Полет «Феникса»

ГЛАВА 18

Уже по тому, как вёл себя Стрингер, Моран предвидел затруднения. Большую часть дня он, как и остальные, пролежал в тени, хотя и не спал: тайком следил за ними, но тотчас отворачивался, едва кто-нибудь приближался. Этим Стрингер демонстрировал: он бастует.

— Сколько времени нам нужно ещё? — спросил его Моран где-то после полудня.

Тонкое выбритое лицо выражало обиду. Моран ждал, ноги его дрожали: два часа сна ничуть не уменьшили слабости и головокружения.

— Так сколько. Стрингер?

— Меня это больше не интересует, мистер Моран, — последовал раздражённый ответ.

В знойном воздухе повисло напряжённое молчание. Неподалёку, опершись спиной о корпус самолёта, бодрствовал Таунс. С утра он не проронил ни слова. Во сне стонал Тилни. Кроу качал обезьянку, что-то ей нашёптывая. Рядом с ним писал в тетради Белами. В тени хвоста лежал сержант Уотсон с разбитым носом и почерневшей от запёкшейся крови бородой. Очнувшись после удара, он сказал Таунсу:

— Я и не жду, что вы меня поймёте. Это не ваше дело. Касается только меня. Меня одного. — Его глаза ярко выделялись на разбитом лице, все ещё сияя радостью. Он улёгся под хвостом самолёта и забылся приятной дрёмой.

Моран перевёл взгляд со своих товарищей по несчастью на конструктора:

— Хорошо, вас не интересует, но меня — да. Скажем, десять дней?

Моран надеялся, что названная им цифра засядет в мозгу у Стрингера, но тот на приманку не клюнул.

— Я должен объяснить причину, по которой отказываюсь от проекта. Я не чувствую поддержки.

— Мы будем помогать. Раньше ведь…

— Но вы все время прекращаете работу! Прошлой ночью мы потеряли целых двенадцать часов! — Он сел, повернувшись к Морану спиной.

— Прошлой ночью мы потеряли две жизни.

— Ну, в этом они сами виноваты, разве нет?

— Оставим это! — Усилия, которые он делал над собой, чтобы сдержаться, тоже вели к потере влаги. — Оставим это. Сейчас мы собираемся докончить самолёт, по вашему плану.

— При том, что нас стало меньше! Каждую ночь теряем двадцать четыре человеко-часа. Одна прошлая ночь обошлась нам в восемьдесят четыре человеко-часа, потому что ни один из вас не приступил к работе, а теперь…

Морана замутило, и он отошёл от греха подальше. Ему вспомнились тела убитых: головы почти отделены от туловища длинными кривыми ножами. Открытые глаза изумлённо вытаращены. Харрис, стыдившийся показать слабость, должно быть, знавший, на что идёт. И Лумис, все время деликатно подбадривавший их, стеснявшийся пить при других, чтобы не мучить тех, кто уже выпил свою воду. И эти двадцать четыре человеко-часа зарыты теперь в песок даже без креста.

Но Стрингер им нужен. Придётся смириться с тем, что он родился без сердца. Не его это вина — может, когда-то оно у него и было, но ссохлось от недостатка любви в раннем детстве; возможно — если бы только он мог в этом признаться — они сам сожалеет о своём уродстве. Именно так на это посмотрел бы Лумис. Как-то он сказал о Тилни: «Попробуйте пожалеть мальца. Каждую минуту он умирает всеми смертями, какие есть на свете, — как бы вы себя чувствовали в его шкуре? Пожалеем его». И Моран вернулся, чтобы докончить разговор со Стрингером, ничуть не обманываясь в том, будто научился у Лумиса состраданию, — просто ему нужно договориться со Стрингером прежде всего ради — спасения своей жизни.

— Не буду повторять вам, — начал мягко он, — что верю в вашу машину. Она полетит. Все мы в это верим. — Он заметил, что лесть на конструктора действует. Моран слышал, как высказался прошлой ночью Таунс, после того как ушли Харрис с Лумисом; «Возможно, у них есть шанс. Я скорее уеду отсюда на верблюде, чем сяду в этот гроб». В присутствии Стрингера такое говорить не следует.

— Я знаю, что вы думаете о моей конструкции. Вы думаете, она разобьётся и всех погубит. Мистер Таунс сказал…

— Послушайте, попытайтесь взглянуть на вещи его глазами. Он очень переживает, что навлёк на нас беду, и боится ошибиться, когда поведёт вашу машину, — это опять была бы его вина. Вы должны его понять. Для него это большая ответственность.

Моран продолжал льстить. Он ненавидел себя за то, что приходится прибегать к такому способу ради спасения жизни, но другого он не видел. Стрингер снова вернулся к потерянным человеко-часам. На этот раз Моран терпел, стараясь не реагировать на его скрипучие слова:

— Мне было ясно, что мистер Харрис делает глупость — но только мне. Место, где мы оказались, находится в самом центре пустыни, в стороне от дорог. И было совершенно очевидно, что туземцы сами сбились с пути.

— Мы об этом не подумали, — продолжал свою игру Моран: теперь не важно, что говорится, все это забудется. Важно улететь, пока в них ещё теплится жизнь. — Мы в ваших руках, Стрингер.

— Конечно! — Наконец он снизошёл до того, чтобы прямо посмотреть в лицо штурману. — Беда в том, что и я в ваших руках. Если бы я обладал силой десятерых мужчин, я бы уже закончил машину. Но мне остаётся только полагаться на вас — а вы ненадёжны. Если мы возобновим работу, вы опять бросите её под каким-нибудь предлогом. А я не могу так работать, ведь вся конструкция заключена в моей голове, и я легко могу потерять нить. Хотел бы, чтобы до вас это дошло, мистер Моран.

Он говорил тихо, но другие должны были их слышать. Впрочем, теперь это было не важно.

— Понимаю вас. Не могу говорить за всех, но обещаю, что с этого момента и до окончания строительства вы можете рассчитывать на меня.

В конце концов, смысл в словах Стрингера был: постройка аэроплана требовала особых знаний. Пилоты вроде Таунса давно позабыли чистую теорию, которой владел Стрингер, если вообще знали её. И опять Моран спросил:

— Ну, так сколько времени нам потребуется?

Трудно было сказать, продолжает ли Стрингер дуться, или действительно считает. Молчание длилось долго, наконец конструктор изрёк:

— Мне нужно сделать расчёты, мистер Моран.

— Скажите хоть приблизительно.

Стрингер принялся чертить пальцем ноги на песке. Моран отошёл. Стоя под крылом, он прочитал выведенное на нем слово: «Феникс». Опять припомнился Лумис: именно он, с присущей ему душевной тонкостью, нашёл точное имя для всех их надежд. Через минуту Моран вернулся к Стрингеру. Тот не шевельнулся.

— Итак, сколько? — потребовал ответ Моран.

— Неделя.

«Двадцать пятые сутки. Ночью возобновляем работу. Я не поверил своим ушам, когда Стрингер сказал, что мы можем закончить самолёт через неделю. Всех так сразило то, что случилось с Харрисом и Лумисом, что мы потеряли всякую надежду. Улететь отсюда через неделю! Настроение радостное!»

Сержант Уотсон сидел в жаркой кабине. Крутил ручку генератора. Вызвался сам, как только услышал новость. В голове пульсировало, сильно болел нос, запёкшаяся кровь клочьями висела на бороде, как рваная чёрная маска. Но он не сердился ни на пилота, ни на кого другого в мире. Харрис был мёртв. Если они когда-нибудь выберутся отсюда, то он возвратится, расквитавшись со своим прошлым. Ведь ещё два дня назад он был близок к тому, чтобы застрелить мерзавца, а это было бы убийство. Совсем тронулся — от жажды, конечно. Теперь совсем другое дело. Если они выберутся отсюда, ни один из этих парней не станет затруднять себя доносом о маленьком бунте. Не их это дело. Кругом будут одни розы — если только они выберутся. Главное — без проклятого Харриса.

Сержант Уотсон!

Заткнись! Ангелам расскажешь.

Мерно рокотал генератор.

Под пологом Кроу и Белами дожидались, когда солнце сядет на дюны. Все было наготове: испаритель, ещё два контейнера, которые они сделали из листов обшивки, и арабский нож, купленный Белами на рынке перед отлётом домой.

До этого долго совещались — все, кроме Стрингера, занятого установкой рулевых тяг. Пришли к мнению, что если им суждено выжить ещё неделю, то должна же за это время хоть раз выпасть роса. В баке оставался двухдневный запас. Плюс пара пинт жидкости из павшего верблюда. Больше ничего. К левому баку с охлаждающей жидкостью прикасаться нельзя. Сегодня, по дневнику Белами, понедельник. Они продержатся до утра четверга, когда бак окажется сухим и выдачи не будет. После этого смогут протянуть без воды день, в лучшем случае — два. Но уже в четверг ночью работа прекратится: это будет выше их сил.