Комсомольский патруль

С этой-то минуты и начиналась вторая жизнь Женечки Волкова, в которой никто не смел бы его назвать «серой личностью». В этой жизни у него чаще всего вообще не было имени, а существовала кличка, по странной игре судьбы тождественная его фамилии, — Волк, Волчишка, Хромой волк. Кличка эта полностью определяла сущность его второй и «настоящей» жизни. Имелись, правда, у него еще два прозвища: одно из них знали лишь два человека в городе, а второе — и того меньше: только он сам.

«Сладенький» — так его называла лишь мать, сухонькая, приветливая, хлопотливая старушка.

Уже больше восьми лет никто его не называл «Агент Кат». «Кат» был списан фашистской разведкой в 1944 году как убитый случайным попаданием немецкой бомбы.

...Двадцать второе июня 1941 года шестнадцатилетний Евгений Волков встретил в Западной Украине на маленькой пограничной заставе. Его дядя, командир заставы, не любил племянника. Вытребовал он его к себе только после многочисленных слезных писем матери Евгения — жены покойного брата.

Вразумлять племянника командиру заставы не пришлось. В первом же бою он погиб, защищая Родину, а Евгений Волков оказался в плену. Но перед этим ему удалось сделать такой ловкий ход, который помог ему впоследствии обмануть даже прожженную разведку рейхсвера. Незадолго до того часа, когда фашистские ударные части перешли государственную границу Советского Союза, командир заставы, словно предчувствуя недоброе, а может быть, даже получив кое-какие сведения, отослал племянника на машине в город. Вместе с Евгением туда отправили и его одногодка Юрия Топоркова — сына комиссара заставы. До города они так и не доехали. Бомба с немецкого самолета прямым попаданием разбила машину. Юрия и шофера убило наповал, а Волкова взрывной волной отбросило метра на два от машины и оглушило.

Придя в себя, Евгений, шатаясь, подошел к перекореженной машине, увидел лежавший рядом труп Юрия. Скорее машинально, чем сознательно, Волков вытащил у него из бокового кармана паспорт и комсомольский билет и, плача от испуга и жалости к себе, побрел обратно на заставу.

Здесь его и схватили солдаты зондер-команды немецкой группы прорыва. Они могли убить Евгения, но не убили лишь потому, что это был первый комсомолец, попавший в их руки. У него в кармане лежал комсомольский билет Топоркова. Свои же собственные документы он перед отъездом в город спрятал в привязанный к талии черный шелковый мешочек, который ему сшила мать, отправляя в далекий путь на заставу.

Так Евгений Волков превратился в Юрия Топоркова. По странному стечению обстоятельств даже карточка на паспорте была пробита осколком так, что лица распознать не было никакой возможности.

Дальнейшее произошло довольно просто: новоявленного Топоркова доставили в штаб одной из частей, били, быстро выбили из него немногочисленные ростки стойкости и честности, с трудом привитые матерью, а затем после обстоятельного жесткого допроса отправили в концентрационный лагерь с особым режимом.

— Если большевики всех комсомольцев воспитали таким образом, — брезгливо сказал штурмфюрер, допрашивавший Евгения, — нам в этой стране нечего делать. В Красной Армии много комсомольцев. Ее можно взять голыми руками.

Может быть, попади Евгений в концлагерь попозже, когда уже в лагерях организовались группы сопротивления, его бы еще привели в чувство мужественные, непобедимые люди. Его бы сумели вытянуть из болота предательства. Но так не получилось, и через полгода Волков стал законченным подлецом. Там, в лагере, он и получил кличку «Кат». Так его стали называть бывшие его товарищи после того, как он вызвался убивать пленных поляков из соседнего сектора.

К началу сорок четвертого года за «Катом» числилось уже много «операций». После лагеря он окончил годичную школу полицаев в Германии и успел «поработать» на Украине. Ему казалось, что каждый убитый с его помощью человек отдаляет его, «Ката», от справедливого суда. Убитый ничего ведь не сможет рассказать о своих подозрениях, о том, что Топорков не Топорков, а Волков. Правда, позже он уже боялся, что в Волкове узнают Топоркова. Во взгляде каждого честного человека ему чудились подозрение, догадка, разоблачение, суд.

В сорок четвертом году Волков, опытный уже вешатель-провокатор, на этот раз совершенно сознательно сделал второй, не менее ловкий ход. Поняв, что власти его хозяев приходит конец, он засунул в пальто лежащего на дороге изуродованного бомбой человека документы Юрия Топоркова и достал из тайника свой, с огромным трудом сохраненный паспорт.

«Кат» ушел в подполье. А в Ленинграде появился «хороший, добросовестный работник» Евгений Александрович Волков.

Его рассказу о «мытарствах в страшной немецкой оккупации на Украине» поверили. Ни в каких документах партизан, ни в каких данных нашей разведки, ни в рассказах советских людей не значилось имя Евгения Волкова. Он отрастил черные усики и в целях конспирации стал даже хромать. Для этого ему приходилось подкладывать в правый ботинок толстую стопку бумаги.

Жизнь потекла спокойно. Спокойно в том смысле, что он больше никого не убивал, не мучил, не истязал. Волков поступил в техникум связи. С детства радиолюбитель, вдобавок прошедший курс радиотехники, в шпионской школе в Германии, он учился хорошо, но студенты и преподаватели его не любили.

— Поганый какой-то человек, — говорили о нем, — не поймешь чем, но поганый.

Однажды он подслушал такой разговор и понял, что невольно выдает себя. Видимо, главную роль в его странных и необычных отношениях с людьми играл страх. Он не покидал его ни на минуту — ни днем, ни ночью, ни на людях, ни в одиночестве. Тогда Волков огромным напряжением воли изменил поведение. Он научился быть приветливым и добродушным. После года беспрерывного железного самоконтроля ему это удалось, но нервы все больше и больше требовали чего-то такого, что могло заглушить вечное ожидание возмездия. Водка не помогала. Опиум тоже. Тогда однажды, в припадке безысходного отчаяния, заподозрив случайно встретившегося ему человека в том, что тот узнал его (прохожий имел неосторожность внимательно посмотреть Волкову в лицо), «Кат» выследил его и на темной лестнице ударил ножом в спину. Ударил безошибочно, так, как учили еще в гестапо.

Гнетущий страх не прошел, но появилось другое чувство. Еще один ушел с дороги, может быть знавший о нем что-нибудь. Убить бы их всех! Пусть не ему одному будет плохо.

В поисках опиума, без которого ему было совсем уж худо, Волков проник в уголовный мир и быстро, без усилий завоевал там «положение». Здесь он хоть немного ощущал себя самим собой. Его боялись.

Расчет у Волкова был трезвый. Если его поймают как уголовника, не расстреляют. «К нам, уголовникам, не липнет», — придумал он поговорку. Только бы не всплыла история с «Катом» — тогда верная гибель. От этой мысли он часто просыпался по ночам и, укрывшись с головой одеялом, тихо выл, так тихо, чтобы не услышала мать.

В городе стали появляться стиляги. Это категория глупых людей, сразу сообразил он. Глупые вне подозрений, за ними не следят, над ними только смеются. Этого ему и было нужно.

Всегда тщательно, по последнему крику моды одетый, с фатовскими усиками, Волков стал признанным авторитетом среди стиляг. Ему доставляло удовольствие дурачить этих «несчастных мокриц», как называл он их про себя, делать из них клоунов, выставлять на посмешище всему городу, втягивать в преступления. Не одному же ему садиться на скамью подсудимых? Чем больше, тем лучше. Часто бывая в кино со знакомыми девицами, Женечка обнаружил вдруг в себе совершенно неожиданное свойство. Он мог, оказывается, быть сентиментальным, переживать судьбы героев и волноваться за них. В жизни ненавидевший людей, он даже сочувствовал им на экране. Может быть, потому, что они были бесплотны и не могли причинить ему вреда? Кто знает.