Вселенная против Алекса Вудса

— Швейцарцы никогда ни во что не вмешиваются, — заметил я.

— Достал ты меня своей непробиваемостью! — почти выкрикнула Элли. — Тебя, может, уже с собаками ищут, пойми ты это наконец.

— Да мне осталось продержаться всего сутки. А потом…

— Молчи! — прервала меня Элли. — Знать ничего не хочу. На самом деле не хочу. Об одном прошу: будь осторожен!

Я промолчал.

Элли чертыхнулась напоследок и отключилась. Я включил телевизор и нашел новостной канал Би-би-си. Ждать пришлось недолго: минут через десять я увидел свою фотографию. Снимочек и вправду был так себе. Я выключил телевизор и минут пять просто сидел на кровати, сосредоточенно дыша. События неожиданно приняли новый оборот, но я понимал, что не в моих силах что-либо изменить. Что до мистера Питерсона, то он, насколько мне было известно, с момента приезда в Швейцарию ни разу не включал телевизор.

Он вообще не думал о том, что происходит дома, и меня это устраивало. В этом уравнении оставалась всего одна неизвестная величина — герр Шефер. Я понятия не имел, существует ли для таких случаев, как наш, какая-либо стандартная процедура. Что-то мне подсказывало, что нет.

Дорога заняла у нас минут пятнадцать. Герр Шефер жил на тихой окраине, в Двенадцатом округе, в скромном, но удобном, без архитектурных излишеств доме, которые так ценят швейцарцы. Свет фонаря падал на газон, подстриженный настолько безупречно, что он казался искусственным. Обстановка внутри дома была такой же — неброской и практичной.

Напрасно я присматривался к герру Шеферу — никаких странностей в его поведении я не обнаружил. Он говорил и держался все с той же обескураживающей смесью строгости и небрежности. Порой мне чудилось, что за его невозмутимостью кроется нечто большее, как, например, в интонациях читающего свой монолог сатирика, который сам никогда не смеется. Дело было не в том, что он недостаточно почтительно рассуждал о предмете своих профессиональных обязанностей. Просто он говорил о смерти с той же долей серьезности, с какой отмерял говядину, грибы и вино для мяса по-бургундски.

В ходе беседы выяснилось, что герр Шефер не всегда занимался «смертельным бизнесом». На протяжении двадцати с лишним лет он работал адвокатом, специализируясь на защите прав человека. Открыть клинику его побудила твердая убежденность в том, что право человека на смерть, которое он считал высшим правом каждого, нуждается в особой защите. Именно поэтому двери его клиники были открыты для людей любой национальности, а не только для швейцарцев. Для прав человека, считал герр Шефер, не существует ни границ, ни государств.

Как ни крути, но я не назвал бы наш ужин совсем уж обыкновенным, хотя довольно скоро почувствовал себя удивительно комфортно. Герр Шефер показал себя радушным хозяином, а общение втроем протекало легче, чем у нас с мистером Питерсоном с глазу на глаз. Он писал в блокноте, протягивал его мне, а я — герру Шеферу. Таким образом, у мистера Питерсона уходило меньше времени на письмо и больше — на отдых. Герра Шефера подобный способ ведения беседы нисколько не смущал; он относился к нему как к чему-то само собой разумеющемуся. Он проявлял чудеса такта и терпения, когда я пытался, пользуясь возможностью, сказать что-нибудь по-немецки. Постепенно от примитивных заученных фраз вроде es schmeckt sehr gut я попробовал перейти к более сложным: Keinen Weinfürmich, Herr Schäfer. Ich trinke keinen Alkohol. Aber ich babe eine grosse Lust auf Coca-Cola. Keine Angst — ich habe einige Dosen im Auto. [12]

Единственное, что ему не понравилось, — это мое «герр Шефер». По его мнению, на настоящей стадии нашего знакомства это обращение звучит слишком официально.

— Мы достаточно близко узнали друг друга, — сказал он. — Зовите меня Рудольф.

Я признался, что мне немного трудно произносить его имя, для английского уха звучащее слишком высокопарно.

— Может быть, вы позволите мне называть вас просто Руди?

— Не возражаю, — кивнул герр Шефер. — Мои взрослые дочери называют меня именно так.

Это показалось мне немножко странным, но я воздержался от комментариев.

Герр Шефер начал рассказывать о своих дочерях, которые жили в Цюрихе, как и его бывшая жена, с которой он развелся десять лет назад. Именно тогда разговор, протекавший вполне невинно, внезапно принял опасный оборот.

— Жена неодобрительно отнеслась к тому, что я сменил профессию, — сказал герр Шефер. — Возможно, ее раздражала поднявшаяся вокруг моей новой работы газетная шумиха. Сегодня страсти вроде бы успели улечься, тем не менее в моей практике до сих пор иногда возникают так называемые спорные ситуации.

Одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять: герр Шефер имеет в виду нечто конкретное. Я сделал большие глаза и едва заметно кивнул в сторону мистера Питерсона. Он не насторожился — зрение у него успело ухудшиться настолько, что ему было трудно ловить такие слабые сигналы.

Герр Шефер, не изменившись в лице, пригубил вина. Смотрел он прямо на меня.

— Er weisses nicht? [13] — спросил он спокойно.

— Nein, — подтвердил я. — Ich denke, das ist besser. [14]

Он задумчиво кивнул.

Если вы собираетесь болтать по-немецки, я бы сходил покурить, — написал мистер Питерсон.

Передавая записку герру Шеферу, я снова красноречиво сделал большие глаза, на этот раз адресуя их взгляд мистеру Питерсону — неужели нельзя потерпеть? Но он не понял моих намеков.

— За домом есть патио, где вам будет удобно, — сказал герр Шефер. — Алекс, вы поможете мне пока убрать со стола?

— Зря вы это, — сказал я, вывезя мистера Питерсона в патио через стеклянные двери. — Мы не должны терять бдительность. Мы не знаем, как герр Шефер к этому отнесется.

Его бизнес — смерть, — ответил мистер Питерсон. — Вряд ли его оскорбит один косячок.

— Он может подумать, что трава влияет на ясность вашего сознания.

Будь мистер Питерсон физически способен закатить глаза, он бы это сделал.

Расслабься, — написал он. — это трава, а не ЛСД.

Помедлив с полминуты, я вернулся на кухню, где герр Шефер уже налил в раковину воды и развел моющее средство. Увидев меня, он кивнул на кухонное полотенце над радиатором.

— Ну что ж, Алекс… — начал он. — Нам есть о чем поговорить.

— Есть, — согласился я.

— Я, разумеется, сразу понял, что ваш случай особенный. Иногда бывает — нечасто, но бывает, — что при кончине пациента присутствует молодежь: обычно его дети или внуки. Но они, как правило, приезжают вместе со всей семьей. С такой ситуацией, как у вас, я сталкиваюсь впервые.

— У мистера Питерсона нет родных, — объяснил я. — У него, кроме меня, никого нет.

— Это я уже понял. Но я спрошу прямо. Сколько вам лет?

— Это имеет значение?

— Вот и выясним.

— Мне семнадцать, — признался я. — Я достаточно взрослый, чтобы водить автомобиль и заводить детей, но не имею права голосовать и употреблять спиртное.

Герр Шефер кивнул с серьезным видом.

— По-моему, управление автомобилем и рождение детей требуют гораздо большей зрелости, нежели употребление спиртного. Но мы отвлеклись… — Он немного помолчал, пристально глядя на меня. — Откровенно говоря, я затруднился бы определить ваш возраст. Во многих отношениях вы производите впечатление человека, которому явно больше семнадцати лет, но в других — существенно меньше. Надеюсь, я вас не обидел?

— Нет. Мне и раньше такое говорили. Но я не представляю, что с этим делать.

— Ничего, — ответил герр Шефер. — Будьте собой. В немецком языке для таких, как вы, есть слово ein Arglose, но я не уверен, что смогу точно перевести его на английский. Что-то вроде «невинный», хотя это не совсем то. В буквальном смысле ein Arglose — это человек, лишенный хитрости. То есть человек, который именно таков, каким кажется, что называется, без задних мыслей.