Шизофреник на капитанском мостике(СИ)

- Где вы, - подавал я свой голос вопиющего в пустыне, - где вы анти прогрессивные писатели, готовые меня защитить?

7. Муму в шагреневой коже

По моему жестокому приказу, на глазах у изумлённых писателей: на глазах у Оноре де Бальзака, на виду у Гюго Виктора, пред очами Ивана Сергеевича Тургенева второй раз утопили собачку Муму. Утопил Квазимодо и Человек, который смеётся. Вдвоём, по моему высокомерному приказу они завернули Муму в шагреневую кожу Бальзака, и вторично утопили на глазах у протестующего жестами глухонемого Герасима. На шагреневой коже, по-гречески, было предначертано: ??????.

Второй раз Герасим не стерпел гибели Муму, набросился на обидчиков. Немой утопил Квазимодо, этого разбитного и неудачно спаянного великана Франции в реке Березине. Гуинплена, владельца девятнадцатью округами с восьмидесятью тысячами вассалов и тяглых людей, этого восемьюжды барона Англии и сицилийского маркиза, эксплуататора человеческого мышления Герасим утопил в Гримпенской трясине человеческой глупости.

Расправившись с Квазимодо и с Гуинпленом, русский Герасим перестал быть немым. Выхватив нож из голенища, он с русским рукопашным матом погнался за писателями и за мной.

Бальзак и Гюго укрылись от Герасима в Соборе Парижской Богоматери. Тупой русский Иван, глупый и недалёкий Тургенев замешкался. Тургенев споткнулся, оглядываясь на догоняющего его Герасима, перо писателя выпало из его рук. Лицо Тургенева покрылось смертельной бледностью. Действительно, Герасим был страшен. Глаза бывшего немого закатились, видны были одни белки, губы покрылись пеной, голову немой опустил, как бык, тело напряглось, приготовившись к прыжку.

Понял Тургенев, - не уйти от говорящего немого. Обернулся Иван, скинул ружьё охотника с плеча, прицелился - осеклось ружьё!

- Назад! - закричал Тургенев, криком стараясь превозмочь страх, и отпугнуть бывшего безответного немого.

Но плотина оказалась прорванной. Герасим, обычно такой послушный малейшему мановению руки своего хозяина, на этот раз не отступил, ниже нагнул голову, зловеще набегал, надвигался на маэстро пера, расправляя железные мускулы.

И набежал на писателя могучий русский богатырь, не глухонемой, а кричащий громовым голосом. Ударил Тургенева оземь со всего маху, навалился с ножом. Нож у горла Ивана держит, перестал орать, зашептал:

- Барин, а барин?

- Чего тебе? - затрясся, не ожидавший такого поворота событий Тургенев.

- Для чего Муму убил и Татьяну отнял? - заговорил Герасим громче, глядя Тургеневу в лицо.

- Какую Татьяну? - трясётся пойманный с поличным русский писатель, автор "Записок охотника".

- Мою Татьяну, - свирипеет богатырь, осознавший могучую силу.

- Таню мою отнял, двадцати осьми лет, маленькая она, белокурая, с родинкой на левой щеке!

- Не знаю Татьяны такой, - лепечет Тургенев.

- И Муму не знаешь, может и собачку не заставлял утоплять?

- Муму знаю, Муму барыне мешала и вообще...Я Муму вынужденно, по требованию властной барыни утопил!

- Не-ет! Ты Муму для потехи своей убил! Как убивал пташек божьих на Красивой Мечи! У Касьяна в подворье!

И ударил русский богатырь Тургенева в горло ножом, и прорезал ему глотку. Засвистело из горла, трепенулся Тургенев - и пар вон. Испугался Герасим, очнулся от гнева, забормотал:

- Грех!.. Ах, вот это грех!

Помолившись господу, вновь взялся за нож. Нож взял в руку левую. Правой, перекрестившись, произнёс:

- Ты прости их господи, ты их простишь, я - нет!

После убийства Тургенева бывший владелец живой собачки, сучки Муму, кинулся за мной, и стал догонять. Герасим догонял меня с какой-то несокрушимой отвагой, с отчаянной, и вместе с тем радостной решимостью. Он несся с ножом в левой руке; широко распахнулась его грудь, глаза жадно и прямо устремлялись вперёд.

От Герасима я убегал вдоль края дубняка, по правому берегу реки Смолки, на восток к Дону, скользил между деревьями, нырял под нижние ветви. Мысленно я аплодировал заговорившему русскому немому.

Сигая туда-сюда через Дон, я выскочил в донские степные просторы, и уходил от глухонемого степными балками, оврагами, ярами и буераками. Обретая речь, Герасим догонял философа.

Пришлось укрыться от крепостного в станице Вешенской, у Михаила Шолохова. В это время автор "Поднятой целины" привечал Григория Мелехова. Герасим не стал ломать дверь чужой хаты, махнул на меня рукой, и важно, степенно удалился.

Я же, отдышавшись, повёл беседу с бывшим деятелем продотряда, с бывшим байструком Мишкой Кузнецовым. Поговорил и с донским казаком, с Григорием Мелеховым.

8. Учитесь у Щукаря!

В разговоре со мной Михаил и Григорий понесли такую чушь, махая казацкими шашками, что этого самого Шолохова с этим самым Мелеховым я отправил к деду Щукарю, говоря, - учитесь у старика думать, это вам не шашкой махать!

Затем отправился подальше от разгневанного, ушедшего не так далеко Герасима, к следующему писателю, тоже Михаилу.

9. Наследственная трусость русских писателей перед тиранами с Кавказа

Следующему Михаилу, по фамилии Булгаков сказал,

- Мишка, ты, как трусливый профессорский сыночек, в своём произведении "Мастер и Маргарита" очень уж замаскировал мысли. Только философ-левша-сталевар, может догадаться, что знаменитый сумасшедший дом это Кремль, а Латунский это Сталин. Сталь-Латунь - похоже. Ты, Мишка, также шестеришь перед Кавказом-Сталиным, как Лев Толстой перед Хаджи Муратом, а Михаил Лермонтов - перед Мцыри.

Воспевание Кавказа, - вдалбливал я писателю-дилетанту, - трусость твоя перед ним, мостит дорогу к власти всяким Кобам-Джугашвили. Шамили, Дудаевы захватывают власть, балбесы вы односторонние, неграмотные!

Лично, - говорил я Булгакову, - лично я буду бить в лоб, без всякой маскировки писательских мыслей. Нынче у Галиафов-Сталиных, лоб самое слабое место. Умелому пращнику нужно занять позицию Давида.

Позиция Давида проста: надобно поспешно побежать навстречу филистимлянам!

10. Отчего ты Светлов, в небо смотрел? Когда Коба смело, вёл людей на расстрел?

Светлову Михаилу посоветовал удалиться, и не прославлять Испанию, так как в заоблачный плёс, уходят певцы этой самой Испании. Андалусия, Валенсия, Гренада, помалкивают, когда Гарсий Лорок уводят на расстрел. Россия видит соломинку в чужом глазу. Бревно Гулагов Россия не замечает. Поэтому земля под ногами убийц не стонет.

11. Приказ подонку Джугашвили

Отцу всех народов, Великому Сталину я приказал посадить Макса Пешкова в Гулаг, к Солженицину Александру Исаевичу.

- Пусть, - говорю я Сталину, - Макс, вместе с Солженициным, напишут роман "Отец". После написания, любезный, - растолковывал я глуповатому Кобе, этому безграмотному, но хитрому грузину, - вели Шаламову Варламу Тихоновичу, включить роман "Отец" в его сборник "Колымские рассказы", под заголовком "Казначей царицы Тамары в овечьей шкуре".

12. Он солдат ещё живой!

Вечно живому фронтовику, Василию Тёркину приказал спасти солдата Твардовского на переправе русской личностной чести от коллективного грузинского беззакония. Спасти в ледяной воде переправы, частного мнения многочленов России от трёхглавого мнения одночлена Сталина-Коба-Джугашвили.