Агент абвера

А Сосницын все так же спокойно и рассудительно продолжал:

— Мы не имеем права размахивать законом, как дикарь дубиной. Надо изучить состав преступления и, самое главное, выяснить характер и личность обвиняемого. А он, это надо прямо признать, человек исключительной стойкости и мужества. Такие не изменяют своей Родине. Подполковник Светловидов не хочет учитывать этого. Я считаю, что товарищу Каращенко можно поручить специальное задание в абвере.

Сразу же после подполковника выступил майор Богданов.

— Человека, которого немцы называют Никулиным, а мы — Каращенко, я знаю давно, еще по довоенной службе. Он испытанный чекист, мой давнишний друг, и мне легче разобраться в особенностях его характера, чем кому–либо другому. Мнение полковника Королева о нем глубоко ошибочно. О какой преданности абверу может идти речь, если Каращенко принес исчерпывающие характеристики на весь состав Валкской разведшколы, переправочного пункта в Сиверском и на тех агентов, которые оттуда засланы или готовятся для отправки в наш тыл? Вам хорошо известны и другие ценные сведения, которые сообщил Никулин. При проверке они подтвердились. Если он шпион, то немцы, выходит, разрешили ему выдать весь агентурный состав школы. На это они не пойдут. Не такие они простаки, как представляют некоторые.

Королев не выдержал. Вскочил с места.

— Не слишком ли вы, товарищ Богданов, расшаркиваетесь перед фашистской разведкой, не слишком ли высоко цените ее сотрудников?

— Мы, товарищ полковник, не раз имели возможность убедиться в том, что абвер — противник сильный, опытный и коварный. Недооценить его — значит разоружить себя. А благодушествовать нам государство не разрешает. Вы это знаете лучше меня.

— Товарищ Богданов, — снова вмешался Королев, — я просил бы вас высказываться корректнее!

Быстров опять постучал по столу карандашом и, не повышая голоса, сказал:

— Спокойнее, спокойнее, товарищи. Всякому полезно выслушать критику в свой адрес. Тем более если она доброжелательная.

— С Мокием Демьяновичем, как я уже говорил, мне приходилось работать на границе. Я не раз видел его в минуты опасности, в трудном деле и могу поручиться, что он честный человек, патриот нашей Родины, — закончил свое выступление Богданов.

Едва майор успел вернуться на место, как Светловидов снова попросил слова и запальчиво заговорил:

— И все–таки я считаю, что мы имеем дело с предателем. Случай исключительный и замазывать его — значит нарушать закон. Уверен, что, если мы отдадим Каращенко под суд, руководство наркомата нас всецело поддержит. Процесс послужит делу воспитания наших чекистов в духе непримиримости к врагу, презрения к смерти.

— Странная логика, — бросил реплику Сосницын. — Судить невинного в назидание другим!

— Да, если хотите, в назидание другим. Тем более что состав преступления есть. Это признал даже сам Каращенко, — настаивал Светловидов.

— Он не в качестве обвиняемого показания давал, а в установленном порядке сообщал о проделанной работе, — возразил Сосницын. — Считай он себя виновным, он бы мог острые углы обойти. Показания и рапорт — вещи разные.

— Разница невелика. Рапорт ляжет в основу обвинения.

Быстров увидел, что спор начал приобретать слишком резкий характер, и прервал его.

— Будем считать, что обмен мнениями состоялся, — сказал генерал и вышел из–за стола. — Я внимательно выслушал выступающих. Решение приму сам. Сообщу о нем в рабочем порядке. Подполковник Светловидов, вы готовы выехать на расследование террористического убийства офицера связи?

— Так точно, — отчеканил обиженный Светловидов. — Машину и конвой я вызвал. Оперативные работники на месте.

— Тогда у меня все, — заключил генерал. — Можете быть свободны, товарищи.

Один за другим офицеры выходили в приемную. Младший лейтенант Жаворонков и Каращенко встали при их появлении. Метнув раздраженный взгляд на Мокия Демьяновича, подполковник Светловидов спросил у Жаворонкова:

— Машина, люди готовы?

— Так точно!

Каращенко хотел было шагнуть вперед, но ноги точно налились свинцом. Он не сомневался, что судьба его уже решена. Обидно было, что не поверили. А он так надеялся…

Глава вторая

ЛЮДИ И ЗВЕРИ

Славное лето выдалось в Прибалтике. Июньское солнце ласкало сады, омытые грозами. На заре стелились туманы над лугами, над реками, и солдаты, уходившие в наряд ночью, возвращались по пояс мокрыми от росы. Тишина стояла над Вентой, над берегом моря, по которому часто прогуливался старший лейтенант Мокий Демьянович Каращенко. Неладно было у него на душе. Все данные, поступившие от агентурной разведки к июню сорок первого года, свидетельствовали о приближении войны…

Неясная тревога, охватившая Мокия Демьяновича, усилилась за те три дня, которые он провел в Лиепае на совещании работников госбезопасности Латвии. Чекистов предупреждали о необходимости повысить бдительность, готовиться дать отпор врагу, но тут же приказывали выжидать, не поддаваться на провокацию, проявлять высокую выдержку, стойкость. Немцы подтянули к нашим рубежам войска, засылают шпионов и диверсантов. Как в такой обстановке разобрать — враг начал войну или просто провоцирует нас? И кто будет определять это?

На совещании Мокий Демьянович встретился со своим давним другом уполномоченным особого отдела НКВД Николаем Богдановым. Когда–то они оба начинали солдатами службу в армии, вместе пошли учиться в школу младших командиров, в военное училище. Затем Богданова направили на работу в органы госбезопасности.

Стал чекистом и Мокий Демьянович. Он получил назначение в Вентспилс, а Богданов служил в Риге. Они встречались редко, но зато каждая встреча приносила им большую радость. У них было много общего, и друзья вели долгие задушевные разговоры. Мокий Демьянович уважал Богданова, прислушивался к его мнению.

Подойдя к Богданову во время перерыва, Каращенко спросил:

— Николай, ты понимаешь, что происходит?

— Что тут понимать! Одно ясно — немцы собираются перейти границу. Войны не миновать.

— Я тоже так думаю. Впрочем, мы с тобой вояки старые, не подведем, если что. Но вот как можно защищать границу, не отвечая на провокации? Не пойму.

В глазах Богданова мелькнула неясная тень тревоги. Что он мог ответить другу, если сам знал не больше его?

— Сидеть сложа руки, Мокий, нам нельзя. Это ясно. Да, откровенно говоря, если немцы перейдут границу, поздно будет разбираться, провокация это или нет. Начнется бой. К этому и надо готовиться. В конце концов, и провокаторов бить надо. В этом я убежден.

— Так–то так, — ответил Каращенко, — только нервируют эти предупреждения «не поддаваться на провокацию». Ведь немцы просто обнаглели.

— Ребята в Риге мне говорили, что обстановка с каждым днем обостряется, — в раздумье произнес Богданов. — На границе то и дело стычки. Немцы войска подтягивают… Быть большой грозе — не иначе.

— Ничего, выстоим, — твердо произнес Каращенко и шутливо добавил: — Не зря же мы с тобой из одного котелка щи хлебали!

— Не зря, — серьезно ответил Богданов.

Вечером двадцать первого июня вместе с группой чекистов старший лейтенант Каращенко и капитан Богданов выехали из Лиепаи в Ригу — там их ждали дела. Офицеры молчали. Лица их были суровыми, озабоченными. Не слышалось ни привычных шуток, ни смеха.

Минула ночь. Несмотря на все опасения и догадки, никто из чекистов и не подозревал, что самое страшное началось. В тот ранний предутренний час, когда они подъезжали к Риге, в пограничной тишине уже прогремели первые выстрелы Великой Отечественной… О начале войны офицеры узнали лишь в городе.

— Видишь, как быстро началось, Николай, — сказал Каращенко, прощаясь с Богдановым. — Когда еще увидимся теперь? Ну, не поминай лихом.

— Да, началось. Ждали провокации, пришла война. Что ж, до свидания, до скорой встречи после победы.

Друзья пожали друг другу руки, обнялись и разошлись.

Мокий Демьянович быстро покончил с делами и выехал в Вентспилс. Там уже полыхали пожары. В военном городке было пустынно и тихо. Подразделения заняли оборону на подступах к городу.