Повесть о чекисте

Здесь никто ничего не знал, но откуда-то просачивались слухи; одни вызывали панику, другие апатию. Говорили, что все поезда на север отменены: русские прорвали фронт в районе Черкасс, что только утром будет состав, да и то на Рудницу...

Услышав это, «сестры» воспрянули духом и стали искать пристанища на ночь. Так они втроем и бегали по станционным хибарам, в середине Глаша, связав и перекинув через плечо их тяжелые корзины, с обоих сторон «сестры», они семенили за ней, жалея ее, маленькую да сирую...

Пристроились они в тесной клетушке, где заправляли керосиновые лампы для путевых знаков. Тут у них был знакомый — «брат во Христе», смешливый, хлипкий старичок Павел. Брат тискал сестер и говорил всякие сальности. «Сестры» охали, закатывали глаза и поминали бога.

Железнодорожный состав подали утром на Рудницу. Половина вагонов была занята военными. С трудом, не без помощи «брата» Павла все трое попали в набитый до отказа вагон и устроились на боковой полке.

В то время как Николай склонился над картой, поезд, которым ехала Глаша, только подходил к Старому Гайворону...

Днем Николай договорился с Загоруйченко встретиться у Мавромати в «Гамбринусе». После завтрака им снова овладело беспокойство, и он пошел на Пушкинскую, купить газету.

На углу он увидел фрау Амалию фон Троттер, которая по-прежнему совершала свой утренний моцион. Николай было прошел мимо, но вдруг уловил что-то новое в походке и во всем облике Амалии. Она шла так же прямо на него спортивным, высоким шагом, но углы ее большого рыбьего рта были опущены, нижние веки набрякли и покраснели от слез, а на шляпке, украшенной гроздьями винограда, лежала волна черного крепа.

Его сознание не сразу смогло связать в один узел новую деталь туалета Амалии и тревожное беспокойство этих дней, но спустя несколько минут, расплачиваясь в киоске за «Молву», он понял, что произошло. Сунув газету в карман, Николай перехватил извозчика и поехал в «Стройнадзор».

«К баурату или его заместителю?» — подумал он и, решив, постучал к Вагнеру.

— Какое несчастье!.. — встретил его в дверях Вагнер, обнял и усадил на диван. — Вы уже слышали?

— Нет. А что случилось? — внешне сохраняя спокойствие, спросил Гефт.

— Четырнадцатого в семнадцать часов пятьдесят семь минут на траверзе мыса Тарханкут взорвался корабль «РВ-204». От детонации начали рваться боеприпасы на самоходной барже. Взрывом был поврежден второй транспорт с пополнением, дал крен и пошел ко дну. Удалось спасти несколько человек...

Чтобы не выдать свое подлинное состояние, Гефт закрыл ладонью глаза.

— Конечно, в мрачном свете этой трагедии ваше награждение Железным крестом выглядит несколько, я бы сказал, неуместным. Если адмирал еще не отправил в Киль свое представление, придется воздержаться... Надеюсь, что вы к этому отнесетесь философски...

— Почему произошел взрыв? — спросил Гефт.

— Говорят, что «РВ-204» подорвался на мине. Корпус буквально раскололся надвое и затонул в течение нескольких минут. Бедная Амалия фон Троттер!.. Это такая утрата... — Вагнер снял очки в золотой оправе и стал протирать стекла платком.

Было похоже на то, что Вагнер пытается выдавить «скупую слезу сожаления».

Николай поехал не на завод, а домой, на Дерибасовскую, и, пользуясь отсутствием родителей, записал в «расход» «РВ-204» и две самоходные баржи с боеприпасами и пополнением.

В «Гамбринусе» его уже давно ждали Ася и Загоруйченко. Он объяснил причину своего опоздания трагедией у мыса Тарханкут и был прощен.

Загоруйченко мрачно тянул из бокала вино, пытливо посматривая на Гефта. Его мучил все тот же вопрос: на какую «услугу» намекал вчера Гефт?

Когда Ася пошла звонить по телефону Маскетти и они остались одни, Олег не выдержал:

— О какой услуге ты говорил вчера?

— Прости, Олег, но я что-то не припомню... — с предельной искренностью удивился Гефт.

— А ты вспомни! Ты сказал, что стоит мне оказать услугу красным, и все мои грехи...

— А! Да, да... Теперь вспомнил. Я не имел в виду ничего конкретного. Но согласись, Олег, что это логично. Твои тайные грехи вряд ли могут всплыть, а все остальное легко искупить одной услугой...

— Какой?! — упрямо настаивал Загоруйченко.

— Какой, говоришь... — Гефт сделал вид, что задумался. — Озорная мысль! Представь себе, что ты пригласил к себе на тренировочную дачу в Аркадии своего дружка Михаила Илинича... А впрочем, это глупость.

— Нет, начал, так говори! — пристал Загоруйченко. — Пригласил Илинича, дальше...

— Дальше хороший удар, нокаут, гость связан по рукам и ногам. В это время, как пишется в приключенческих романах, русские войска вступают в Одессу. Осознавший свою вину перед родиной, известный боксер Олег Загоруйченко передает в руки советского правосудия изменника и предателя Илинича! Музыка, туш! Слезы умиления! Начальник советской контрразведки снимает со своей груди орден и вешает на грудь Олега Загоруйченко!..

— Ты злобный шут! — бросил Загоруйченко.

— Да, я люблю шутку, но я не шут. Наконец, в каждой шутке есть доля правды. Ты навел Гофмайера на след Гельмута Цвиллера?

Застигнутый врасплох, Загоруйченко ответил:

— Да. Но Цвиллер оказался умнее, чем я думал: он сбежал.

— И ты, конечно, сослался на меня, как на свидетеля?

— Разумеется. Ты же все слышал...

— А если бы я не донес Гофмайеру, меня привлекли бы к ответу за недоносительство, да?

— Ты бы выкрутился... Ты скользкий, как угорь...

Вошла Ася Квак и поставила на стол новую бутылку вина, сказав:

— Плохо дело, мальчики! Маскетти ищет покупателя на свой пай в «Гамбринусе», хочет драпануть в Триест. Он говорит, что начинает себя чувствовать в Одессе, как камбала на горячей сковородке!.. А если собирается улизнуть такая лиса, как Маскетти, — дело, мальчики, дрянь!.. Можете поверить Асе Квак.

Загоруйченко и Гефт переглянулись.

— Нокаут! Веревочку — и в подвал! Музыка, туш! — улыбаясь, напомнил ему Гефт.

ПЕРЕХОД РУБИКОНА

В Христиновку они прибыли семнадцатого утром.

Здесь давно выпал снег, но было еще не холодно. Дул порывистый, по-весеннему теплый ветер. Дороги развезло, и в проталинах стояла вязкая, топкая грязь. Грачи с беспорядочным граем слетались в звонкие стаи. Редкие дымки стлались низко, по-над самой землей.

На станционных путях рядом с их поездом стоял воинский состав. Маршевый батальон с западного побережья Франции. В числе других воинских частей, наспех стянутых, он должен был заткнуть брешь под Черкассами.

Пользуясь тем, что в этот ранний час «сестры во Христе» спали, Глаша соскочила с подножки и подошла к эшелону. В тамбуре одного из вагонов, свесив ноги наружу, сидел молодой солдат и что-то жалостное наигрывал на губной гармошке.

— Эй, парень! Взял бы ты меня с собой, а? — сказала Глаша, указывая на восток.

Солдат, не расставаясь с гармошкой, спросил:

— Вас мэхтест ду, фрау? [22]

— Мне надо в ту сторону, на восток! — еще раз повторила Глаша.

Солдат перегнулся назад и крикнул кому-то в вагоне:

— Халло, Эрих! Хир ист айне руссин! Их вайс нихт, вас зи виль. [23]

В тамбур вышел коренастый пожилой солдат в очках, посмотрел на женщину и спросил:

— Цо то есть надо, фрау? — Этот немец из Кракова был в роте переводчиком.

— Возьмите меня с собой! Мне надо туда, на восток! — Глаша показала в сторону локомотива, укутанного облаком пара.

— Документ есть? — спросил краковский немец.

— Как же, есть! Немецкий документ! Правильный! — заволновалась она, доставая из тряпицы пропуск.

Пожилой взял документ, прочел его и сказал солдатам, собравшимся в тамбуре:

— Айне руссин! Зи хат айнен рихтиг аусгештельтен пассиршайн нах Балаклею унд мэхте митфарен [24].