Золотой Крюк

— Нужен мне этот завод, как зайцу тормоз — пожал плечами Палыч. — Такие, как ты, и сперли. Всю страну уже сперли, пропили и прос… ли, а виноват, оказывается, сторож.

Замолчали. Но Палыч за обиду отомстил — когда только веки Витька начали наливаться, его вновь разбудил голос старика.

— Светает, вроде, — сообщил он. — На вот, сам убедись — нет там никакого дерева. Нечего было бояться.

Витек всмотрелся в серую мглу за окном, никакого дерева не обнаружил, и вздохом признал глупость своего поведения.

— Это еще ничего, — смилостивился Палыч. — По сравнению с прошлой ночью, когда ты так дрыгал ногами по койке во сне, что чуть сторожку мне не развалил.

— Я убегал от милиции.

— Убежал хоть?

— В последний момент. Подраться даже пришлось. Меня один догнал, так я ему в ухо вмазал…

— Придурок. Это ты меня тогда — в ухо, я тебя тряс, разбудить хотел, — Палыч для наглядности потыкал пальцем в пострадавшую часть организма. — Главное, ты даже не проснулся — дальше побежал.

— Ты прав, наверное, — признался Витек. — Хватит мне бегать. Пора "новым русским" становиться. Они же все равно сантехника пришлого ищут, а тут — перевоплощение, почти смена внешности. Только с чего начать, не знаю.

— Все новые русские — это хорошо забытые старые евреи, — заявил Палыч. — Внешность тебе неплохо для начала побрить. И постригись, а то в патлах скоро тигры заведутся, а ты и не узнаешь.

— Тогда давай сделаем так: завтра вместе идем в парикмахерскую, потом прикупаем шмоток, я себе пиджак оторву двубортный, белый или малиновый, а вечером ужинаем в каком-нибудь шикарном месте, — оживился Витек. — А повезет — познакомимся под вечер с барышнями не самых строгих правил, на тонких длинных каблуках…

— … и пригласим их сюда, в сторожку, — ехидно принялся развивать мысль Палыч. — А если они музыку слушать захотят, я им вместо магнитофона с улицы в окно петь буду. А одежду мы завтра выбросим, потому что здесь ее даже повесить не на что, и грязюка кругом. Обокрасть нас барышни, правда, не обокрадут — ну, кроме того, что в кармане будет — но дружкам своим наверняка к нам дорогу покажут. Они с нас назавтра остатки вытрясут.

— Чего ж делать-то? — расстроился Витек.

— Да все, что ты сказал — но не торопясь, а постепенно. Чтобы никто не заподозрил, откуда у тебя деньги появились. И нечего дорралы эти светить нигде. Надо вынуть немножко и на рубли по курсу обменять.

— Я даже курс какой, не знаю! — расстроился Витек. — Обманут же меня.

— Тебя-то обманут, — горделиво согласился Палыч, — а я на что? Тебе бабки светить в руках ни к чему. А на мне подозрений быть не может. Ну не похож я на взломщика, по возрасту не подхожу. А курс подберу — самый лучший. Костюм парадный есть, заодно и по городу прогуляюсь — забыл уж, как он выглядит, последние годы только от будки до магазина и обратно. Да еще в трест. Сегодня тоже зайду — вдруг зряплату давать будут? Вот прям сейчас оденусь и пойду — утро уже в разгаре, часов семь, наверное.

— А я что?

— А ты спать ложись. На тебя смотреть больно, тебя сейчас даже Пикассо позировать не пригласил бы.

— Кто еще такой за Пикассо?

— Художник иностранный, — просветил Палыч. — Про таких, как он, Никита Сергеевич Хрущев прямо говорил — импер-сионисты и педерасты.

— Я никаким сионистам позировать не собираюсь, — снова начал обижаться Витек. — Педерастам тоже. Больно ты интеллектом давишь. А я и без академий сейчас богаче, чем вся Академия Наук.

— Ну да, — проворчал Палыч, извлекая из под койки аккуратно сложенный целлофановый пакет, в котором хранился его выходной костюм с прикрепленными орденскими планками, — в том вся российская беда — вечно у нас деньги достаются одним, а мозги — другим. Бабки-то давай!

— Сколько?

— А я знаю? 100 или 200 — хватит, наверное.

Витек ненадолго испарился из сторожки — потом вернулся с двумя бумажками, которые вручил Палычу.

— Не отсырели, хорошо спрятал, — Палыч потер купюры пальцем, потом сложил вчетверо и спрятал в нагрудный карман над планками. — Ладно, пошел. А ты спи.

И ушел. Витек же спать так и не лег — только смотрел неотрывно из окна на место, где под слоем в пару десятков сантиметров покоилось его богатство.

Город между тем постепенно начинал впрягаться в свою дневную жизнь. Где-то в нем впрягался — но не свою, а в какую-то чужую жизнь — экс-чиновник, экс-богач и экс-супруг Сергей Степанович Чеботарев.

Чеботарев по прежнему просыпался в восемь утра, хотя идти ему было некуда и вполне можно было спать до полудня, или хоть весь день — работы он уже лишился…

После его ухода Бородянский занялся розысками дочери, обзвонил общих знакомых и несколько удивился, найдя ее бренное негодующее тело в собственной квартире. Елена поведала начальнику треста, что ее муж спустил все деньги в карты, не иначе, потому что другим путем такую сумму потратить за столь мизерный срок было невозможно. При том он до такой степени скурвился, что ее саму же обвинил в покупке какой-то мелочи — видимо, ждал, когда она начнет ходить в дырявых туфлях, не покупая новых. Ночь Елена провела на даче, поскольку надо же было куда-то отвезти экспроприированную у не оправдавшего доверия экс-мужа мебель?

— Жил со мной, как у Христа за пазухой, — возмущалась Елена, — ты, папа, на работу его в ваш трест пихнул, я дом вела, машину имели, в квартире — полная чаша — и все мое приданное! И не понравилось, а? Ну ты мне скажи, Левушка, это что за дела такие?

"Левушка" из рассказа понял, что дела у Чеботарева и вправду — дрянь. А также, что составлять протекцию мужу своей дочурки уже бессмысленно. Это означало, что его можно было спокойно увольнять. И повод под рукой — проверка обнаружила ошибочно составленное обоснование контракта. 12 тысяч долларов, ожидаемых ревизорами, пришлось бы, правда, отдать самому, чтобы не навлекать гнева уже на собственную голову. Но такая вакансия, освобождавшаяся после ухода Чеботарева, стоила тысяч пятьдесят, никак не меньше. Желающих было столько, что им было впору предлагать строиться в очередь. Так что свои деньги Бородянский собирался многократно отбить назад уже в ближайшие дни. Восстановив настроение, он с легким сердцем вызвал секретаршу:

— Чеботарева в расход, за несоответствие и халатность, а мне чаю, и покрепче — по обыкновению коротко и властно приказал он.

Произошли эти события всего несколько дней назад. В последний раз Чеботарев заглянул в трест, чтобы забрать кое-что из личных вещей, а заодно получить расчетные. Увидев в коридоре бывшего коллегу, он решил попрощаться с ним, но тот убежал, уткнув глаза в пол. Все остальные также старались не смотреть в его сторону, Чеботарева это обидело и он назло всем прошелся по кабинетам, говоря вызывающе громко:

— Вот, попрощаться заглянул, Виктор Андреевич.… Как работа — опять цифр не хватает, чтобы баланс свести? А вы на потолке искали?.. (Виктор Андреевич побагровел и нырнул в гроссбух почти целиком). Всего вам доброго, Ангелина Семеновна. Мне будет не хватать вашего клубничного варенья — чем же я буду лечить запоры?.. Над чем трудитесь, Ванюша? А меня на пенсию послали, по выслуге лет. Теперь ваша очередь выслуживаться, пока не послали… Лександр Михайлович! Как там, на станкостроительном-то, станки остались еще, или все уже пристроены?.. А чего вы носик воротите? Паленым пахнет?..

Прогулявшись по коридорам и выплеснув из себя запасы желчи, Чеботарев вышел на улицу, чуть не столкнувшись с пожилым человеком в пиджаке с орденскими планками.

— Смотри, куда прешь-то, дедок, — буркнул Сергей Степанович.

— Было бы на что смотреть, — огрызнулся в ответ хмурый старикашка, — а ты сюда не за зарплатой, часом?

— За зарплатой.

— Значит, дают?

— Еще как дают! Со всех сторон по всем местам! — невесело усмехнулся Чеботарев и побрел к автобусной остановке. Старичок посмотрел ему вслед, ничего не понял и вошел в вестибюль здания.