За час до рассвета

Рейнхельт не выдержал пронизывающего взгляда Константина.

— Ах, того письма, в котором о горшочках гортензии?..

— Именно того… Я сдался, как видите. Приступайте к выполнению условий договора, — потребовал Трубников.

Рейнхельт встал, расправляя плечи, потянулся.

— Не петушитесь, Трубников, — играя голосом, проговорил гауптштурмфюрер, — присаживайтесь, поговорим.

Костя приподнял и осмотрел стул: надежный ли?.. По-хозяйски усевшись, напомнил:

— Мне уже доводилось с вами беседовать: там, в подвале гастронома.

При упоминании о подвале гастронома Рейнхельт вздрогнул, это не ускользнуло от Кости.

— Говорите потише, ушные перепонки у меня в порядке, — после паузы сказал Рейнхельт. — В развалинах мы находились в неодинаковых условиях. Потому наши точки зрения остались не полностью выявлены. У меня здесь, как видите, удобнее беседовать. Так вот, юноша, в одной из листовок вы, скорее ваши друзья, точнее Метелин…

— Он выбыл из борьбы, — прервал Костя.

— Не о нем сейчас речь. Повторяю, в листовке вы проповедуете совершенно правильные, на мой взгляд, мысли. Подчеркивая суть вооруженного столкновения между Германией и Россией, вы, я бы сказал, прозорливо заметили: это не конфликт за спорную землю или выгодный пролив. Нет! Это борьба идей, столкновение двух миров. Я правильно цитирую?

— В ней еще говорилось, что человечеству претят идеи фашизма.

— То же самое я думаю о коммунизме. На одной планете нам тесно, кто-то должен уступить. Свое мнение вы сказали в листовке, выслушайте мое. Всевышний, создавая живую природу, наделил ее одним свойством: сильный уничтожает слабого! Так-то, романтик Трубников. В природе всегда господствуют сильные.

— Так поступают волки. Человек — высшее существо — наделен такими непонятными для вас качествами, как совесть, порядочность, честность, товарищество, любовь, честь.

Рейнхельт даже поразился: откуда у него такое? Вот тебе и обыкновенный рабочий. Но продолжал вести разговор иронично:

— О, да вы, Трубников, не только романтик, вы еще идеалист. Отвечу с той же откровенностью. Свои личные интересы и стремления я подчинил высшим идеям.

Ясные, спокойные глаза Трубникова расширились, единым взглядом он охватил всю спесивую, напыщенную фигуру эсэсовца:

— А ваша личная честь? Совесть?

— В руках моего фюрера. Я прежде всего военный, мои человеческие чувства не выходят за рамки приказа. А приказу я повинуюсь с беспрекословностью трупа, — перешел он на крик. — Я служу великим целям. А, как известно, цель оправдывает средства. Мы — сила, Трубников, мы знаем, чего хотим!

— Будьте человеком и отдайте приказ об освобождении мирных людей, вами арестованных.

— Вы спасете их при одном условии… У кого скрывался Метелин?

— Понятия не имею.

— Назовите местонахождение партийного центра, и я освобожу вашу мать. Укажите явки — и вы спасете Ирину и Василия.

Трубников с твердостью посмотрел в лицо Рейнхельта:

— Никогда! Я умру честным человеком. На мое предательство не рассчитывайте!

— Время покажет!.. Ты у меня в руках, — переходя на «ты», победно заявил гауптштурмфюрер.

— Обманул, — тихо проговорил Костя. — Как самый последний негодяй обманул. На другое фашист не способен! Ну и сволочь же ты!

В эти слова Трубников вложил столько презрения и ненависти, что Рейнхельт вздрогнул.

— Молчать! — взревел он. — Запорю! Изломаю!

Рейнхельт задыхался от ярости.

— Мне глотку заткнете, — внушительно продолжал Трубников, — другие скажут. И о вас найдется, что сказать: отдельной листовкой напечатаем подписанный вами договор. Подлинник Гиммлеру отправим. Пусть узнает, из каких трусов состоит его ведомство.

— Молчать!

На одно мгновение Рейнхельт остолбенел: перед его глазами уже находился не арестант, не смертник, а прокурор, обличитель, судья.

Придя в себя, он невольно взглянул на обитую войлоком дверь — их мог подслушивать главный вахмистр. И, понизив голос, сказал:

— Вы обещали уничтожить договор, как только заложники очутятся на свободе. Я тогда сдержал слово.

— Хитрость на войне иногда сильнее пушек.

— Чего вы от меня хотите?

— Свободы моим родным.

— И тогда?

— Сейчас выпустите мать, сестру, брата. Я же останусь у вас.

— И скажете, где скрывается Метелин, где находится партийный центр, кто им руководит?

— Нет, этого не скажу.

— Мы расстреляем тебя.

— В таком случае, договор ляжет на письменный стол Гиммлера.

— Не переоцениваете ли вы, Трубников, значение бумажки, в сущности ничего не стоящей? Мое начальство именно так на нее посмотрит. В нашем деле ко всяким уловкам приходится прибегать.

— Вам виднее. Напоминаю слова из договора: «Обязуюсь арестованных освободить, за что комсомольцы даруют мне жизнь». Гауптштурмфюреру войск СС комсомольцы даруют жизнь! Звучит? — торжествовал Трубников, наслаждаясь смятением Рейнхельта. — Или такое: «Попав к нам в плен, Энно Рейнхельт наложил в штаны и, спасая собственную шкуру…» Вы подписывали такое?

— Довольно! К чему вспоминать, — поморщился Рейнхельт.

Рейнхельт понимал, что ликвидировать Трубниковых ничего не стоит. Но за их спиной стоят Метелин, подпольный комитет, наводняющий город подрывными листовками. Он не в силах с ними справиться. Угрозу легко приведут в исполнение: опубликуют позорный договор, оригинал, как обещали, перешлют Гиммлеру. О, сумеют! А что с ним будет? Он хорошо знает! Поднимут старые материалы о взрыве дока, вспомнят другие диверсии. Уже сейчас посматривают косо, особенно после неудачи со Шмелем. Он так и не смог объяснить, куда девался Шмель. Вот-вот спросят: «Рейнхельт, чего стоят твои заверения о наведении железного порядка в городе?» А когда договор станет известен? «Ага! Теперь ясно. У тебя, Рейнхельт, двойное лицо, потому вошел в сговор с комсомольцами. Шкуру спас, а что продал?»

Бог с ней, с честью. Духом воспрянут завистники, скрытые враги, из мухи слона сделают, в предатели возведут! Не только с карьерой, с жизнью расстанешься. Молодчики Гиммлера на расправу скоры.

Ну, а если принять предложение Трубникова? Путь — самый короткий. О явке Константина знает один он, Кларка не в счет. А как быть с остальными Трубниковыми? По начальству доложено о задержании Надежды Илларионовны, Василия, Ирины — опасных преступников, чуть ли не главарей банды. Высшее начальство потребовало ежедневно доносить, какие они дают показания. И вдруг исчезают?.. Нет, сделать это не в ею возможностях. А если инсценировать побег? Попытку… Способ испытанный. А что это даст? Ничего. «Беглецов» превратят в трупы, а документ все-таки останется у комсомольцев…

ВДОВА

Об аресте Валентины и Михаила Поляковых Юрию Маслову сообщил перепуганный Витька, брат Валентины, закадычный дружок Ежика.

Витька живет с престарелой матерью отдельно, при аресте не присутствовал, подробности узнал от соседок. После налета полицаев квартира Поляковых оказалась полностью разгромленной, двор изрыт штыками, дровяной сарай разрушен, подполье, в котором Миша изготовлял документы, тщательно обыскано.

Выпроводив Витьку, Маслов со старым примусом поспешил в мастерскую у базара.

— Беда, Максим Максимович, — сказал он, — Мишу и Валю взяли.

Секретарь подпольного горкома партии поразился:

— Поляковых! Арестовали?

В это трудно поверить. Поляковы были прочно законспирированы. Михаила «исключили» из комсомола, позаботились, чтобы это фиктивное решение попало к Рейнхельту. Заводское начальство ценило Полякова, в пример ставило, недавно назначило старшим технологом цеха. Поляков был чрезвычайно осмотрительным человеком, жил замкнуто, подпольщики к нему домой не ходили, изготовленные мины и документы переправлял он по адресам через Витьку. И вот тебе раз — провал!

Максим Максимович молчал, хмурился. Юрий не выдержал тягостного молчания.

— Кто-то предал, — проговорил он. — Наверняка завелся предатель.