Учитель Истории (СИ)

— Ничего страшного.

На самом деле, это было неправдой. Я действительно не подбирал ту бумажку и даже не собирался ее подбирать. Но вот моя собака… На следующее утро, ближе к обеду, когда я наконец заставил себя вылезти из кровати, то к немалому своему удивлению обнаружил возле миски своего соратника по робинзонству скомканный, перемазанный собачьими слюнями конверт. Тут же всё стало понятно: свято полагая, что любой летящий неодушевленный предмет следует рассматривать исключительно в качестве апорта, Агат подхватил выброшенное учительницей письмо и принес его домой. Как я этого не заметил — понятия не имею. Видимо, пребывал в глубокой задумчивости, а потом из комнаты вышла Вера. Заметила ли Татьяна? — вот это вопрос. В любом случае, решив, что раз так распорядился слепой случай, я ознакомился с посланием Ремеза и… В общем, та же фигня. Очередное унылое «люблю, жить без любимой не могу, соперников на кол посажу, тебя на край света увезу». Поэтому, соврав Татьяне, я не слишком покривил душой: письмо, как письмо, ничего выдающегося, а давать ей дополнительную «воду» для переливания из пустого в порожнее как-то не хотелось. Она милая особа, я тоже ничего так собеседник, а вот Ремез чудило и неприятная личность — остановимся на этом.

— Прокатимся? — предложила Татьяна, потирая ладони. — Я уже немного замерзла.

— Да, конечно, — я оторвал взгляд от фанатично расстреливавшего дерево школьника и оттолкнулся ото льда. — Вечер просто замечательный. Кстати, вы не в курсе, как у Сонечки продвигаются дела с поисками ее молодого человека.

— В курсе, — с легкой иронией в голосе ответила девушка. — Вчера он наконец вышел с ней на связь. Они с друзьями ездили за город на какую-то военную игру.

— С дружиной?

— Да, кажется, она именно так это называла. Я не запомнила.

— Рад слышать, — мне вдруг захотелось замять и эту тему тоже: что за напасть, одни неловкости! — А вы отлично катаетесь.

— Просто лёд хороший, — вежливый ответ на вежливый комплимент. — Да и, к тому же, куда мне до них. Взгляните!

— Louder than words — this thing that we do… — не веря своим глазам, пролепетал я, проследив за направлением ее руки.

— Что? Я не понимаю английского.

— «Громче, чем слова — это то, что мы делаем». Так спел один пожилой гитарист, который, похоже, уже никогда не соберет назад свою группу. Зато теперь я понял, что он имел в виду.

Среди вереницы мелькающих лиц и спин я увидел их. Женя и Женя. Держась за руки так нежно, словно это прикосновение было первым в их жизни, они ехали рядом и ни на секунду не нарушали установившуюся между ними невесомую связь. Хрупкую, как тончайшая ножка хрустального бокала, как трепыхающаяся синичка в детских ладошках… Они не катались — танцевали. Мимо проносились люди, обгоняли, падали, смеялись — они не видели их. Играла какая-то музыка, грустная и светлая одновременно — они не слышали ее. Щеки легонько покалывал подбирающийся к городу ночной морозец — они не замечали и его. Вдвоем, на виду у всех — и в то же время так далеко. Где-то на самом краю галактики. Молодой человек смотрел на свою спутницу и видел лишь ее одну. Девушка улыбалась и отводила взгляд. Всего на секунду, чтобы затем, уже в следующий миг наградить его взмахом длинных ресниц, лукавыми морщинками вокруг глаз, звонким смехом. Он терялся, смущался — она вела, подсказывала. Он сбрасывал оцепенение, рвался в бой — и тут же натыкался на неприступную стену. Это был настоящий поединок. Катались оба просто превосходно: не глядя под ноги, не отвлекаясь на равновесие, на контроль — они буквально парили надо льдом. Словно две птицы, подумалось мне. Черная и белая. Две птицы над безбрежным, недвижимым океаном.

Их замечали, ими восхищались, смотрели вслед. И впору, честное слово, в самую пору было восхищаться. Куда подевался Жеха Сизов, Шизик, Шиз — объект всеобщих издевок, школьное посмешище? Откуда взялся этот изящный и строгий молодой человек, на которого, к недовольству прочих мужчин уже начали украдкой заглядываться их пассии? И девушка, Женя… Она была настолько прекрасна, насколько и недоступна в ту минуту. Тонкая, воздушная, легкая, как снежинка… Мне казалось, весь каток, весь город, весь мир запнулся, замер в смятении, боясь потревожить этих двоих, что забылись в чарующем танце между небом и льдом, в свете огней, в потоке льющейся отовсюду музыки… Две фигуры, два человека. Одно целое.

— Филипп! Вот ты где!

Они подъехали к нам, и только тут я понял, что сам уже совершенно остановился и, не отрываясь, смотрю в их сторону с глуповатой улыбкой ребенка, впервые увидевшего диво, какое до сих пор он видел лишь на страницах книжек. Женя мягко высвободила руку из объятий своего кавалера, и невидимая связь распалась, исчезла без следа. Понимающая улыбка — все, чем мог отблагодарить он ее за эти короткие минуты счастья. Но память… Память останется с ними навсегда.

— Вы — чудесные, — только и смог вымолвить я.

Глава XXVIII: «Они скоро все узнают»

— Увы, у меня неутешительные новости: ничего существенного, что могло бы как-то улучшить наше положение, мне найти так и не удалось. Я полночи просидел за бумагами, но…

— Я не сомневалась. Нет, не потому что считаю тебя плохим юристом, совсем не поэтому! Ты отлично поработал. Просто ситуация и вправду безвыходная. Теперь осталось сообщить Юлиану. Во сколько он обещал позвонить?

— В пять.

— Хорошо. Спасибо тебе еще раз. Мы с тобой тоже созвонимся вечером, если ты не против. А сейчас мне нужно немного побыть одной… Урок скоро.

— Конечно, я понимаю.

Спустившись вниз по лестнице на первый этаж, я внезапно обнаружил, что за время моего недолгого разговора с Еленой в обстановке холла на первом этаже успели произойти некоторые изменения. В углу перед раздевалкой появилась тумба, или «кафедра», как ее принято называть в учебных заведениях. На кафедре, прислоненная к стене, стояла большая черно-белая фотография в обрамлении траурной каймы. Рядом — живые цветы. Перед фото уже столпились ученики (только что закончился урок третий урок, начиналась большая перемена), по одному подходили учителя, дружно вздыхали.

— Что еще за… — я и сам не заметил, как ноги понесли меня в сторону печальной композиции.

«Борис Леонович Ааронов» — гласила подпись под изображением приятного пожилого человека, который улыбался, глядя прямо тебе в глаза, а еще ниже располагались годы жизни: родился 12.03.1928, умер… А умер, получается, сегодня.

— Ночью, — подтвердил подошедший трудовик. — Хороший был мужик. Ученый, настоящий. Интеллигент. Не то, что нынешние.

— Простите, — обратился я к нему. — Он преподавал?

Мужчина покачал головой, не отрывая глаз от портрета.

— Последние три года — нет. Болел сильно. Вместо него вон, Сизова взяли. А так да, вел историю. Шестьдесят лет школе отдал, шестьдесят лет… Его здесь каждая собака знала. Меня как-то спас от милиции, когда мы с мужиками… Ну, попали впросак.

— А что за научная деятельность? — заинтересовался я. — Вы сказали, он был ученым.

— Да, был. Изучал историю Тверского края. Разные исследования проводил, ездил с учениками в экспедиции, на раскопки. И не только по области. Представляете, в семьдесят лет взобрался на Казбек! Не человек — огонь. Но возраст, возраст… Его не попросишь подождать за дверью.

— Три четверти наград, что в кабинете директора висит — его заслуга, — добавила подошедшая «англичанка». — Он работал, еще когда я сама здесь училась. А нынче вот… Пусть земля ему будет пухом.

— Наверное, теперь из кабинета музей сделают, — добавил кто-то.

Люди всё пребывали. Не без удивления я отметил, что даже многих из учеников не оставила равнодушными смерть старого учителя. Видимо, Борис Леонович и вправду был выдающейся личностью, и не только на научном поприще — на это школьникам плевать, — но и как человек и педагог.

Чтобы не мешать остальным, я отошел в сторонку и почти сразу же углядел Женю. Тот, в своем репертуаре, тихо крался вдоль стеночки по направлению к выходу. Лицо молодого учителя выражало высшую степень озабоченности и волнения. Словно собака, взявшая след, мелькнуло в голове показавшееся подходящим сравнение. Что там творилось у него в мозгу, я понятия не имел, да и никого уже не смущало очередное чудачество Сизова. Наверное, вспоминал вчерашний вечер, который и вправду выдался волшебным. А может, просто мечтал. Но тут он бросил беглый взгляд в сторону портрета, замедлился, остановился… И безжизненной массой рухнул на пол.