестапо. Таня видела его несколько раз в кабинете отца. Она быстро встала с кресла и вопросительно взглянула на непрошеного гостя.

— Добрый вечер, — проговорил Гердер пьяным голосом и иронически улыбнулся.

Таня испугалась и ничего не ответила.

Он подошёл к ней вплотную и сказал, глядя прямо в лицо:

— Иди ко мне. Не бойся!

— Оставьте меня, — резко, будто очнувшись, сказала Таня и попыталась пройти мимо Гердера.

Но он, не произнеся больше ни слова, грубо схватил её за плечи. Таня отчаянно сопротивлялась, кричала, но после сильного удара по голове словно провалилась в глубокую яму…

После ухода Гердера она, оцепеневшая от ужаса и омерзения, так и, осталась лежать на диване, судорожно подогнув колени. В ярком луче света, который падал на потолок от лампочки, запрятанной в голубом матерчатом абажуре, безалаберные, неугомонные пылинки играли в дикую чехарду. Сначала Таня ни о чём не могла думать, всё, что произошло, не умещалось в её сознании. Непоправимость свершившегося сдавила сердце. Таня громко застонала. Ей показалось, что она лежит в холодной, плотной грязи, и она боялась шевельнуться, чтобы не усилить это ощущение. Потянулись мысли, бесформенные, неясные, они переплетались, мешая одна другой, толкая друг друга. Но вот одна из них, острая и быстрая, испепелила все остальные и, как пуля, пронзила мозг. Зачем теперь жить! Поруганная, растоптанная! Впереди тьма… Серый, холодный туман… Ни надежды, ни цели.

Таня лежала долго, продолжая бессмысленно глядеть в потолок. Потом, поборов себя, она встала и, не совсем понимая, что делает, вышла на улицу.

Там было тихо.

Таня медленно пошла по пустынной улице, незаметно для себя всё ускоряя и ускоряя шаг. Она остановилась только на окраине города, осмотрелась вокруг. Дальше дорога уходила в лес. Направо, внизу, играя мелкой зыбью, в лунном свете мягко поблёскивала река. Таня тяжело вздохнула и медленно спустилась к берегу. Она хорошо знала это место — высокий обрыв, нависший над глубоким омутом. Вялым движением, нехотя сняла вязаную шапочку, пальто и, вдруг удивившись бессмысленности своего поступка, тихо, по-старушечьи подумала вслух: «А зачем? Какая разница, как захлебнуться — одетой или раздетой?» Эти простые практические соображения вернули её к действительности, мысли стали проясняться. Ещё немного она постояла в задумчивости. Стало прохладно, и она представила себя в холодной воде, тут же опять глубоко вздохнула, признаваясь себе, что не сможет броситься в реку. Охваченная изнуряющей тоской, она попыталась разозлиться на себя за нерешительность, но и это у неё не получилось. С дрожью Таня вспомнила отца и подумала, что она такая же, как и он, — жалкая и трусливая. Куда деть себя, что делать? И вдруг её осенило — мстить! Только это осталось ей! Только это! Вот он, единственный выход и горькая радость её жизни! Таня надела пальто и медленно пошла от реки. Ночной ветер ласково шевелил русые волосы, разбросанные по плечам.

Шапочка осталась на берегу…

На рассвете партизанский дозор задержал измученную девушку. Она еле стояла на ногах. Старший дозора, плотный, с крупным лицом и большими рабочими руками, растерялся, когда ближе разглядел Таню.

— Господи, твоя воля, — удивлённо проговорил он, обращаясь к напарнику, совсем молодому парнишке, — что же это такое? Смотри-ка, девчушка!

— А вы кто? — еле слышно спросила Таня.