Кто придет на «Мариине»

— Некто Шлихте. Ты только бы глянула на него! О! Я помню эти лица. Непроницаемые и надменные… Мне даже показалось, что на лацкане его пиджака я вижу кружок со свастикой…

— Но ты сказал, что ездил к Клуте.

— После того как господин Шлихте отказался разговаривать со мной, я узнал, что Клуте теперь работает в Зальцбурге, и поехал туда.

— И что? — с интересом спросила Ингрид.

— Разговора у нас, в общем, тоже не получилось. Он явно боится… Когда мы вышли на улицу, Клуте только сказал мне: наблюдайте за домом Розенкранца и… забудьте, что вы услышали это от меня…

— Мак! Я боюсь за тебя… — встревожилась Ингрид.

— Глупости! Ничего они мне не сделают!

— И все-таки я боюсь, Мак.

Фак подошел и погладил ее по голове?

— Тебе пора собираться в «Парамон».

— Ты подождешь меня? Я только приму душ и переоденусь.

— Конечно.

Ингрид долго плескалась. Она любила купаться. Потом Фак увидел ее силуэт сквозь матовое стекло двери в ванную и ждал, когда она придет к нему.

Их медовый месяц тянулся уже год. Собственно, формально его нельзя было назвать медовым месяцем — ведь они не были зарегистрированы.

Хотя они родились и прожили большую часть своей жизни в Вене, но познакомились в Дубровнике, в Югославии.

Фак тогда проводил там свой отпуск на берегу Адриатического моря. Он был уже преуспевающим журналистом и мог позволить себе попутешествовать по Европе.

В отеле «Эксельсиор» Максимилиан снимал номер с видом на море.

Многоэтажный, в стиле модерн отель прилепился на склоне горы, у подножия которой сверкала в лучах солнца Адриатика. Два больших лифта готовы были в любую минуту доставить постояльцев отеля вниз, к морю, или вверх, в номера. Лифты эти ходили по каменным колодцам, вырубленным в скале. В «Эксельсиоре» были все удобства для туристов, но полоска берега — пляж около отеля — была узкой и одетой в камень. В воду вели металлические лестницы. Максимилиану хотелось поваляться где-нибудь на песке, и так как он приехал на своей машине, то каждое утро отправлялся куда-нибудь за город на поиски хорошего естественного пляжа.

Однажды он нашел маленькую бухточку, берег которой покрывал золотистый песок. Максимилиан собирался было уже пойти за машиной, которую оставил на дороге, чтобы пригнать ее сюда, когда заметил, что бухточка занята. За большим камнем он разглядел лежащую девушку. Вскоре она поднялась и побрела к воде.

Девушка нырнула, поплыла вдоль берега к утесу, а потом, вернувшись, легла на берегу. Белая пенящаяся вода накрывала ее с головой. Видно, она совсем не боялась воды и позволяла волне переворачивать себя и швырять на мокрый песок.

Фак вел себя, как мальчик-подросток, который подглядывает в замочную скважину, чтобы увидеть недозволенное. Ему хотелось также увидеть того, с кем приехала сюда эта девушка. Не может же она быть одна? Но шло время, а никто не появлялся. «Прекрасное начало для романа», — подумал Максимилиан. И все-таки он еще не верил, что она здесь одна.

Солнце уже поднялось высоко. Это было жаркое солнце Адриатики. Хотелось выкупаться. Фак решил найти что-либо подобное этой бухточке. Но поблизости ничего подходящего не оказалось, и ему пришлось проехать километров пятнадцать, прежде чем он увидел песчаный берег.

Так приятно было окунуться. Потом Фак выбрался на горячий песок. Легкий ветерок овевал его. Небо было прозрачным, глубоким. Его сферическая поверхность, удивительно правильная, навевала мысли о гармонии Вселенной. Но Фак думал не только об этом, в его воображении стояла девушка, которая осталась в маленькой пустынной бухточке. И о чем бы он ни думал, ее образ не тускнел. Фак снова возвращался к мысли о ней. Он понял, что должен поехать и познакомиться с этой девушкой. Он окунулся еще раз, оделся и через несколько минут подъезжал к знакомому месту.

Девушка сидела на разостланном пледе. Тут же перед ней была разложена еда: сыр, сок в целлофановом пакете, хлеб.

— Бонжур, мадемуазель. — Он заговорил с ней почему-то по-французски, который немного знал. Ему и в голову тогда не пришло, что перед ним соотечественница.

— Бонжур, — ответила девушка, но глянула на него недоброжелательно.

На его вопрос «Теплая ли вода?» она ответила по-немецки: «Не понимаю».

— Так вы — немка? — удивился Максимилиан.

— Нет, австриячка.

— Удивительно, — сказал Фак. И он действительно был удивлен.

— Значит, мы — земляки?..

Фак потом не раз вспоминал этот месяц, который они провели на берегу Адриатики. Ее юность, непосредственность и чистота бесконечно трогали его. Просыпаясь ночью, он каждый раз изумлялся ее красоте, ее покатым хрупким плечам, которые хотелось погладить. Потом он подходил к окну, закуривал и с наслаждением смотрел на ночной Дубровник. Из окна открывался вид на лагуну, где стояло множество небольших яхт, катеров. Они жались к пирсу, над которым возвышалась старинная крепостная стена. Правее виднелись ворота в город, купол собора, на площади перед которым днем всегда бывало много голубей. Там, за воротами, раскинулся старый город, окруженный рвами и крепостной стеной. Подъемные мосты соединяли его с новой частью. В старом Дубровнике были неимоверно узенькие улочки, где могли с трудом разминуться двое прохожих. Площадь выложена большими плоскими камнями, отшлифованными до блеска подошвами за сотни лет. Лабиринт узеньких улочек, каменных лестниц, террас, ниспадающих к морю, придавал этому маленькому городу удивительное своеобразие. Сейчас, вспоминая об этом времени, он мог сказать: да, это был чудесный месяц…

— Мак! Принеси мне, пожалуйста, расческу, — крикнула Ингрид из ванной.

Фак подвез Ингрид к «Парамону», а потом поехал в редакцию. По дороге у него забарахлил карбюратор. Вскоре попалась мастерская по ремонту «фольксвагенов».

Машину Фака чинил уже немолодой разговорчивый немец. Его баварский акцент раздражал Максимилиана. Раньше он как-то не обращал внимания на то, что в его стране столько немцев. Правда, они пока не носили военную форму. «Ты стареешь и становишься нетерпимым», — подумал он. Пока баварец занимался машиной, Фак присел на скамейке у бюро [32]. Тут же были разложены рекламные проспекты фирмы «Фольксваген». Он развернул рекламный проспект. Составители уведомляли, что каждый может легко научиться управлять «фольксвагеном».

Фак закрыл проспект. «Все самое лучшее — это у нас! Если вы не знаете, чего вы хотите, заходите, у нас это есть», — вспомнил он рекламный плакат на «Дрюксторе» — американском магазине.

«Самая лучшая национал-демократическая партия — это у нас».

Он чуть не сказал это немцу, хотя прекрасно понимал, что этот работяга не имеет, наверное, никакого отношения к тем немцам, которые в тридцать восьмом захватили его страну.

Фак пошел выпить кока-колы. Молоденькая блондинка в белоснежном халате подала ему запотевшую холодную бутылку и рекламный проспект новой модели «фольксвагена». Максимилиан насыпал ей горстку шиллингов.

— Шен данк, — пропела блондиночка в ответ.

«Эта тоже немка», — отметил Максимилиан, машинально улыбнувшись ей.

В редакции секретарша Элизабет сказала, что шефа не будет, он болен.

— Какие новости, Бэт?

— Никаких. Где это вы все время пропадаете, Мак? Новое увлечение?

— Почти что так, Бэт! Скажите редактору, что я приеду через несколько дней. А к вам у меня есть одна просьба.

Это решение пришло ему в голову только сейчас. Почему-то вспомнились слова Ингрид: «Я очень боюсь за тебя!» А сейчас, когда он увидел Бэт, то подумал, что именно ей можно оставить второй экземпляр своей рукописи. Так… На всякий случай.

Он знал, что Бэт еще совсем девочкой попала в Маутхаузен вместе с матерью и что мать погибла там. Но он не знал, что в лагере, в женских бараках, маленькая Элизабет насмотрелась такого, что повлияло на ее психику. Став взрослой, она избегала мужчин. А когда все-таки влюбилась, перед самой свадьбой узнала, что ее жених бывший эсэсовец… Так она и осталась старой девой.