Чёрная сова

Терехов вошёл в полутёмную комнату и сразу же увидел Алефтину с маской на лице и в окружении каких-то женщин. Двое мужчин сидели напротив — прокурор, которого Андрей принял за опера, и какой-то очкарик, а один, в форме подполковника — в торце стола. У Терехова была мысль — броситься к ней и обнять, как там, во дворе изолятора, но что-то удержало, и мгновением позже он почувствовал, что его порыв сдержал вид её окостеневшей фигуры, замершей в полном равнодушии. Там, во дворе, она ощутила его близость и сама устремилась навстречу. Там она сама вошла в объятия! Здесь же сидела, как индийское изваяние, сплетя тонкие, холодные на вид пальчики перед закрытым лицом.

Сопровождающие усадили Терехова напротив, и мероприятие сразу же обрело форму очной ставки или какого-то опознания — так в первый миг показалось: есть понятые, подставные женщины. Смущал только букет цветов, упакованный в плёнку и лежащий на краю стола, он вносил неуместную торжественность в происходящее.

Вдруг подполковник, говоривший по телефону, бросил трубку и вскочил:

— Дамы и господа, прошу внимания, — отчего-то со скорбной и возвышенной интонацией пропел он. — Госпожа Терехова, господин Терехов, Городской отдел внутренних дел приносит вам глубочайшие извинения. Произошла досадная ошибка. Наши коллеги из Новосибирска ввели нас в заблуждение. Вы свободны. Простите, что вынуждены были испортить начало вашего свадебного путешествия.

Всё это он произнёс заученно, без особых эмоций и на одном дыхании, будто опасался забыть слова. Возможно, поэтому у Алефтины даже пальчики не дрогнули. Угадать её чувства было невозможно точно так же, как выражение глаз под кожаной маской. Скорее всего, по этой же причине Терехов ничего не ощутил, тем более удовлетворения и ожидаемого восторга. Женщины рядом с женой радовались больше, улыбались, касались её плеч и что-то шептали. Однако в воздухе витала недосказанность, было ощущение, что мероприятие ещё не закончилось, все чего-то ждут, поглядывают на дверь, и пауза затягивается. Вместо облегчения Андрей почуял распирающий приступ сарказма и готов был сказать ответную речь, но смущала непоколебимость Алефтины.

И тут дверь распахнулась, вместе с ветром в комнату влетел высоченный сухопарый молодой человек, за которым тянулся такой же ветреный шлейф людей с фотокамерами и микрофонами. Все вскочили, в том числе прокурор, подполковник и женщины рядом с Алефтиной. Стало понятно, что пришёл хозяин города, возможно, всего Таймыра, и что представление с извинениями устроено ради него. Он тоже извинился за ошибку правоохранителей города, предупредил их об ответственности и пожелал счастливого свадебного путешествия. Его снимали со всех сторон, и Терехов вдруг уловил желание хозяина: ему нужен был кадр, как он пожимает руку освобождённому из тюрьмы счастливому молодожёну. Этот ходячий двухметровый скелет стоял напротив и ждал, чтобы ему подали руку, но Андрей набычился и, демонстративно навалившись на стол, спрятал руки. Тот уловил это движение, закончил свою речь словами о бережном отношении к человеку и утешился тем, что одна из женщин вдруг преподнесла ему букет цветов.

Вся эта сентябрьская «норильская метель» унеслась в двери, и наконец-то началась рутина — возвращение отнятых при обыске денег и вещей. Все присутствующие сразу же потеряли интерес к происходящему: прокурор ушёл почти следом за хозяином, потом раскланялись женщины, рассовывая всем визитки — оказалось, что это городской женсовет, примчавшийся спасать от произвола милиции несчастную слепую художницу. А длинного худосочного хозяина почему-то называли именем, более напоминающим прозвище, — Прохор или вовсе Прошка. Кем он на самом деле был и отчего имел такую власть, осталось загадкой, да и в тот момент не особенно-то интересовало.

Терехов снова взгромоздил один рюкзак на плечи, другой взял в руку и вышел из здания, держа у себя в ладони ледяные пальчики Алефтины. На улице она первый раз шумно перевела дух, словно не дышала всё это время, чуть встрепенулась и сама потянула по метельному тротуару. Ей было всё равно, куда идти, главное — вырваться из пространства, связанного с изоляцией, тюрьмой, решётками, и уйти подальше от фонарей. Но город был хорошо освещён, поэтому Терехов увлёк её в проезд между пятиэтажками на сваях.

— Давай постоим, — предложил он и тоже перевёл дух. — Всё уже позади.

Хотел приобнять, но чёрная сова невыразительно уклонилась, словно и не было страстных объятий и сбивчивого шёпота, случившихся всего несколько часов назад.

— Что ты сделал? — спросила она так, словно он совершил нечто непотребное.

— Ничего...

— Что ты сделал? — повторила она. — Почему нас выпустили?

— Я ещё и пальцем не шевельнул. И продумывал только побег.

Она не поверила.

— Нет, ты что-то сделал такое! Ты чародей? Колдун? Или в самом деле великий шаман?

Терехов стряхнул тающий снег с её волос — от головы излучалось такое сильное тепло, что согревало руку.

— Какой из меня шаман? Я подумал, что это ты совершила свой ведьминский ритуал. На Укоке тебя считали ведьмой.

— Всё сгорело вместе с картинами, — призналась она. — Здесь я бессильна...

— Но ты же как-то умудрилась спрятаться в ванной комнате, где всё на виду?

— Они просто плохо смотрели, потому что боялись... Ты откупился?

— Откупиться от прокуратуры никаких денег не хватит.

— Я поняла... Заплатил Мешкову — и тот закрыл дело?

Терехов засмеялся.

— Подумай сама: как бы я связался с Мешковым? Я тоже сидел в камере. Даже телефона не было.

— Почему выпустили?

— Не знаю, — откровенно признался он. — Может, дело закрыли и больше не разыскивают?

— Репьёв говорил: срок давности — десять лет. А прошло всего пять.

— Ты таскала его на аркане? Нанесла ему увечье?

— Жалею, что не превратила в отбивную, чтоб воронам было легче расклевать!

— Не надо меня пугать. Я не боюсь.

— Не пугаю... Ничего не понимаю!

— Давай не будем гадать, — заключил он. — Пойдём в гостиницу. Тебе нужно успокоиться.

Они пешком добрели до гостиницы «Полярная звезда», вывеска которой читалась отовсюду, сняли двухместный номер, и Алефтина даже не пошла в душ — легла на кровать, укрылась краем покрывала и замерла. Терехов задёрнул штору, но она всё равно пропускала свет, избавиться от маски было нельзя, а она уже почти трое суток её не снимала. Терехов догадался: постелил ей в джакузи. Она перебралась в ванную комнату, и там, в полной темноте, наконец-то стащила маску, умылась и легла. Андрей думал, что она уснёт, было уже поздно, однако через несколько минут Алефтина позвала его.

— Посиди со мной... Только не смотри на меня!

Это было похоже на каприз, но он и сейчас ещё помнил согревающий миг откровения во дворе изолятора, плотно прикрыл за собой дверь и сел на пол, возле стенки.

— Я же ничего не увижу, — обронил он. — Мрак кромешный.

— Всё равно не смотри!

Всё пространство джакузи к тому же было занавешено пластиковой шторой. Но, странное дело, Терехов каким-то образом почувствовал её взгляд.

— Скажи мне... Нет, поклянись. Ты, правда, ничего не делал, чтоб нас выпустили?

— Честное пионерское, — кисло пошутил он. — Ты что, на слово не веришь?

— Значит, это всё Репьёв устроил.

— Что — всё?

— Не было уголовного дела. Не было розыска. Он убедил меня, чтобы я с Укока не ушла. Он запер меня в мире мёртвых!

— Но ты же таскала на аркане Мешкова?

— Казнить хотела, по обычаю времён всадницы Укока.

— За что?

— Я дала обет безбрачия, а он хотел сделать меня наложницей. Запер в бункере, без света — так усмиряют птиц... Держал три месяца в полной темноте, и я стала чёрной совой. Начала видеть во мраке... и ненавидеть мужчин, при свете и без него.

Терехов не умышленно — случайно скосил взгляд и сквозь белую плёнку занавески узрел горящий совиный взор. Её глаза светились желтоватым лунным светом.

— Если ты прикоснёшься ко мне, казню и тебя. Наш брак ничего не значит.