Каллиграфия (СИ)

Едва ли подобное объяснение удовлетворило любопытство Елизаветы, но она, как и в предыдущем случае, предпочла не приставать к японке с вопросами, заранее осудив себя за дотошность и дерзость.

Когда Люси — в немыслимом для себя положении — смирилась с тем, что из корневого кокона ей не выбраться, она, к своему вящему стыду, вновь предстала перед хранительницей, безоружная и до предела униженная. Несмотря на то, что ее руки были по-прежнему скованы корнями, язык ее был свободен, поэтому, если уж ей и предстояло подчиниться, всю свою ненависть и злобу она могла, по крайней мере, облечь в слова. Аризу Кей вскоре убедилась, что никакими доводами ее не урезонить, и в тот день волшебный сад наслушался столько ядовитых фраз, сколько за всё существование земных красот не прозвучало ни на территории Бардини [48], ни у пруда в Коисикава Коракуэн. [49]

— Как некогда справедливо заметили философы, человека не переделать и на свой лад не перекроить, — со вздохом сказала японка, входя на кухню, где Лиза рассматривала свитки. — Не так-то легко сбить с нее спесь!

— Э, да вам просто не приходилось бывать в исправительной колонии! — со знанием дела отозвалась россиянка. — Мой пропащий кузен частенько туда наведывался. Уж как их строят, этих жуликов, как строят!

Привычная к безоблачной и относительно беззаботной жизни, Аризу Кей с трудом верила, что при ней действительно употребили такое словосочетание, как исправительная колония, и что ей действительно нужно кого-то исправлять. С детьми всё обстояло гораздо проще: она кормила их и заботилась об их досуге, но о том, чтобы их воспитывать, речи не заходило. Здесь же воспитать требовалось взрослую, здравомыслящую женщину, выбить из нее корыстолюбивые помыслы, вытряхнуть сор мелочных обид, и, образно выражаясь, вогнать в ее голову нечто свежее, светлое, цельное. Пока Аризу Кей осмысляла, как осуществить эту операцию без хирургического вмешательства, да притом не наломать дров, у нее впервые закололо в висках и заныло в животе. А ее гармоничный мир впервые узнал, что такое увядание, когда на сакуре, ветви которой распростерлись над мостом, засохло сразу несколько цветков.

— Джулия бы справилась, — пробормотала она, опершись локтями на столик-котацу. — У нее призвание к исцелению людей.

— Что? Что вы сказали? — удивилась Лиза.

— Может, Кристиан немного и перестарался, обучая ее каллиграфии и взращивая в ней боевой дух. Может, и я малость переусердствовала, но результат оказался столь непредсказуем и, к нашей радости, столь восхитителен, что мы расценили его как восьмое чудо света. Было решено не открывать Джулии правду о ее способностях, однако, сдается мне, она и без того уже многое вокруг себя изменила.

— О каких способностях вы говорите?

— В критические минуты она начинает светиться, и свет этот особого свойства. Он облагораживает тех, кто находится в области его действия. Понимаешь ли, Елизавета, свет бывает разный. Бывает мертвый, как от лампочки или от свечи, бывает живой — солнечный или такой, какой испускают светлячки, а бывает живящий. Так вот, у нее, у Джулии, последний вариант. Я не стану пересказывать тебе всю волшебную энциклопедию, но знай, что живящий свет подобен эфиру, и всё, что с ним взаимодействует, незримо преображается… О, так вот он, ключ к победе! — вдруг воскликнула японка и, не удосужившись поделиться с Лизой своею догадкой, вылетела из кухни, точно стрела, пущенная из бамбукового лука-юми.

Франческо ощущал себя безмерно несчастным, чудовищно одиноким и всеми покинутым, невзирая на то, что был практически беспрерывно окружен монахами и другими, такими же незадачливыми паломниками, как и он сам. Размеренная, однообразная жизнь была ему в тягость, и он даже не заметил, как захандрил. Его не вдохновляли ни цветники у монастырских стен, ни питомник, где разводили собак, ни кушанья, которые, хотя и постные, источали весьма притягательный аромат.

— Мы были сродни секретным агентам, — нередко жаловался он соседям, — нас ждали великие свершения, нам предназначались лавры борцов с преступностью! И что же? В итоге, судьба заносит нас в забытое Богом место!

— Не передергивай, дружище, — говаривал старший его товарищ. — Что-что, а это место никак забытым не назовешь. Оно — благословенное.

Франческо надувался, как футбольный мяч, и на том беседа обычно заканчивалась.

«Ну, уж Джейн-то, наверное, страдает не меньше моего, — злорадствовал он, когда его заставляли вместе с другими чистить картошку или лущить фасоль. — И нипочем ведь не догадается, что отсюда можно запросто смыться. А я смоюсь, без нее, и она больше не будет мне докучать».

Но когда на следующее утро он подкрался к воротам, которые ежедневно отворялись для фургонов с провизией, то чуть-чуть не столкнулся с Джейн, бывшей под стать Моррисовым заключенным: бледной, осунувшейся, с темными кругами под глазами. За последние несколько суток ей так и не удалось хорошенько вздремнуть.

— Ну что, невмоготу стало? — съязвил Росси. — Здешние порядки не для изнеженных особ.

— Тьфу на тебя! — припечатала та, и они вместе притаились у ворот, чтобы дать тягу, как только представится возможность.

На самом деле Франческо был несказанно рад видеть Джейн, да и она не больно-то раздосадовалась, встретив его у стены, однако оба отмалчивались, и никто не спешил кидаться друг другу на шею. Их традиционный обмен любезностями мог показаться вульгарным кому угодно, однако итальянец и англичанка не находили в подобном приветствии ничего вопиющего, и оно отнюдь не указывало на существование между ними вражды или неприязни.

— Я за то, чтобы вернуться на Актеонову виллу, — решительно заявил Франческо, когда они отбежали от монастыря на «безопасное» расстояние.

— Будь по-твоему, — сказала Джейн, которая мечтала только о том, чтобы отмыться от пота и пыли и которой такая идея показалась самой рациональной. — Но хорошо бы определиться с направлением.

— Для Франческо Росси препятствий не существует! Мы будем ориентироваться по мху!

— Но здесь нет мха!

— Тогда по древесной коре!

— Но я вижу лишь кустарники да травяную поросль!

— Не беда! Годовые кольца на свежих пнях гуще с северной стороны.

— Единственный пень здесь — это ты! — едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказала Джейн. — Постарайся лучше вспомнить, где находился алтарь, когда вы были в храме.

— Алтарь? Минуточку!

Он повертелся на месте, ткнул указующим перстом в сторону гор и провозгласил «там!» своим непревзойденным комичным тоном, который сделался его второй натурой и пускался в ход независимо от серьезности положения.

— А ты, оказывается, тоже кое-что смыслишь в ориентировании! — сказал он, и тут Джейн покатилась со смеху, предоставив ему теряться в догадках относительно причины такого ее поведения. Он вначале даже не понял, плачет она или смеется, и когда, встряхнув ее, поинтересовался, каких грибов она объелась, в ответ услышал лишь неопределенное хихиканье да смесь каких-то звуков.

— Сбрендила, — невесело заключил он и, навьючив ее на плечи, как вязанку хвороста, поплелся вдоль дороги, надеясь поймать попутку, следовавшую в Ираклион. Теперь-то он знал, что, если двигаться к северо-востоку, в обход небольшой горной гряды, рано или поздно они прибудут к пункту назначения.

Четверть часа спустя Джейн уже сопела у него над ухом.

«Заснула, значит, — сообразил Франческо. — Небось, в монастырской клетушке-то покоя ей не давали, извели, бедную. Так пускай хоть теперь выспится. Ничего, что тяжела ноша, мне не впервой».

Может, Кристиан Кимура и представлял собою предел мечтаний для многих впечатлительных особ; может, он и был олицетворением благородства, обходительности и безмерного терпения, но Джулию это нисколько не прельщало. Ей кружили голову лишь благоухающие цветочными ароматами луга, теплый ветер да присутствие Клеопатры, а пьянил единственно восторг от дальнего путешествия. Она зареклась к кому-либо привязываться еще в ту зеленую пору, когда чувства зыбки и неуправляемы, ум рассеян, а любовь часто бывает безответна. «Если кто и станет благоговеть перед ним, — убеждала она себя, — то уж точно не я». Обогнав Кристиана и африканку, она бодро шагала по дороге вдоль полей с подрастающей пшеницей, вдоль оливковых плантаций и гудящих шмелями пастбищ, так что спутники еле за нею поспевали.