Росас

— Тогда черт возьми, что все это значит? Я не такой человек, которым можно играть, caray!

— Это унитарии, подполковник — они хотят обмануть нас и посеять вражду между нами, федералистами. Вероятно, они сочинили что-нибудь донье Марии-Хосефе, которая как женщина не знает их так хорошо, как мы, ежедневно борющиеся с ними. Но это неважно, все-таки отыщите этого молодого человека, он живет на улице дель-Кабильдо. Если он действительно тот человек, которого вы ищите, то вы его легко узнаете. А я сам навещу донью Марию-Хосефу и если потребуется самого дона Хуана Мануэля, чтобы узнать, неужели мы дошли до того, что подобным образом должны посещать друг друга.

— Нет, дон Мигель, не делайте ничего, если все это проделки унитариев, как вы говорите, — проговорил Китиньо, предполагавший, что молодой человек имеет большое влияние.

— Что я могу предложить вам, подполковник?

— Ничего, дон Мигель. Я желаю только, чтобы эта сеньора не сердилась на меня за то, что мы сделали, мы не знали, в чей дом входили.

Донье Эрмосе стоило большого труда слегка поклониться подполковнику, она была совершенно поражена не только внезапным приходом Китиньо, но и присутствием духа и спокойствием дона Мигеля.

— Итак, вы уходите, подполковник?

— Да, дон Мигель, и не сообщу ни о чем донье Марии-Хосефе, ручаюсь вам.

— Вы правы: все это женская болтовня и ничего больше.

— Сеньора, еще раз приношу вам свои извинения и желаю вам спокойной ночи, — сказал Китиньо, кланяясь молодой вдове.

После этого он удалился со своими подчиненными, сопровождаемый доном Мигелем, который хотел посмотреть, как подполковник будет садиться на коня.

Донья Эрмоса все еще неподвижно стояла около стола, когда дон Мигель, проводив подполковника, вернулся в гостиную, хохоча как сумасшедший, и обнял ее.

— Прости мне, дорогая Эрмоса, ту политическую ересь, которую я вынужден произносить на каждом шагу в этой всеобщей комедии, где я играю одну из самых незаурядных ролей. Бедные люди, они владеют грубой силой, а я умом, которым и пользуюсь! Вот они и одурачены и находятся почти в состоянии анархии, так как Китиньо не будет больше придавать значения сообщениям доньи Марии-Хосефы, а старая злодейка, в свою очередь, будет злиться на него.

— Где находится Луис?

— В безопасности.

— Но они пойдут к нему?

— Вероятно, пойдут.

— У него есть необходимые бумаги?

— Нет.

— Ну, а мы с тобой в каком положении?

— В плохом.

— В плохом?

— В очень плохом с этого вечера. К несчастью, мы ничего не можем сделать. Надо выжидать событий и в них самих искать средств избежать угрожающих нам опасностей.

— Когда же, наконец, я увижу Луиса?

— Через несколько дней!

— Как через несколько дней! Ведь было условлено, что мы увидимся завтра утром.

— Это правда, но в условие не входило то, что Китиньо посетит нас сегодня ночью.

— Ну, если он не приедет сюда, то я отправлюсь к нему!

— Великолепно. Я не могу тебе ничего обещать и не могу отказать ни в чем. Все будет зависеть от дальнейших действий женщины-демона, навестившей тебя сегодня. Неужели ты полагаешь, что эта страшная сивилла будет довольна тем, что здесь случилось с Китиньо? Она будет разъярена и станет изыскивать всевозможные средства вредить нам. Впрочем, во всем этом есть одно обстоятельство, которое меня успокаивает.

— Какое, Мигель?

— То, что в этот момент у Росаса и его друзей много дел.

— Что такое? Договаривай, ради Бога!

— Ничего, ерунда, дорогая Эрмоса, — отвечал он, улыбаясь.

— Да говори же, ты, право, невыносим.

— Спасибо!

— Ты заслуживаешь этого своей вечной улыбкой.

— Это потому, что я доволен.

— Доволен?

— Да.

— У тебя хватает смелости говорить мне это?

— Конечно.

— Но чем же ты доволен? Тем, что мы находимся на краю вулкана?

— Нет, я доволен… слушай хорошенько, что я тебе скажу.

— Я тебя слушаю.

— Хорошо! Но прежде, Лиза, доставь мне удовольствие и скажи слуге дона Луиса, что так как его господина нет, то я вместо него выпью чашку чаю.

— Повторяю тебе, что ты невыносим, — вскричала донья Эрмоса, когда Лиза вышла из гостиной.

— Я это знаю. Итак, я тебе сказал, что я доволен и хотел объяснить причину этого, когда остановился, не правда ли?

— Не знаю! — отвечала молодая вдова с прелестной гримасой.

— Очень хорошо. Я доволен прежде всего тем, что Луис скрыт в надежном убежище, еще тем, что Лаваль, как известно всем и каждому, находится теперь в прелестном городке Сан-Педро.

— Уже! — вскричала донья Эрмоса, сжимая в своих руках руки кузена, и глаза ее засветились радостью.

— Да, уже! Освободительная армия наконец вступила в провинцию Буэнос-Айрес. Она находится теперь не более чем в тридцати лье от тирана, и мне кажется, что это событие довольно важно для того, чтобы привлечь внимание нашего Ресторадора.

— Ах! Так мы будем свободны?

— Кто знает, дорогое дитя? Это будет зависеть от хода дел.

— О Боже мой! Когда я подумаю о том, что через несколько дней Луису уже нечего будет опасаться!.. Лаваль может быть в Буэнос-Айресе дня через три, не так ли Мигель?

— Не будем спешить, Эрмоса, он может прибыть через восемь дней, даже через шесть, но он может также и никогда не прибыть.

— О! Это невозможно!

— Возможно, Эрмоса, возможно. Он прибудет, если воспользуется моментом, чтобы овладеть городом, не дав Росасу времени войти и стать во главе сил, которые еще остались у него, или если город будет атакован и Росас покинет его, обратившись в бегство. Но если генерал Лаваль будет упорно заниматься маневрами в окрестностях, то удача может оказаться не на его стороне. Хочешь я тебе прочитаю некоторые отрывки из его дневного приказа по армии?

— Да, да! — воскликнула с восторгом донья Эрмоса. Дон Мигель достал из портфеля одну из бумаг, развернул и прочел следующее:

Главная квартира в Сан-Педро.

Черезнесколько дней армия решит участь всех жителей республики, она разрешит великую задачу свободы двадцати народов, беспокойные взгляды которых устремлены на пики ее храбрых солдат.

Главнокомандующий просит всех офицеров, унтер-офицеров и солдат армии глубоко проникнуться этой важной и славной миссией, которую они призваны исполнить в своем отечестве…

Сеньоры генералы, офицеры и солдаты освободительной армии! Вскоре участь республики будет решена, вскоре нам предстоит или быть покрытыми славой и благословениями шестисот тысяч аргентинцев, или умереть в тюрьмах тирана и влачить жалкую жизнь в иностранных государствах, между тем как ярость тирана обрушится на наших отцов, жен и детей. Выбирайте, мои храбрые товарищи, полчаса храбрости достаточны для славы и счастья республики!

Враг в будущем сражении, вероятно противопоставит нам, многочисленную армию. Но ничто не должно нас смущать. Если главнокомандующий отдаст приказ к атаке, победа будет за нами. Все будет зависеть от храбрости освободителей. Пусть кавалерия стремительно бросится на центр неприятельской армии — она не выдержит. Важно, чтобы одни легионы, назначенные главнокомандующим, соединили свои усилия для того, чтобы обратить неприятеля в бегство, а другие должны преследовать его.

Главнокомандующий верит в свою армию!

Хуан Лаваль

— О, как это возвышенно! — восторженно вскричала молодая женщина, когда Мигель закончил свое чтение.

— Да, дорогая Эрмоса, я всегда находил, что все прокламации и дневные приказы армиям очень похожи друг на друга и что все они возвышенны, но хотелось бы увидеть возвышенность в действиях. Предприятие генерала Лаваля

будет великолепно, если он бросит свои эскадроны на улицы Буэнос-Айреса.

— Он придет.

— Дай Бог!

— Но скажи мне, почему ты так неосмотрительно носишь при себе такую важную бумагу?

— Я ее получил в том доме, куда отвел Луиса.

— Какой же этот дом?