Алый Пимпернель. Дьявол верхом

— Здесь есть подпись, гражданин, — добавил сержант, передавая бумагу Шовлену.

Но тот не стал терять времени. Из всего послания ему врезалась в ум одна фраза: «Я буду находиться у ручья напротив таверны „Серая кошка“ в пригороде Кале», которая все еще могла обеспечить ему победу.

— Кто из вас знает хорошо здешний берег? — окликнул он солдат, вернувшихся с бесполезной погони и вновь собравшихся около хижины.

— Я, гражданин, — ответил один из них. — Я родился в Кале и знаю каждый камень на этих скалах.

— Есть ручей прямо напротив таверны «Серая кошка»?

— Есть, гражданин. Отлично его знаю.

— Англичанин надеется добраться до этого ручья. Так как он не знает каждый камень на этих скалах, то может пойти кружным путем и в любом случае будет двигаться с осторожностью, опасаясь патрулей. Как бы то ни было, у нас еще есть шанс схватить его. Тысяча франков тому, кто доберется до ручья раньше длинноногого англичанина!

— Я знаю короткую дорогу через утесы, — сказал солдат и, подбадривая себя криком, бросился бежать; за ним устремились остальные.

В течение нескольких секунд топот их ног замер вдали. Обещание вознаграждения явно придало скорости солдатам республики. Некоторое время Шовлен стоял, прислушиваясь; блеск ненависти и предвкушаемого триумфа вновь появился в его глазах.

Рядом с ним молчаливый и бесстрастный Дега ожидал его распоряжений, в то время как еще двое солдат опустились на колени около неподвижного тела Маргерит. Шовлен злобно покосился на секретаря. Его хорошо продуманный план потерпел неудачу, в результате чего Алый Пимпернель все еще мог спастись, и Шовлен, охваченный слепым гневом, который иногда овладевает даже сильными натурами, жаждал излить его на кого угодно.

Солдаты связали Маргерит, хотя бедняжка не оказывала никакого сопротивления. Смертельная усталость, наконец, дала себя знать, и она лежала в глубоком обмороке. Глаза окружали пурпурные круги, свидетельствующие о долгих бессонных ночах; спутанные влажные волосы свисали на лоб; губы скривились, словно от боли.

Умнейшая женщина Европы, элегантная и нарядная леди Блейкни, поразившая лондонское высшее общество своей красотой, умом и оригинальностью, являла собой жалкое зрелище изможденной и страдающей женщины, способное оставить равнодушным только сердце се жестокого и мстительного врага.

— Нет смысла караулить полумертвую женщину, — с презрением бросил солдатам Шовлен, — когда вы позволили бежать пятерым весьма живым мужчинам.

Солдаты покорно поднялись.

— Лучше помогите мне добраться до сломанной повозки, которую мы оставили на дороге.

Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову.

— Кстати, где еврей?

— Здесь, гражданин, — ответил Дега. — Я заткнул ему рот и связал ноги, как вы распорядились.

Невдалеке послышался жалобный стон. Шовлен последовал за секретарем к противоположной стене хижины, где со связанными ногами и ртом лежал несчастный сын Израиля.

Освещенное луной, его лицо помертвело от ужаса, казавшиеся стеклянными глаза были широко открыты; он весь дрожал, как в лихорадке; с бескровных губ срывались стоны. Веревка, ранее связывавшая его плечи и руки, лежала рядом, свернутая в кольцо, но еврей, очевидно, даже не замечал этого, ибо не делал никаких попыток сдвинуться с места, куда его поместил Дега, подобно испуганному цыпленку, чьи движения парализованы линией, проведенной мелом на столе.

— Тащите сюда этого жалкого труса, — приказал Шовлен.

Переполненный лютой злобой и не имея причин излить ее на солдат, которые в точности следовали его указаниям, Шовлен чувствовал, что сын презираемого народа отлично подойдет для этой цели. С нескрываемым отвращением он смотрел на испуганного и продолжавшего стонать еврея, которого притащили солдаты, не делая ни шага ему навстречу.

— Полагаю, — с сарказмом заговорил Шовлен, — что у тебя, как и у всякого еврея, хорошая память на сделки? Отвечай! — рявкнул он, так как дрожащие губы несчастного, казалось, были не в состоянии произнести ни слова.

— Да, ваша честь, — запинаясь, произнес старик.

— Следовательно, ты должен помнить, о чем мы с тобой договаривались в Кале, когда ты взялся нагнать Рейбена Гольдштейна, его клячу и моего друга — высокого иностранца, не так ли?

— Н-но, в-ваша ч-честь…

— Никаких «но»! Помнишь или нет?

— Д-да, ваша честь!..

— Так в чем заключалась сделка?

Последовало мертвое молчание. Несчастный кидал взгляды на скалы, луну, бесстрастные лица солдат, даже на бедную женщину, но не произносил ни слова.

— Ты будешь говорить? — грозно прогремел Шовлен.

Бедняга пытался, но у него ничего не получалось. Несомненно, он понимал, что от стоящего перед ним человека ему не приходится ожидать снисхождения.

— Ваша честь… — умоляюще начал еврей.

— Так как ужас, по-видимому, парализовал твой язык, — ядовито заметил Шовлен, — мне придется освежить твою память. Мы условились, что если нам удастся догнать моего друга, высокого англичанина, прежде чем он доберется до этого места, то ты получишь десять золотых.

С дрожащих губ еврея вновь сорвался стон.

— Но, — медленно добавил Шовлен, — если ты не выполнишь своего обещания, то тебя поколотят так, что ты навсегда отучишься лгать.

— Я не лгал, ваша честь! Клянусь Авраамом…

— Знаю-знаю, и всеми прочими патриархами. К несчастью, согласно твоей вере, они все еще в ином мире и не могут помочь тебе выпутаться из неприятного положения. Итак, ты нарушил свои условия сделки, но я готов соблюдать свои до конца. Эй! — добавил он, обращаясь к солдатам. — Пройдитесь-ка пряжками ваших ремней по спине этого проклятого еврея!

Когда солдаты послушно стали снимать пояса, еврей издал вопль, который должен был бы призвать всех патриархов из царства теней и позволить им защитить своего потомка от жестокости французского чиновника.

— Думаю, что я могу положиться на вас, граждане солдаты, — злобно усмехнулся Шовлен. — Пускай этот старый лжец получит такую порку, какой никогда не получал. Но не убивайте его, — добавил он сухо.

— Так точно, гражданин, — ответили солдаты, невозмутимые, как обычно.

Шовлен не стал наблюдать за выполнением приказа, зная, что может доверять солдатам в подобных поручениях.

— Когда этот жалкий трус получит заслуженное наказание, — обратился он к Дега, — пусть солдаты проводят нас к повозке, и кто-нибудь из них отвезет нас в Кале. Еврей и женщина могут позаботиться друг о друге, пока мы пришлем кого-нибудь за ними утром. В своем теперешнем состоянии им далеко не уйти, так что можно о них не беспокоиться.

Шовлена не покидала надежда. Он знал, что его люди также надеются на обещанное им вознаграждение. Загадочный и дерзкий Алый Пимпернель, по следу которого идут тридцать солдат, едва ли сможет ускользнуть вторично.

Но Шовлен не испытывал прежней уверенности: коварному англичанину уже удалось поставить его в тупик, превратив с помощью вмешательства женщины и тупости его собственных солдат козырные карты на его руках в проигрышные. Если бы Маргерит не закричала, если бы солдаты обладали хотя бы каплей разума, если бы… «Если бы» получалось очень много, поэтому Шовлен прекратил их подсчитывать, разом предав анафеме тридцать с лишним человек. Поэтичная природа, яркая луна, отливающее серебром море наводили на мысли о мире и покое, а Шовлен тем временем проклинал природу, мужчин, женщин, а более всего ненавистного длинноногого англичанина.

Раздававшиеся позади вопли еврея, подвергавшегося наказанию, проливали бальзам на его душу, переполненную мстительной злобой. Он улыбался, испытывая облегчение при мысли о том, что, по крайней мере, еще одно человеческое существо имеет основания сетовать на своих собратьев.

Обернувшись, Шовлен бросил взгляд на пустынный участок побережья, где стояла деревянная хижина, теперь купающаяся в лунном свете, явившаяся сценой величайшего поражения, которое когда-либо приходилось испытать члену Комитета общественной безопасности.