Десять миллионов Красного Опоссума (с илл.)

— Объясните, мой друг, — любезно обратился сэр Рид к молодому вождю, — какими судьбами ваши люди напали на нас и чуть не перебили всех?

— Они не убили бы вас, — отвечал молодой человек. — Уже давно нашему племени и нашим союзникам дано приказание щадить белых людей.

— Но тогда к чему это неожиданное нападение?

Вождь, немного смутившись и как бы стыдясь наивности своих товарищей, отвечал:

— Вам известно, что белый цвет у нас — знак войны. Нга-Ко-Тко, видя вас одетыми большею частию в белое, заключили, что вы пришли с враждебными намерениями. А разубедить их в этом было некому, так как я отсутствовал.

Объяснение довольно странное, но все-таки вполне правдоподобное.

— Но почему вид маленького куска дерева, который один из ваших нашел в фуре, так поразил ваших воинов?

— Потому что он представляет великую эмблему моего племени. Этот кусок вырезан из корней «ваи-ванга», смертоносного дерева. На нем изображена голова змеи, у которой вместо глаз вставлены золотые зерна. Мой отец двадцать лет тому назад подарил этот «коббонг» одному белому ученому, который был его другом.

— Доктору Стефенсону, это он отдал его мне перед отъездом сюда! — вскричал я в свою очередь.

— Да, так звали друга Опоссума.

Так как сэр Рид желал поговорить наедине с молодым человеком, то мы отошли в сторону. После долгой беседы с Джоэ скваттер, бледный, с убитым видом, подошел к своим племянникам и их сестре и сообщил печальные вести. Их отца — увы! — уже нет на свете. Написав письмо, старец немного спустя после этого спокойно заснул вечным сном на руках своих друзей, с именами детей на своих устах. Могила его, находившаяся под тенью камедных деревьев, сделалась священною для дикарей, которые совершали туда паломничество как к месту поклонения.

Эти печальные новости мы узнали на последней станции. Еще один переход, и перед нами показалась деревня Нга-Ко-Тко, жители которой, уведомленные о нашем прибытии быстрыми гонцами, давно уже с нетерпением ожидали белых гостей.

Красный Опоссум вышел навстречу к нам. Дрожа от волнения, он не мог произнести ни одного слова и только крепко пожимал всем руки. Джоэ Мак-Ней был рослый старик, седой, как лунь, прямой, как дуб, с черными, все еще живыми глазами и железною мускулатурою. Узнав о моей дружбе с доктором Стефенсоном, он забросал меня вопросами о прежнем своем друге, о котором он сохранил самые лучшие воспоминания. Странная вещь! Хотя изгнанник давно разорвал все связи с цивилизованным миром, его первою заботою было осведомиться о том мнении, которое составили о нем его соотечественники по отчетам Стефенсона. Радость его не имела границ, когда я сообщил, что книги, написанные о нем доктором, читаются не только в Австралии, но даже и в Европе.

Вид эмблемы, которую он 22 года тому назад подарил своему другу на память и которую тот доверил мне как наилучшее средство на случай опасности, глубоко тронул достойного патриарха.

После обмена приветствиями хозяева повели нас в свою деревню. Последняя состояла минимум из трехсот просторных хижин, разбросанных без всякого порядка, по произволу владельцев. Каждая хижина была построена из крепких жердей, одним концом воткнутых в землю, другим — связанных в виде дерева. Жерди были покрыты толстою корою, положенной наподобие черепицы, что представляло хорошую защиту от ветра и дождя. Вход, во всех хижинах обращенный к востоку, был закрыт тою же корою или шкурою кенгуру. Внутри, мягкие постели из сухого вереска. Везде опрятность и чистота, которую мы не ожидали встретить у грязных аборигенов. Но что нас более всего поразило в деревне Нга-Ко-Тко, так это поля, настоящие хлебные поля, засаженные нардами, ямсом, бермудским картофелем и многими другими растениями, назвать которые мы не могли. Каждый из нас почувствовал явное удовлетворение при виде этих зачатков цивилизации в австралийской пустыне, насажденных благодаря энергии одного белого.

В 150 саженях от деревни, в небольшой долине, сплошь покрытой роскошными цветами австралийской флоры, находилось кладбище племени Нга-Ко-Тко. Богатство красок, разнообразие форм, ароматный воздух делали это место похожим на великолепный сад. Среди его деревьев, на высоких шестах, находили покой умершие. Кладбище — красивое, совсем не производящее того тягостного впечатления, какое оставляют наши места погребений с их громоздкими памятниками и высокими крестами.

Австралийская пустыня

Дав нам недельный отдых в деревне, старый Джоэ повел нас к тому месту, где лежали добытые его усопшим другом сокровища, размеры которых превзошли всякое наше ожидание. Большая часть наших товарищей была буквально ослеплена при виде целых груд крупнейших самородков. Вся эта масса, по приблизительным расчетам, весила до 210 пудов и стоила около 6 миллионов. Невозможно было перевезти на пяти бывших у нас лошадях такой огромный груз. Впрочем, наша повозка в качестве фуры вообще сделалась бесполезною, и поэтому решено было превратить ее в лодку. Нагруженное сокровищами, импровизированное судно по ручьям должно было доставить нас в залив Карпентарию, тем более что место, где лежало сокровище, находилось невдалеке от Герберт-Крика. Карта, доверенная Фрэнсису, позволила нам определить ту точку, в которой мы находились, и сориентироваться насчет дальнейшей дороги.

Жители Нга-Ко-Тко оказались полезными и ценными помощниками. Они разделили все золото на 150 небольших частей, весом в 60–70 фунтов каждая, и разложили его по корзинам, которые удобнее было переносить на дальнее расстояние. Через три дня все эти подготовительные работы были кончены. Можно было пускаться в обратный путь. Но прежде чем окончательно решиться на это, нам нужно было подробно обсудить вопрос о возвращении. В самом начале экспедиции мы решили возвращаться прежнею дорогою. Но от этого намерения мы отказались еще на полпути. В самом деле, как нам было пускаться в опасную дорогу, когда мы не имели ни лошадей, ни повозок, ни провизии?! Общее мнение было — добраться только до залива Карпентарии, к которому можно было приплыть по течению Герберт-Крика. Как известно, Герберт-Крик впадает в реку Шанон, которая в свою очередь впадает в реку Грегори, большой приток реки Никольсона, а последняя в залив Карпентарию под 175° южной широты и 137° восточной долготы.

— Этот план, господа, во всех отношениях хорош, — сказал майор, указывая дорогу по карте, — что только нам делать по прибытии к морскому берегу? Ждать какого-нибудь судна? Но суда редко заходят в эту часть Океании.

— Сэр Гарвэй, позвольте мне предложить свой план, который я уже несколько дней обдумываю. Он очень прост и удобен.

— Говорите, любезный Шаффер.

Действительно, пруссак все время казался очень задумчивым и погруженным в какие-то серьезные размышления.

— Господа, мой план понятен с двух слов. Знаете ли вы, какое расстояние отделяет нас от австралийского телеграфа?

— Порядочное… 4 или 5 градусов.

— Только 3 градуса, значит, около 315 верст. Наши лошади отдохнули теперь, так что дней в пять, может быть, даже в четыре, легко доберутся до станции Барров-Крик.

— Хорошо, понимаем, тогда у нас будет возможность сообщаться с цивилизованным миром!

— Продолжайте, пожалуйста, герр Шаффер.

— Со станции Барров-Крик легко снестись с Южным Портом или с Порт-Деннисоном, я беру эти два места, как ближайшие к устью реки Никольсона. В Порт-Деннисоне корабли не переводятся. Стоит переговорить по телеграфу с капитаном какого-нибудь судна, и он придет в залив Карпентарию, где будет крейсировать в ожидании нас. Ну, а когда попадем на борт судна, прибытие в Мельбурн будет лишь вопросом времени. Что вы, сэр Рид, думаете относительно этого плана?

— Я полагаю, что он приемлем во всех пунктах. Но кто согласится поехать на станцию?

— Да хоть я, если позволите.

— Негодяй! — проворчал тихо Кирилл. — Я уверен, что он надует нас. Что-то уж очень лисит…