Остров Тамбукту

— Мараро! — сказала Зинга, наблюдавшая за летающими рыбами [15].

Но меня больше интересовали люди, чем рыбы. Я спросил у Амбо и Зинги сколько всего жителей насчитывает их племя, но они не могли мне ответить. Я попытался узнать, сколько жителей в их селении — но они и на этот вопрос не могли мне ответить, потому что не умели считать больше, чем до десяти. Тогда я спросил их в скольких селениях живет племя занго? Амбо показал пять пальцев на правой руке и сказал:

— Леон-ба!

— А сколько улиц в вашем селении?

Амбо показал три пальца:

— Дар.

— А сколько хижин имеется на каждой улице?

Амбо задумался, а потом показал пальцы на обеих руках:

— Леон-до.

Значит, на трех улицах селения имелось около тридцати хижин. Если в каждой хижине жило в среднем человек пять, то во всем селении имелось от ста двадцати до ста пятидесяти жителей, а в пяти селениях — от шестисот до восьмисот. Я снова спросил Амбо, какое племя имеет больше народу, бома или занго. И Амбо и Зинга отрицательно покачали головами. Нет, племя бома было маленькое. Оно было вдвое малочисленнее племени занго.

— Почему племя занго и племя бома враждуют? — полюбопытствовал я.

— Бома уин-уин, — ответил Амбо.

— Чем оно плохое? Что оно вам сделало?

— Биляр бома делает уин кобрай, — возразил Амбо.

И он и Зинга объяснили мне, что когда кто-нибудь из племени занго оставит где-нибудь недоеденную пищу или плод и их найдет кто-нибудь из племени бома, он может сделать «уин кобрай» — колдовство, от которого человек из племени занго может заболеть и даже умереть. Я постарался их убедить, что это не верно, что люди из племени бома так же добры, как и люди из племени занго, но Амбо и Зинга качали головами и повторяли то, что они слышали от других:

— Биляр бома уин-уин.

— А Арики?

— Арики уин-уин, — тихо прошептала Зинга.

— А почему он согласился, чтобы я жил в этой хижине?

— О, ты спас Боамбо от смерти, — воскликнула Зинга.

— Арики боится тебя, — заметил Амбо.

— Почему?

— Потому что ты лапао. Потому что у тебя есть ружье, которое делает гром. Потому что ты можешь сжечь море.

— Сжечь море? — изумился я. Амбо кивнул головой:

— Да. Ты раз зажег воду у нас дома...

— Когда я зажигал воду?

— Тогда, когда змея укусила нашего набу. Тогда ты налил воду в белую скорлупку и зажег ее. Арики видел и очень испугался.

Я вспомнил, что тогда зажег на блюдечке спирт, чтобы обжечь иглу шприца. Арики и все остальные подумали, что это вода, и решили, что я могу зажечь воду в океане...

Мы сошли в хижину. Зинга начала чистить раковиной таро и ямс, а мы с Амбо отправились за водой. Я наполнил тростниковую «бутылку» холодной водой из маленькой речки, протекавшей поблизости, а Амбо наполнил другую водой из океана. Когда мы возвратились в хижину, Зинга уже успела почистить таро и ямс и положила их в горшок. Амбо налил в него пресной воды, налил немного и соленой и поставил на три камня над огнем, а Зинга нарезала листья бататов и молодые побеги сахарного тростника, положила их в горшок и покрыла его скорлупой кокосового ореха.

Солнце уже спустилось над заливом. Жара начала спадать. Из лесу долетали голоса птичек, кричали попугаи. Пришел Гахар, принес мне крупный кокосовый орех, сообщив, что к вечеру он отправляется на рыбную ловлю.

— А я могу поехать тобой?

Гахар кивнул головой:

— Как зайдет солнце, приходи к пирогам.

Мы сели на нары. Гахар молча посматривал на меня, как будто хотел что-то сказать.

— Говори, говори, — поощрил я его. — В чем дело?

Он сказал, что в одном соседнем селении умерла какая-то женщина, и спросил, могу ли я ее оживить? Я уже говорил ему однажды, что не могу оживлять умерших людей, но, видимо, он тогда не поверил.

— Андо может разбудить умершего человека, но не желает, — упрекнул он меня.

Что ему сказать? Как его убедить, что смерть — это такой судья, приговор которого никто не может отменить? Все равно он мне не поверит. По его мнению, белый человек с луны все может. Раз он может зажечь воду в океане и делать гром, почему ему не оживить умершего человека? Ведь тана Боамбо должен был умереть, а белый человек его спас...

Увидев на огне горшок, в котором варился наш ужин, Гахар вынул из мешочка, висевшего у него на плече, небольшую тростниковую трубочку и высыпал из нее в горшок очень крупных, белых, жирных червей. Этих червей он собрал на высохших деревьях в лесу. Амбо и Зинга были в восторге. Да, да, теперь уж еда будет очень жирной! Они позвали и Гахара ужинать с нами, и мы все расселись вокруг огня.

Зинга наполнила едой три онама и поставила их перед нами — тремя мужчинами, — а себе она положила в кокосовую скорлупу. Я спросил ее, почему она не ест из онама? Она засмеялась и сказала, что будет есть из онама, когда станет моей сахе. Молодые девушки едят только из скорлупы кокосовых орехов.

В моей деревянной тарелке кроме таро и ямса оказалось с десяток жирных червей. Зинга позаботилась о том, чтобы в мою тарелку попало побольше этого «деликатеса». Гахар и Амбо первым делом съели червей, чавкая от удовольствия и облизывая пальцы, словно залезли в горшок с медом. Может быть, жирные черви действительно вкусны, но я смотрел на них с отвращением. И все-таки я должен был их съесть, чтобы не обидеть моих друзей. Я проглатывал их целиком и поэтому не мог разобрать какой у них вкус...

Когда стемнело, мы пошли к заливу. Там мы застали много туземцев, которые дружными усилиями стаскивали с берега в воду пироги при свете зажженных факелов из высокой травы аланг-аланг, связанной пучками. У пирог околачивались и мальчуганы лет десяти-двенадцати. Они взяли у отцов факелы и первыми полезли в пироги. Я сел в пирогу Гахара вместе с его сыном и маленьким десятилетним внуком Акгахаром. Очевидно, мальчик был назван в честь деда, только в отличие от старого Гахара к имени внука была прибавлена частица «ак» — маленький. Акгахар освещал воду горящим факелом. Когда факел начинал гаснуть, мальчик им размахивал над головой, и он снова разгорался. Привлеченные светом, рыбы шныряли вокруг пироги, а Гахар и его сын их подкарауливали с копьями в руках. Как только появлялась рыба побольше, они пронзали ее копьем и бросали на дно пироги. И я попробовал попасть в рыбу копьем, но промахнулся. Туземцы с малых лет учатся убивать рыб копьем и после нескольких лет практики делаются хорошими рыбаками.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В гостях у Арики. Роль главного жреца и вождя. Белые листы главного жреца. Предание о великом вожде Пакуо и о моряках Магеллана. Все зло идет от Дао.

I

Однажды около полудня Боамбо пришел в мою хижину в «парадной форме» — в трех новых поясах вокруг бедер, обвешанных разноцветными раковинами, с двумя ожерельями из зубов собак и диких свиней и большими блестящими серьгами из раковин. В его пышную шевелюру были воткнуты гребни из бамбука и перья попугаев — белые, черные, красные, зеленые и желтые, а на лбу была прикреплена красивая диадема из белых зерен какого-то растения. В перегородку носа была всунута пестрая палочка.

— Арики зовет тебя в гости, — сказал он, взглянув на меня как-то особенно.

— Арики? — удивился я. Боамбо кивнул головой.

Это приглашение мне показалось странным и непонятным. Я видел мрачного старика всего один раз, когда очковая змея укусила Боамбо. Арики никогда не приходил в мою хижину, но и я его не искал. Я старался не думать о нем и даже начал его забывать. Но вот он сам напоминает мне о себе. К добру ли это? Пойти или отказаться? Мне вспомнилось, что Гахар и другие туземцы боялись Арики и произносили его имя шепотом, и решил: «Пойду! А то он подумает, что я боюсь его».

Мы пошли. По дороге Боамбо сообщил, что я сейчас встречусь с ренгатами и таутами из других селений. Они ждут меня у Арики. Они хотели, чтобы я посетил их селения и лечил там больных, но Арики воспротивился. Тогда ренгаты и тауты пожелали меня видеть. Арики не возражал и Боамбо зашел, чтобы повести меня к главному жрецу. Вот и все. Но Боамбо не сказал, почему Арики был против моего посещения селений для лечения больных.