Ущелье алмасов (Худ. М. Рудаков)

— Конец!.. Больше мы не встретим людей!

Безостановочно ехал автомобиль, переваливая через холмы. Наконец Ли Чан, снизив скорость, высунулся из-за руля. Он как будто к чему-то прислушивался.

— Сиди спокойно, любезнейший капитан, — сказал профессор. — Мы никого не встретим в этом зеленом океане.

— Я выбираю, — ответил Ли Чан, — место для остановки.

У высокого кургана китаец развернул машину, и путники расположились в тени. Снимая кошмы и бредит, путешественники вдруг ясно услышали гул автомобиля. Из-за кургана выехал «додж». Висковский узнал вчерашнего кинооператора. Сорвав с головы пеструю тюбетейку, Телятников ликующе взмахивал рукой:

— Привет, друзья! А я вас все-таки нагнал. Куда вы так быстро несетесь? У вас смешной шофер. Настоящие гонки! Вы, вероятно, намерены обедать? Очень хорошо, я тоже чертовски проголодался!

В желтой пустыне

Ночью, когда автомобили остановились на ночлег и все уснули, Висковский, с досадой поглядывая на примостившегося возле палатки кинооператора, записывал при свете костра дневные впечатления, причем Телятникову посвящались следующие строки:

«Наглец или нахал? Возможно, однако, что это простодушная личность, и я буквально не знаю, — как удалить неожиданного спутника и его сестру. Отрицательный тон, каким я разговариваю с ним, нисколько не действует, не производит на него никакого впечатления. Телятников, неизвестно почему, понравился профессору, и Джамбон уверен, что мы с кинооператором — старые знакомые. Сестра его имеет беспомощный вид. Как объяснить профессору глупое недоразумение? Телятников невозмутимо едет рядом с нами. Он лихо рулит одной рукой и безумолчно рассказывает профессору немыслимые басни и анекдоты. Старику нравится его трескотня, и только вот сейчас, укладываясь спать, он мне сказал про Телятникова:

— Странный, забавный, но очень приятный молодой человек.

Что делать, как избавиться от белокурого болтуна? Остается лишь надеяться, что завтра или самое позднее через пару дней ему наскучит однообразие пути и он возвратится назад. Обязательно вернется!

…Но что творится с Джамбоном! — пишется дальше. — Затворник с горы Богдоула неузнаваем. Кто бы поверил, глядя на разгоряченную маленькую живую фигурку старого человека, что ему шестьдесят восемь лет и двадцать лет он провел взаперти, схоронившись от людей? Джамбон буквально не может усидеть на месте — его разжигают воспоминания юношеских лет, на каждом шагу он то и дело останавливает машину и, обводя тростью горизонт, рассказывает нам про курганы и древние развалины разрытых и мертвых городов. И так без конца льются воспоминания давних лет. Задерживаясь у самого неприметного холма, он мечтательно рассуждает:

— Кто знает, что схоронили века под выжженной травой? Кто лежит под вековечными камнями: богатырь или певец — свидетель славных подвигов? — И т. д. и т. п.

Вечером он приказал Ли Чану свернуть к разбитой скале и, с увлечением осмотрев ее со всех сторон, допытывался:

— Не правда ли, в очертаниях скалы чудится всадник с пикой в руках?

Задыхаясь от восторга и усталости, профессор облазил скалы. На одном из камней он нашел древние, уже стершиеся, загадочные, неизвестные науке знаки. Надо было видеть, с каким упоением, едва ли не касаясь щекой камней, он всматривался в знаки!

— Олени… Оленьи знаки!.. — бормотал он, срисовывая их в блокнот. — Предтечи букв! Откуда они появились? В честь знаменитых побед высечены начертания или скорбные события запечатлены на камнях? Мот знак напоминает турецкое „а“. О-о-о! А вот это, несомненно, изображение человека. Он что-то несет. Наверно, возвращается с охоты, сгибаясь под добычей! Опять буквы… Нет-нет, это оленьи рога. Тут водились олени? Или пришельцы высекли эти изображения, вспоминая зверей и животных своей родины? Стойте! Да это определенно турецкое „а“. Ли Чан, взирай!

Призраки древних веков преследуют наш „бьюик“, зато современные события абсолютно неизвестны старому профессору. Он, например, с детским любопытством слушает о преображенном Советском Союзе; мигая своими ясными глазами, он узнает про фашистские костры, об изгнании ученых из Германии, о расистской теории — одним словом, сегодня мне пришлось преподать ему первый популярный урок пионерской политграмоты. Старик — сердечный, обаятельный человек, я искренне рад нашему знакомству и совместному путешествию. Ли Чан — превосходный шофер и трогательная нянька профессора. Он также вызывает во мне исключительный интерес; надо узнать его поближе.

Профессор спит в синей монгольской палатке — майхане..

Телятников поставил рядом свой „додж“ и безмятежно заряжает киноаппарат».

Далее в дневнике идут записи чисто профессионального содержания — беглые геологические наблюдения над местностью, которые мы опускаем и продолжаем наш рассказ.

Улучив удобный момент, Висковский подошел к Гране, молчаливо пригласил ее следовать за собой и отошел от костра настолько, чтобы Телятников не мог его слышать.

— Послушайте, — сурово сказал он, — вы мне кажетесь серьезной и умной девушкой… Что же касается вашего брата…

— Он очень хороший, — опустив глаза, промолвила девушка. — Поверьте, он…

— Он может быть лучшим из кинооператоров и превосходным братом, судя по тому, что вы сопутствуете ему, но я вам советую поговорить с ним и убедить его покинуть нас.

Подавленная тоном геолога, Граня пообещала:

— Хорошо… я ему скажу… Мы уедем…

Она повернулась, чтобы уйти, но геолога, по-видимому, тронул жалкий вид девушки:

— Постойте… Прошу вас понять меня. Я не имею чего-либо против вас…

Недовольный собой, он тотчас переменил тон и угрюмо закончил:

— Одним словом, я все сказал и, надеюсь, могу быть спокоен, что завтра же с рассветом вы с братом уедете!

— Да… — чуть слышно проговорила Граня, — можете быть уверены.

Обеспокоенный отсутствием сестры, Телятников отставил аппарат. Но вот Граня вернулась, и он торопливо расстелил брезент в машине.

— Укладывайтесь, моя Русалка. Завтра на рассвете в путь.

— Скажи, — нерешительно спросила Граня, — не замечаешь ли ты, что здесь недовольны…

— Что ты! — перебил Телятников. — Превосходные люди! Какие могут быть разговоры? Поедем дальше. Они будут очень рады. Если станет скучно, повернем обратно. А пока — ехать и ехать! А, как ты думаешь?

Граня взглянула в сторону Висковского и неожиданно для себя самой заявила:

— Конечно!.. Я вполне согласна с тобой.

Утром Висковский, зайдя в майхан профессора, застал Джамбона за странным занятием. Стоя на коленях, изгибаясь перед осколком зеркала, профессор, ворочая шеей, прилаживал воротник и туго повязывал галстук.

— К чему это, профессор? — поразился геолог. — В степи?..

Джамбон оглянулся и многозначительно прошептал:

— Среди нас дама.

С восходом солнца двинулись в путь два автомобиля. Граня сидела, опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с Висковским, зато Телятников чувствовал себя превосходно.

На следующий день трава постепенно уступила мертвому пространству, мелкому гравию, и Джамбон, завидев на горизонте осыпающиеся бугры, похожие на горбы лежащих верблюдов, провозгласил:

— Прощайтесь, друзья, с благодатными травами. Конец Цао-ди! Древние китайцы, — разъяснил он, — называли страну монголов Цао-ди — Травяная земля.

Голые, потрескавшиеся плиты отсвечивают на солнце, искрятся волнистые песчаные дюны. Но вот пейзаж резко переменился, и камни затерялись в глубоких сыпучих песках. Неподвижные пышные белые облака, словно изнывая от зноя, стояли над желтыми барханами. Час от часу путь становился трудней. И в жаре, достигавшей шестидесяти градусов, все выходили из застрявшего в дюнах автомобиля. Телятников оставлял свой «додж» и помогал Висковскому подталкивать тяжелый «бьюик». Джамбон в таких случаях выскакивал на ходу и, не выпуская из руки трости и сжимая маленькие кулаки, надув щеки, изо всех сил толкал и толкал машину.