Сочинения в двух томах. том 1

А впрочем, к чему волноваться, двигаться то туда, то сюда, переходить из одного бара в другой, менять одно кафе на другое? Разве мужчины всюду не одни и те же — грубые, зверские самцы, с той же наивностью и с тем же презрением и дерзостью обращающиеся с женщинами, которых они покупают, даже когда они делают вид, что хорошо к ним относятся? Разве не одинаковое осуждение окружает повсюду женщину полусвета, разве все не плюют на нее? Разве самые свободомыслящие из современных мыслителей, которые считают себя свободными от предрассудков, не хранят в глубине своих душ в совершенно неприкосновенном виде христианскую мораль, по которой позволяется и даже рекомендуется всякому человеку — как сильному, так и ученому — торговать силой своего мозга, рук и ног, но категорически запрещается тем, у кого нет ни сильных мускулов, ни серого вещества, отдавать и продавать ту единственную ценность, которой они действительно владеют, — свои поцелуи и свою нежность?

А все-таки действительно «честные» девушки — это совсем не те, которые обладают нежным сердцем и правдивой душой, и не те, которые свято блюдут свои клятвы, и не те, которые забывают о себе для других, и не те, которые воздают добром за зло, и не те, которые отдают свою жизнь для спасения других, а только те, кто, почувствовав, что они больше не могут жить в одиночестве, сами уведомляют об этом кого полагается в соответственном отделе мэрии и, когда им придет в голову блажь переменить своего жизненного спутника, немедленно ставят об этом в известность судью по бракоразводным делам.

Селия прожила эти четыре года так, как требовала их этика, и честно и добросовестно исполняла единственное знакомое ей ремесло (единственное, впрочем, которое не заставляет женщину умирать с голоду). Все ее старания были неизменно вознаграждены вердиктом, который по очереди выносили ей все ее любовники:

— Очень, очень мила. Но, в конце концов, и она такова, как все.

Мало-помалу привыкнув к тому, что ее никто не уважает, она стала менее заслуживать уважения. Так наши современные парижские куртизанки, праправнучки афинских гетер, подруг Сократа и Платона, с которыми последние советовались и которые давали им советы, становятся в конце концов не достойными своих прабабушек.

Но к концу четвертого года пребывания в Париже Селия случайным и почти чудесным образом наткнулась на любовника, который оказался не таким, как все.

Был июнь, только что закончились скачки, Париж опустел… Селия отправилась к Максиму, надеясь попасть не в такую тесную и блестящую толпу, как всегда. Максим в летние месяцы совсем не тот, что зимой. И Селия считала, что летний Максим подходит ей больше, чем зимний. Не потому, что ей, действительно, там было не место — особенно с точки зрения мужчин, которые бывали там, — костюмы ее отличались большим вкусом и элегантностью и, конечно, вполне могли равняться со всем тем, что выставлялось в знаменитом баре как в июле, так и в декабре. Но драгоценности ее были слишком ничтожны: два тоненьких девичьих колечка, которые она носила на одном пальце, чтобы сделать их хоть сколько-нибудь заметными. А женщина без драгоценностей — в обществе женщин, покрытых ими, — чувствует себя бесстыдно раздетой.

Но всем известно, что сразу по окончании скачек все футляры с драгоценностями переезжают в Экс и Трувилль. Поэтому Селия рискнула отправиться к Максиму и без драгоценностей, зная, что не увидит там ни браслетов, ни ожерелий, которые смогут ее ошеломить.

В этот вечер зал, несмотря на поздний час, был еще не совсем полон. Многие женщины ужинали в одиночестве, пар было совсем мало. Клетчатые костюмы и смокинги обычных посетителей заменил вульгарно пестрый разнобой иностранцев-туристов — к большому сожалению одиноких клиенток бара: все-таки соотечественники, даже презирая их, умеют сохранить что-то от старой французской вежливости: тогда как немцы и янки стараются подчеркнуть свое к ним презрение как доказательство своей добродетели…

Войдя в бар, Селия села за столик в противоположном от цыган углу. Это было хорошее место, так как оно давало ей возможность видеть всех и выгодным образом показывать себя, оттого что сильный свет люстры падал прямо на нее и заставлял обращать внимание на ее нежную молодую кожу и блеск ласковых черных глаз. Она была защищена от толчков двумя рядами ужинающих; среди варваров, которые наводняют Париж на время исхода прирожденных парижан, есть много пьяниц — и ничто так не забавляет набитого капустой и пивом тевтона, как залить из сифона тонкое платье беззащитной женщины, за которую не вступится ни один мужчина.

Ночь длилась без всяких происшествий. Люди входили, пили, выходили, одни — веселые или старавшиеся быть веселыми, другие — не скрывали своей смертной тоски и скуки. Всем им Селия бросала приветливые взгляды. Многие подходили, заговаривали с ней, но никто не обратился к ней с чем-нибудь определенным, никто ничего не предложил ей.

После двух часов ночи лакеи освободили от столиков середину зала и начались танцы, но без большого оживления. Подруга, которая за соседним столиком тоже была одна, пригласила Селию на тур вальса, и та, чтобы убить время, пошла вальсировать.

Она очень удивилась, возвратясь к своему столику. На соседних стульях сидели двое — и явно ждали, когда она вернется.

— Дорогой друг, — сказал ей один из них, — я не имею удовольствия быть с вами знакомым, но ведь это не имеет никакого значения. Не так ли? Это мой товарищ, морской офицер, — он умирает от желания поужинать с вами. Только бедняга очень застенчив! Он никогда не осмелился бы сам представиться вам. По счастью, здесь оказался я. С вами нет никого сегодня? Разрешите остаться за вашим столиком?

— Пожалуйста, — ответила Селия.

И с любопытством взглянула на человека, который не решался сам подойти к женщине, встреченной у Максима.

Она в первый раз видела представителя этой редкой породы.

На вид он был совсем такой же, как все. То есть лучше, чем все. Скорее красив собой, чем дурен; скорее высок, чем низок; скорее силен, чем слаб, судя по его виду; глаза его смотрели прямо в лицо со спокойной уверенностью, которая показалась ей чем-то совершенно невероятным в таком робком человеке. Селия спросила его (и была убеждена, что он станет мяться и смущаться):

— Ведь вы живете не в Париже, раз вы морской офицер?

Но он нисколько не смутился: наоборот, он ответил звонким и чистым голосом:

— Нет, я живу в Париже. Правда, не постоянно. Но вот уже около года как я пребываю здесь. И у меня очень занятное жилье. В ужасном районе, в Гренеле. Но все-таки вам нужно будет навестить меня, когда мы станем друзьями, прелестная госпожа моя. Вы нисколько не пожалеете об этом. Моя хижина набита игрушками, которые нравятся маленьким девочкам.

Она хотела попросить его отправиться туда немедленно: можно было бы сейчас же стать друзьями: но, подумав, смолчала. Такой человек, как он, боявшийся подойти один к женщине, встреченной у Максима, конечно, мог не так, как все другие, относиться к вопросу о столь внезапных дружбах…

И действительно, в этот вечер даже не поднималось вопроса о том, чтобы отправиться в Гренель или куда бы то ни было: после ужина странный человек поблагодарил «свою прелестную госпожу» и откланялся.

— Мы еще встретимся с вами? — спросила Селия для очистки совести: за четыре года неудавшиеся встречи уже научили ее тому, что люди больше не «встречаются», если не «встретятся» с первого раза ближе, чем это полагается у Максима.

И она получила утвердительный и точный ответ, столь точный, что он сразу уничтожил ее недоверие:

— Мы встретимся, если вам будет угодно, послезавтра, в четверг, в семь часов тридцать минут p.m. Не старайтесь понять, что это значит, — это эсперанто, — это значит без четверти восемь.

— Я знаю, — сказала Селия, улыбаясь. — I speak English  13.

Он подсмеивался над ней, но она привыкла к этому.