Охотники за ФАУ

— Heт.

— Надо было зайти.

— Но ведь генерал меня не отпускал ни на шаг!

— Надо было поговорить с Ацдронвдзе. Некоторые наши командиры в оправдание своих неудач любят считать дивизии противника полноценными. Это не только не поднимает дух у бойцов, но и не соответствует положению. У противника вместо пехотных дивизий созданы дивизионные группы. А почему? Восполнение за счет неоднократных чисток тылов нс смогло компенсировать дефицит людских резервов.

А какова численность дивизионных групп?

— Не знаю.

— До нескольких батальонов. А две такие «дивизии» сведены в корпусную группу и именуются корпусом, чтобы ввести нас в заблуждение. Вот, мол, какие крупные силы противостоят советским войскам! А что касается дивизии «Викинг», то это тоже не более, чем дивизионная группа, и в ней не пятьсот танков, а всего лишь сто шестьдесят семь. И вам это надо обязательно знать. И какие танки, и кто командир, и какие у него излюбленные тактические приемы, и какое настроение у солдат и офицеров. Продолжайте.

Когда Баженов упомянул о споре между офицером-артиллеристом и танкистом по вопросу о причине гибели танков, Сысоев заинтересовался. Он уже знал о снаряде-болванке от Першина, а вот удалось ли выяснить секрет нового противотанкового оружия? Баженов ответил отрицательно. — Как же так?

Баженов рассказал об интересном выводе генерала Дубинского, что это оружие — пехотное. Значит, надо усилить артиллерийско-минометную обработку окопов противника, чтобы, уничтожая пехотинцев, не давать им применять это оружие.

— Дельно! — согласился Сысоев. — Надо сообщить в оперотдел.

Затем Баженов поведал о своем неудачном предложении генералу Дубинскому — в целях объективного анализа опыта войны считать наши полки, которые сейчас по численности активных штыков равны батальонам, не за полки, а за батальоны, поскольку иначе можно ввести в заблуждение изучающих наш боевой опыт. Вот только что Сысоев говорил то же самое применительно к противнику. А генерал выбранил Баженова…

Сысоев обещал посоветоваться и уточнить, как быть.

Сысоев осмотрел трофейный автомат, который давал Баженову, и сделал старшему лейтенанту выговор «за безобразное состояние вверенного ему оружия». Баженову пришлось почистить автомат. Затем Сысоев потребовал показать «парабеллум», и Баженову снова пришлось чистить.

— А это трофей Грицая? — Скептически улыбаясь, Сысоев взял карабин-автомат, открыл затвор, но лишь только взглянул на патрон в магазине, как лицо его приняло сосредоточенное выражение.

— Гитлеровская армия, — сказал он, — испытывает в боевой обстановке новое стрелковое оружие. Из винтовки стрельба дает отличные результаты, но винтовка стреляет медленно. Автомат — скорострел, но на короткие дистанции, и точную стрельбу автоматом вести почти невозможно. А это, видимо, промежуточное оружие, с промежуточным калибром и прицельной стрельбой на восемьсот метров. Сколько у вас патронов?

— С полсотни.

— А ну-ка, пойдем испытаем! Предупредив оперативного дежурного и не слушая его протестов, Сысоев и Баженов сбежали в балку. Они стреляли по мишени на сто, двести, четыреста метров. Пули ложились в цель. Пришел автоматчик и передал вызов к дежурному.

— Нажаловался, конечно, и нам всыплют за стрельбу вблизи штаба, — сказал Сысоев, но это не испортило его превосходного настроения.

Оперативный дежурный приказал им сейчас же явиться к командарму с карабином, из которого они стреляли. Командующий, член Военного совета Соболев, генерал Дубинский и начальник артснабжения осмотрели карабин-автомат, о котором генерал Дубинский уже расказал им. Потому-то их и вызвали. Сысоев доложил о хороших результатах стрельбы.

Командарм, предупредив о секретности, сообщил офицерам, изучающим опыт войны, что подобный карабин oтечественного образца уже прошел испытания. Немецкий без штыка, а наш со штыком, и штык не носится отдельно, что ведет к потере штыков, и не приделан наглухо, что влияет на качество стрельбы, а находится при стволе, но откидывается, как перочинный нож, когда в штыке нет надобности. Немецкий карабин-автомат — ценный трофей. Командарм поблагодарил Сысоева и Баженова от лица службы.

Сысоеву поручалось отправить донесение о карабине в штаб фронта и оружие выслать туда же.

Баженов попросил командующего разрешить вызвать двух бойцов, у которых он взял карабин-автомат, чтобы с ними уточнить некоторые данные эксплуатации карабина-автомата… Командующий согласился, и соответствующее приказание было послано комдиву. Баженов надеялся, что его друзья из окопчика еще живы и что этот его вызов даст им возможность немного отдохнуть.

На обратном пути Сысоев насмешливо спросил:

— Ну, что скажете? Вам теперь ясно, что такое этот карабин-автомат? Мне кажется, вы хоть и добыли его, но не совсем хорошо представляли себе его ценность.

Баженов промолчал.

— Что еще упустили вы из увиденного и услышанного? — не унимался Сысоев. — Главного не сделали — не открыли секрета нового пехотного противотанкового оружия врага. Надо было дать вам список офицеров и бойцов-новаторов, вы бы опросили их. Они — наш золотой фонд! Когда едете в части, обязательно адресуйтесь к ним. А сейчас садитесь за стол и запишите все, что обнаружили нового.

Баженов написал о снарядах-болванках и обо всем остальном, о чем он уже докладывал. Вспомнил о надписи «Мюллер» на стрелках у Днепра, видимо, шифрованной.

— Знавал я под Москвой одного Мюллера, интенданта — заметил Сысоев. — Как сейчас помню: полный, кургузый, лицо мясистое, глаза навыкате, как у рака. Ехал принимать подмосковные склады. Делили шкуру неубитого медведя… Сбежал, черт. Надо было узнать о Мюллере у вашего пленного унтера и других пленных. Спрашивали?

— Нет.

— Эх, вы!

Чтобы уйти от неприятного разговора, Баженов рассказал о мальчишке Гиате, которому он перевязывал руку.

— Так говорил — железные детские головы на железных палках, и лежали они в ящиках? Если отбросить свойственное мальчишкам стремление к преувеличению, то это могли быть противотанковые бомбы или новый вид сосудов с зажигательными смесями… А вдруг в «сховище» у ребят, среди прочего собранного ими оружия, есть и это? Как же вы прохлопали и не уточнили?

— Гнат утверждал, что эти штуки он видел только издали.

— А какой величины и формы эти «головы», какова длина железных «палок»?

— Не спрашивал…

— Сейчас же отправляйтесь в то село и уточните!

— Сейчас?

— А зачем откладывать? Полковник подпишет предписание, садитесь на мотоцикл и — «с ветерком»!

Когда Баженов, получив предписание, одевался у себя в комнате, а Сысоев редактировал донесение, вошел полковник Ивашенцев — заместитель начштаба по политчасти — и с ним майор Северцев.

Сысоев поднялся со стула, быстро оглядел стол и окликнул Баженова. Молчаливый майор Северцев обычно появлялся незаметно и так же незаметно исчезал. После его посещения начотдела распекал тех, кто не соблюдал должной бдительности в разговорах и в обращении с секретной документацией.

Почему, например, в комнате, где лежали совершенно секретные документы, находился офицер щ другого отдела? То, что он засекречен, не дает ему права видеть «неположенное». Почему впустили хозяйку? То, что она принесла тарелку квашеной капусты, — не оправдание.

Полковник Ивашенцев, в прошлом секретарь райкома, нравился офицерам тем, что не мучил их ни длинными собраниями, ни скучными политзанятиями. Расчет у полковника был прост: всех офицеров оперотдела одновременно собрать невозможно, поэтому он проводил групповые беседы и даже индивидуальные. Он не требовал от оперативного дежурного «собрать», «организовать», «усадить», а приходил и запросто беседовал — то в дежурке, то в комнатах, то в столовой после обеда, то перед отправлением «вниз».

И эти беседы на любые темы — от дискуссии по вопросу «война все спишет» до проблем, затронутых в пьесе Корнейчука «Фронт», и до вопросов офицерской этики — нравились офицерам, так как полковник был начитан и эрудирован.