Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)

Рауль лениво тренькает на своей палисандровой гитаре все ту же навязчивую мелодию прелестной английской песенки, она преследует его сегодня постоянно, так и звенит в ушах, хотя он очень критически относится к своему экспромту, и лень ему даже записывать слова на бумаге – он и так запомнил. Но песенку невозможно было исполнять в кают-компании, вот и пришлось спеть весьма невинных ''Капитанов'', да и барабанщика задобрить хотелось, в глубине души он восхищался мальчишкой, хоть и казался самым непримиримым противником Ролана. Он перебирает струны, мелодия повторяется…Эту песенку и петь-то приходится мысленно, и только одна строчка ему нравится из всех трех четверостиший:

Герцогине – бал, виконту – бой!

До-си-ля-до, ре, до-си-ля, соль!

Он насвистывает эту мелодию, продолжая забавляться со своей гитарой, весьма комфортабельно устроившись, подложив под спину мягкие шелковые подушки и слегка покачивая в такт ногой, мимоходом заметив, что кружевинки на отворотах светлых ботфорт слегка завернулись, но ему лень расправлять их, плевать он хотел на эти кружева, не Фонтенбло, и так сойдет, пират, что вы хотите! Продолжая насвистывать свою песенку, Рауль косится на часы, вздыхает и уже который раз начинает сначала.

– Не свистите, – ворчит Гримо,- Денег не будет. Плохая примета.

– Денег и так нет, – беспечно отвечает Рауль, – А плохих примет я уже не боюсь. Мне теперь море по колено. Вот! – за этой декларацией следует вызывающий аккорд, и треньканье продолжается.

– Как это нет денег? – возмущается Гримо.

– Разве это деньги? – фыркает Рауль.

Гримо возмущенно трясет седой головой:

– Заелся вконец, – ворчит старик, – Да мы при Людовике Тринадцатом считали бы себя богаче короля!

– Скажи лучше ''при Ришелье'', старина. Людовик Тринадцатый почти не царствовал. Да не злись ты, я пошутил.

Гримо шмыгает носом.

– Тоска, – зевает Рауль, – Как бы убить время до ужина, подскажи?

– Вы проголодались? – живо спрашивает Гримо, – Если хотите есть, я мигом организую. Тут есть нечто вроде буфета, я уже знаю.

Рауль смотрит на старика с интересом. Гримо, молчун Гримо, становится все более разговорчивым. Знаменитый Гримо, которого принимали за немого, а его друзья так и звали Молчаливый, и прозвище это уже прилепилось к нему на ''Короне''.

– Я не хочу есть, с чего ты взял? Просто после ужина намечается большая пьянка на шканцах, и я намерен принять в ней самое активное участие.

Заявление это было завуалированной провокацией. Рауль хотел дать понять своему Молчаливому, что он не нуждается в няньке и сам себе хозяин. Гримо, разумеется, был иного мнения на этот счет.

– А-а-а, – сказал Гримо и вздохнул.

– Бэ-э-э, – сказал Рауль и фыркнул.

– Шутить изволите? – спросил Гримо, – И не совестно вам, сударь, передразнивать старика?

– Я вовсе не передразниваю тебя, мой дорогой Гримальди! Ты неподражаем! Передразнить тебя невозможно! Ты чудо природы! Это я…от безделья. Эх, чем бы заняться… Мы решили начать попойку после ужина: в кают-компании приходится все же соблюдать приличия. А потом уже начнется настоящий ''шторм''.

– Что?

– ''Шторм'' – то есть грандиозная попойка. Посвящаю тебя в наше арго.

– Но вы все же не очень штормите, – не удержался Гримо от предостережения.

– Я так и знал! – воскликнул Рауль, – Старина, запомни, я уже не в том возрасте, чтобы пользоваться услугами гувернера.

– К сожалению, – заметил Гримо, – Вы были тогда таким милым ребенком, загляденье просто!

– А стал отъявленным негодяем, просто кошмар! – продолжил Рауль.

– Я не говорил этого, – возразил старик.

– Это я сам сказал о себе, Гримо. Да не смотри ты на меня так жалобно, дружище, и не шмыгай носом, не будем ссориться напоследок. Давай заключим нечто вроде соглашения. Потерпи меня еще немного, не докучай, не лезь со своими сантиментами. Дай мне дожить мой недолгий век, как мне хочется – это все, о чем я тебя прошу.

– Вам не стыдно? – спросил Гримо.

– Вот еще! А с чего мне должно быть стыдно?

– Вы уже забыли, что вам на прощанье сказала госпожа? Или мне повторить?

– Не надо. Я помню.

– И свои слова вы тоже забыли? Быстро, сударь!

– И свои слова я помню. Да что ты на меня взъелся? Ты говоришь `'сударь'', когда очень злишься, что я, тебя не знаю? Ты утром еще обиделся, что я не захотел слушать твою песню? Ну, пой, пой, я послушаю! Валяй!

Гримо взял красивую гитару и проиграл несколько тактов песенки Оливена:

Мой смелый господин, неужто вы всерьез

Решились на войну, от тополей и звезд,

От синих волн реки, от замка белых стен,

Вручая Богу жизнь, любови сдавшись в плен.

Рауль на этот раз не остановил Гримо. Он зааплодировал, но не без некоторой наигранности. Гримо, уловив эту неестественность, замолчал сам, не стал петь дальше. Песенку Оливена он считал слишком задушевной и обиделся теперь уже на аплодисменты.

– Когда ты это сочинил? – спросил Рауль.

– Это не я. Оливен.

– Черт возьми. Все очень мило, кроме последней строчки, но Оливену я не могу выразить свое негодование. Попробовал бы он, каналья, спеть это мне самому!

– Он и не стал вам петь, – вздохнул Гримо.

– ''Любови сдавшись в плен''?! Каков подлец! Если бы это было так, разве я находился бы здесь? Я болтался бы по Парижу, в надежде встретить… э-э-эту особу, и непременно ввзязался бы в какую-нибудь заваруху, пытаясь сорвать злобу на первом встречном. А кончилось бы все это сам понимаешь чем…

– Уж ясно, добром не кончилось бы, – проворчал Гримо, – Здесь-то поспокойнее.

– И еще – я не из тех, кто сдается.

– И слава Богу, – сказал Гримо, – Я с вами абсолютно согласен, господин Рауль. Не судите строго Оливена. Он писал от всей души.

– Я знаю, – улыбнулся Рауль, – Просто не люблю, когда мне напоминают, каким я был дураком.

– Будьте готовы к тому, что еще не раз напомнят, – вздохнул Гримо, – Ваши же друзья. Пока не забудут. Это мой жизненный опыт мне говорит. А вы не лезьте на рожон.

Рауль подошел к большому овальному зеркалу в золоченой раме, поправил свою бандану и спросил старика: