Приключения 1969

Другой голос:

— Да там нет никого, только один парашют и стропы оборваны!

Опять первый:

— Вон кто-то за деревом лежит!

Поднимаю голову и вижу ноги — много ног. Смотрю вверх. Передо мной разведчики из нашей группы. Они стоят, смотрят на меня. Подходят, приподнимают. Я кричу от боли. Осторожно опускают меня на землю. Прошу пить. Дают флягу, и я не отрываясь пью из нее — всю воду до последней капли.

Теперь мне легче. Прошу разрезать сапог. Нога распухла до самого колена, налилась какой-то стеклянной жижей. Ребята осторожно кладут меня на плащ-палатку, достают из-под кочки рацию. Долго несут меня на плащ-палатке. Мне очень стыдно, что я беспомощна.

Вот, наконец, и отряд. По лесу расставлены партизанские палатки. Раньше я таким и представляла себе партизанский лагерь.

Прошу, чтобы рацию и шифродокументы передали Жене Харину. Он долго стоит около меня, опустив голову.

Женщины-партизанки раздевают меня, укладывают на повозку под парашютный купол. Лежу, как в цыганском шатре. Какая-то старушка возится около меня.

Привели врача. Осмотрел, сказал, что побилась здорово, но не опасно для жизни. Пошутил:

— Ничего, до свадьбы заживет! Скоро будешь ходить!

Обратился к старушке:

— Тетя Мариша, надо принести настой из муравьиных яиц и растирать им ее вечером. Там, кажется, целая бутылка есть.

Старушка тетя Мариша и этот доктор — вот и вся медицина у партизан. Подходит Чепига.

— Эх! Чижик, Чижик, как это получилось, а?

— А вот так и получилось, — говорю я. — Парашют не был исправным, перехлест строп получился. При укладке стропы не были правильно уложены в соты, и в таких случаях получается перехлест. Понятно?

— Надо сообщить в штаб, — опускает он голову.

— Э, Владимир Павлович! Вы больше виноваты, — шучу я.

— Почему, Чижик?

— А вот почему. Помните, вы мне на ухо каркали, вот и накаркали, а я веселая была, меня почему-то смех брал.

— Да, Чижик, это все шутки…

— Вот и тетя Мариша идет, сейчас будет растирать мне спину, и доктор еще какие-то палки несет.

— Да, это для ноги шины, — говорит Чепига, — надо установить кость и шины наложить.

Принесли целый литр настоя-растирания. На цвет он как жидкий холодец, а пахнет водкой. Лежу на животе. Доктор говорит:

— Ничего, все пройдет. Молодая, все рассосется. Еще попрыгаешь с парашютом.

Тетя Мариша начинает растирать. Вначале легонько, потом все сильней и сильней. Я кричу от боли, а потом теряю сознание. Очнулась. Лежу на спине, вся забинтованная, и нога в шинах. Как они мне ногу выправляли, я ничего не видела и не слышала, а они меня еще и лечили в такой момент. Опять около меня Чепига, Женька, врач и еще наши и партизаны. Врач щупает пульс.

— Слабая очень, надо меду с березовым соком. Хорошо помогает от малокровия.

Чепига говорит:

— Она и была слабая, еще до этого много ей досталось.

Берет под руки врача и уходит вместе с ним. Я знаю, он сейчас будет трезвонить: что я и кто я, расскажет, где и на каких была заданиях.

Под вечер приходит старушка и называет меня «горе-парашютист». Перевернула на живот и снова начинает растирать. На этот раз я лежу в сознании, но прошибает до семи потов.

Два месяца растирали меня этим настоем, и я понемногу начала ходить. Сделали мне костыли, я прыгала на них. Женька держал связь, а я шифровала и расшифровывала. Работы было пока мало. Мы стояли недалеко от черниговского соединения Федорова. Однажды приезжает связной из отряда Федорова и сообщает Чепиге, что есть место в самолете и что могут меня отправить в госпиталь на Большую землю. Прибегает Женька и говорит:

— Чижик, не соглашайся лететь, ведь тебе уже хорошо сейчас, работы пока мало.

За ним приходит Чепига.

— Чижик, ты полетишь в госпиталь, а когда поправишься, то обратно попросишься к нам. Нас тогда будет уже много, целый отряд.

— Нет, не полечу я никуда. Мне очень хорошо. Вы сами со своим доктором не разрешаете мне много ходить, Но я чувствую себя хорошо. Вон сколько раненых в отряде, среди них есть и тяжелые, вот и пусть их забирают. Завтра выхожу на связь и буду просить разрешения остаться в отряде. Туда-сюда меня возить нечего. Я сейчас могу ходить и работать. На плечах меня таскать никто не будет. Не беспокойтесь обо мне!

Разинув рот, Чепига не успевает перебить меня. Он сдается:

— Ну, затарахтела тарахтелка. Не полетишь, и ладно. Да я еще тебя, Чижик, никудашеньки и не отпущу. Вылечим своими силами!

Хлопает меня по плечу и уходит, напевая песенку, свою любимую:

Она длинная и смешная, эта его песня, и всегда он ее поет, когда веселый. Наверное, вспоминает, как пел своим детям, а у него их двое, эвакуированные, в Кирове или в Горьком, я толком не знаю, а спросить боюсь: боюсь расшевелить его отцовские чувства. Иногда он грустит, наверное, о жене и детях.

Так рада я, что останусь! Про себя шепчу: «Спасибо вам, товарищ Чепига, я никогда не забуду доброту вашего сердца!» Вытираю слезы и вижу Женьку. Он вылезает из кустов. Наверное, ждал и слушал, что Чепига мне скажет.

— Что, Чижик, оставили? Вот и хорошо. Я завтра тебе помогу, выходи на связь.

На другой день рано утром иду я к Женькиной палатке, она стоит под большим дубом, метрах в ста от моей повозки. Шкандыбаю на костылях и думаю: «Не забыла, как на рации работать?» Подхожу. Женька рад, он отодвигается от рации, и я берусь за ключ. Немного волнуюсь, руки дрожат. Начинаю выстукивать свой позывной. Принимаю от начальника связи радиограмму. Он поздравляет меня с выздоровлением.

Так и начала я снова работать.

В. Кудрявцев, К. Распевин

ЕЕ ЗВАЛИ АЛЬТА

ДРУГ ГЕРМАНСКОГО ПОСЛА

Осенью 1932 года руководитель Варшавского филиала крупнейшего германского химического концерна и талантливый разведчик-антифашист, которого мы назовем в нашем рассказе Вольфгангом, возвратился в столицу панской Польши из длительной поездки по ее городам. Германский посол в Варшаве граф Гельмут фон Мольтке пригласил серьезного и умеющего, по мнению посла, смотреть на вещи с государственной точки зрения коммерсанта к себе на квартиру:

— Я и мои ближайшие сотрудники хотели бы узнать, что вы думаете о положении в стране…

Среди собравшихся в тот вечер на квартире у фон Мольтке был и первый секретарь посольства, близкий друг посла; со студенческих лет Рудольф фон Шелия. Рассказ коммерсанта оказался интересным. Быть может, именно поэтому фон Шелия вскоре подошел к Вольфгангу и, хотя раньше они не были знакомы, обратился к нему как старый друг. С тех пор коммерсант и дипломат стали часто встречаться. Бывали вместе в театрах, обедали в ресторанах.

Вольфганг хорошо знал: чтобы получить от собеседника необходимую тебе информацию, надо уметь не только задавать вопросы. И он щедро делился с фон Шелия сведениями, которые представляли для дипломата интерес и которые сам Вольфганг добывал во время своей работы. И как-то само собой получилось так, что теперь фон Шелия постоянно старался составлять свои доклады в Берлин в присутствии Вольфганга, а следовательно, и с его помощью.

Фон Шелия нечего было стесняться. Ведь другие сотрудники, и прежде всего сам посол фон Мольтке, часто пользовались при составлении различных бумаг в Берлин помощью Вольфганга. Даже посольские стенографистки считали это вполне естественным.