По ту сторону костра

После стрельбы было глухо. Да и говорить не хотелось.

Сашка начал собирать латунные гильзы, брошенные им впопыхах.

Появилось солнце, и стало видно, что туман из долины поднялся не весь. Клочья его кое-где запутались меж елями. Яркий свет прошивал сбоку волокнистые извивы. И теперь они нехотя тянулись ввысь, постепенно таяли.

С первым же лучом солнца остро и сладко запахло смолой. Тихая грусть охватила Трошку. Чего его дернуло поторопиться со стрельбой? И с чего Сашка, будто оглашенный, как говорит мать, принялся бить копалят? Точно с цепи сорвались…

— Трош, ты чего? — услышал Лазарев голос друга. — Еще найдем!

— На кой они черт? И этих за неделю не съешь. Протухнут.

— Раздарим.

— Разве что… — Трошка сел на камень, положив ружье на колени, полез за папиросами, хотя курить и не хотелось. — Чай теперь твоя душенька довольна?

А Сашка опять вдруг по-лешачьи рассмеялся:

— Не-е… Три дня… — И он снова зарядил ружье. Один патрон, видно, слишком туго входил в ствол, он его сменил, взяв крайнюю гильзу из патронташа.

— Ты что, жакан ставишь? — спросил Трошка.

— А вдруг лось?

— Не балуй.

— Не вынести его нам отсюда. Если только губой полакомиться…

— Это верно, не вынести, — кивнул Трошка, пропустив мимо ушей замечание о лакомстве. — Ты за последние дни так сдал, что в желтизну ударился. Зеркальце вынь, посмотрись.

— Не ношу я больше зеркальца.

— Анка засмеяла? Попов кивнул.

— Тогда на слово поверь. Не пойму только, на кой тебе эта охота понадобилась?

— Мне? — Сашка попытался удивиться как можно искреннее.

— А то…

— Сам, что ни выходной, про охоту заговаривал.

— Это так.

— А я не привык к пожеланиям друга относиться как к пустякам. Так вот — охота твоя выдумка. Откуда у тебя привычка взялась все на меня валить?

— Не крути, Лисий Хвост, — рассмеялся Лазарев. — Наверное, ты прав. Собирался на охоту, собирался, а пришел — скучно стало. Зачем столько набили?

— Полихачили. Съедим за три дня. Консервы в избушке оставим. Мало ли кто забредет. Полакомится.

— Заботлив. На тебе, боже, что нам не гоже.

— Спасибо, — обиженно шмыгнул носом Сашка. — Пойдем к нашей избушке. Там и позавтракаем.

— От избенки рожки да ножки, поди, остались, — сказал Лазарев, поднимаясь.

Сашка собрал подстреленную дичь, связал глухарят и копалуху за ноги, перекинул, будто вязанку, через плечо, и они двинулись к домику, который их бригада поставила здесь, когда пробивала просеку для ЛЭП.

Избушка стояла на берегу какой они ее оставили полгода назад. Даже доски, которыми они почему-то забили дверь крест-накрест, не потемнели. Лишь шляпки трехдюймовых гвоздей покрылись яркой ржавчиной.

— На кой забивали? — рассердился Попов. Он и тогда был против этой меры чересчур хозяйственного бригадира. С нескрываемым удовольствием, подсунув кол, выдернул взвизгнувшие гвозди. Но сама крестовина так и осталась висеть на двери.

— Входи, Трошка! Разводи огонь, а я пару копалят у реки выпотрошу. Там сподручнее. Правда? А?

«Какую-то загадочку мне Попов задать хочет, — подумал Лазарев, когда Сашка ушел. — Что с ним творится? Был человек как человек, герой даже. И на тебе — ужи-мочки, уверточки. Не иначе уехать отсюда хочет. Подлизывается. Отшила, видимо, его Анка окончательно. Так и скажи прямо! Я ж пойму… Эх, Сашка, Сашка, как же уехать нам отсюда? Ведь вот она — круча, с которой ты на бульдозере сиганул! Такие места оставишь не вдруг…»

5

Облитые соляркой лиственничные поленья занялись рыжим чадным пламенем. Устроившись в кружок, бульдозеристы и трактористы, пробивавшие просеку для линии электропередачи, сняли надоевшие за день рукавицы и тянули к огню красные распухшие от мороза руки. От легкого, но пронизывающего на юру ветерка водители укрылись за вершины сизых от инея елей, которые поднимались из-под обрыва.

Стадо из трех бульдозеров и трех тракторов приткнулось радиаторами к вагончику-балку и неторопливо попыхивало. Глушить моторы было более чем рискованно. Звуки, мерные и привычные, воспринимались как тишина и даже успокаивали.

А настроение было постное.

Срезая под корень редкостойную лиственничную тайгу, расчищая широкую, пятидесятиметровую, просеку для ЛЭП от завалов и сухостоя, ребята как-то не думали о том, что им придется потратить впустую три недели на вынужденный обход. Все шло по плану, и этот трехнедельный перегон техники в обход речного каньона тоже был запланирован. Но одно дело — когда к этому запланированному, обоснованному правилами и инструкциями по технике безопасности и техническим условиям эксплуатации машин препятствию еще только предстоит подойти, другое — когда этот трехнедельный перегон надо начинать завтра. Три недели они будут пробиваться через бурелом и завалы, мучая себя и технику, и все для того, чтобы, добравшись, наконец, до места, откуда, собственно, и ушли, проложить в долине реки просеку в три километра длиной.

Однако делать нечего. Бульдозеру крылья не приставишь. С семидесятиметровой кручи с уклоном в шестьдесят градусов запросто не сползешь на тяжелой и неуклюжей машине. Потому и невесело было у костра.

Добро бы на этом их вынужденное «туристское» путешествие и окончилось. Но предстояло пробить еще три километра просеки на противоположном берегу. Придется возвращаться по своему следу обратно, туда, где река идет по низине, затем снова прокладывать путь отвалами бульдозеров по-над берегом, сделать сбойку просеки и уж потом напрямки — к будущей ГЭС.

Объяснить это и то не легко, а творить «мартышкин труд» — еще тяжелее.

Ни к кому особо не обращаясь, Филя — тракторист, подаривший когда-то Трофиму прекрасный свитер подводника, сказал:

— Похоже, что проектировщики вели линию электропередачи по старому анекдоту…

Никто не возразил.

— Говорят, будто Николаевская, ныне Октябрьская, железная дорога — самая прямая — прокладывалась по указке царя. Взял он линейку, приложил к карте и провел черту. Лихой проект!

Тут Сашка не выдержал:

— Ты забыл физику. Про потери энергии при передаче. Сто километров крюк.

— А ты геометрию забыл. Если бы ЛЭП вести по кривой с самого начала, то она стала бы длиннее всего на двадцать пять километров.

— Тебя не спросили, — огрызнулся Попов.

— Жаль.

— Горе-проектанты вы, — вздохнул Аким Жихарев. — «По кривой… потери энергии»…

— Чего ж здесь не так? — прикуривая от головни, спросил Филипп. — Все верно.

— Про топографию забыли — вот это точно, — продолжил лениво Жихарев. — ЛЭП идет по возвышенным местам. Как же на марях да болотах столбы держаться будут, а? Зимой — ладно, а летом все скособочится. Вот ведь какое дело.

— Все равно не нравится мне наша прогулка, — пробурчал Попов.

Аким рассмеялся вдруг:

— Ты, Сашка, припомни что-нибудь из опыта капитана Чекрыгина. Тогда со стланью у вас здорово получилось. Но на этот раз уж без розыгрыша! — И начальник колонны погрозил вытянутой из-за пазухи культяпкой.

После постройки «моста» Лазарев, конечно, не сдержался и рассказал Акиму, что никакой сверхпрочной стлани они с капитаном Чекрыгиным не наводили. Решение пришло с ходу. Простой здравый смысл сработал да физика. Жихарев встретил признание, лукаво улыбаясь: «Думаешь, я не догадался? Догадался я, Трофим. Назарыч и то Сашкин трюк с капитаном Чекрыгиным раскусил. А спорить не стал, видел: дело надежное. Десятилетку-то и я окончил. Да и ребята так поверили в опыт капитана, что разочаровывать их не хотелось. Чего ж сомневаться им в том, что земля вертится? Кстати, за спорами день потеряли бы — ни к чему. Что признался — спасибо».

При упоминании о капитане Чекрыгине и о стлани парни повеселели. До чего тогда ловко получилось, а главное — новички показали себя настоящими работягами.

— Ты, Саша, поройся, поройся в трюмах памяти, — подзуживал Попова тракторист-весельчак. — Быть не может, чтоб у капитана Чекрыгина на этот счет случая не нашлось! Ты думай, Саша, думай.