Приключения в стране львов

— К яхте, ребята! Живей!

Через несколько минут уже на борту они стали свидетелями торжественной, но мрачной и тяжелой сцены.

ГЛАВА 17

Палуба яхты представляла действительно драматическую, потрясающую картину.

В кормовой части в угрюмом безмолвии выстроился в два ряда весь экипаж. Впереди строя, ближе к рулю, стоял узкий длинный ящик, прикрытый национальным флагом. То был гроб.

Возле него стоял капитан.

Фрике и Барбантон обмерли, не видя Бреванна. Невыносимая тревога пронзила их сердца. Но через минуту оба облегченно вздохнули.

Страшный кошмар рассеялся.

О эгоизм дружбы! Они увидели бледное лицо самого Андре, поднимавшегося по лестнице на палубу. Он едва мог ходить, но все-таки счел своим долгом отдать покойнику последний поклон.

Друзья готовы были оплакивать того, кого не пощадила безжалостная смерть, но, слава богу, им был не господин Андре.

— Неужели умерла она, и мы не помирились перед смертью? — пролепетал жандарм.

Бреванн подошел к гробу, снял шляпу и, обращаясь к матросам, сказал:

— Мы провожаем в последний путь рулевого Ива Коэтодона, унесенного эпидемией. Нашего бравого товарища приходится хоронить на чужбине, но его могила не будет забыта. Я позабочусь о том, чтобы ее содержали в порядке. Увы! Это все, что можно сделать. На всю жизнь останется нам памятной несчастная стоянка в Сьерра-Леоне, и в своих сердцах мы воздвигнем жертве долга памятник, который будет прочнее пышных монументов с громкими надписями. Прощай, Ив Коэтодон! Прощай, матрос! Ты умер честной смертью. Покойся в мире!

Капитан подал знак. Резко прозвучал свисток боцмана. Четыре человека подняли гроб и поставили на лодку, висевшую на блоках, вровень с поручнями штирборта.

Грянула пушка. Лодка медленно спустилась на воду вместе с гребцами, державшими весла кверху.

Вслед за тем спущен был большой баркас с капитаном и делегацией для сопровождения гроба на английское кладбище.

Тут только Андре заметил друзей.

— Наконец-то вы вернулись! .. И при каких печальных обстоятельствах!

— На яхте желтая лихорадка?

— Увы! И дай Бог, чтобы обошлось без новых жертв.

— Разве еще есть больной?

— Не больной, а больная. Бедняжка! Барбантон, вас ждут с нетерпением. Идите скорее.

— Сейчас, господин Андре. Фрике, пойдемте со мной. Я холодею при мысли… Ведь она все же носит мое имя… болезнь тяжелая…

— Мадам два дня была в отчаянном положении, но теперь ей гораздо лучше. По-моему, она на пути к выздоровлению.

— А если так, то я опять начинаю бояться. У женщины, которая вынесла желтую лихорадку, характер, наверное, становится еще тяжелее.

— Не говорите глупостей, не будьте ребенком! Предупреждаю, после перенесенного потрясения ваша жена сильно переменилась. Она переменилась и физически и морально.

— Что вы говорите?

— Говорю правду, мой друг. Желтая лихорадка появилась на яхте дней десять тому назад. Сперва все испугались: сразу занемогло два человека. Я был прикован к постели и мог лишь заочно давать указания по уходу за ними. Зато ваша супруга — вот молодец! — превратила себя в сиделку, день и ночь дежурила при больных, отбросив всякую брезгливость. Все изумлялись ее мужеству, самоотверженности и твердости. Положительно утверждаю, и это может засвидетельствовать навещавший нас доктор-англичанин, что ее энергия больше всяких лекарств помогала больным и поддерживала бодрость духа в остальном экипаже. Один из матросов безусловно обязан ей выздоровлением. К несчастью, она четыре дня назад заболела сама, когда выхоженный ею пациент был уже вне опасности. За другим некому стало ходить — и вот мы его сегодня хороним… Идемте же к ней скорее. Мадам вас поминутно спрашивает, ваш приход может ускорить выздоровление.

— Да верно ли это, господин Андре? — переспросил жандарм, к которому вернулись прежние опасения.

— Даю честное слово. Она только того и боялась, что умрет, не помирившись с вами.

— Если так, идемте. Но только я гораздо меньше трусил, когда первый раз шел в атаку.

Бреванн, сломанная нога которого только начала заживать, оперся на руку Фрике и спустился вниз. Там он подошел к приотворенной двери в одну из спален. Оттуда высунулась голова юнги, исполнявшего, очевидно, при больной обязанности сиделки.

— Она спит?

— Ее разбудил пушечный выстрел.

— Войдемте в таком случае. Сударыня, я к вам с хорошими вестями.

— Что мой муж?

— Вернулся. Фрике отыскал его.

— Попросите его прийти сюда.

— Он уже здесь. Ну, мой друг, подходите, смелее.

— Господин Андре, у меня ноги подкашиваются, — глухо прошептал жандарм, входя в комнату. Парижанин подталкивал его сзади.

Больная сидела на постели, вся обложенная подушками. Барбантон увидел бледное, худое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. К нему протягивалась худая рука. Кто-то рыдал.

Унтер бросил на жену растерянный взгляд, машинально взял руку, откашлялся, поперхнулся и не произнес ни слова.

На знакомом лице, преобразившемся после сильных страданий, он не находил прежних жестких, бездушных черт, которые так его раздражали. Куда девались эти пронзительные взгляды, эти плотно сжатые саркастические губы… Да, Андре сказал правду: в физическом отношении перемена была полная.

Ну, а в нравственном?

Больная заговорила первая тихим, ласковым голосом:

— Друг мой, я уж и не думала с вами увидеться… Такая страшная болезнь! Вот мучение-то было! .. Дорогой, я вас не понимала. Я с вами очень дурно обходилась. Можете ли вы меня простить?

Барбантон стоял с покрасневшим носом, с мокрыми глазами и жестоко теребил свою бородку.

— Сударыня, мой друг, дитя мое! Я — старый дурак. Больше ничего. Сказать нужно прямо. Я хотел все устроить в доме по-военному, по-жандармски. В чувствах я смыслил не больше австралийского дикаря. Вы возмутились против деспотизма — и хорошо сделали. Я ведь тоже вас не понимал — а потом уж было поздно.

— До чего вы добры! Себя же обвиняете, берет на душу несуществующую вину! Спасибо. Скажу одно: я решила начать новую жизнь, если избавлюсь от желтой лихорадки.

— Но ведь опасности больше нет… Мне так сказал господин Андре.

— При этой болезни бывают внезапные возвраты, и потом… я боюсь, несмотря на радость встречи, что, вернувшись сюда, вы тоже можете заболеть.

— Об этом не тревожьтесь, сударыня, — сказал Бреванн. — Фрике и ваш муж закалились, проделав путешествие по болотам. Здешние миазмы на них не подействуют. С другой стороны, нами приняты все возможные гигиенические меры, так что едва ли стоит ожидать дальнейшего распространения эпидемии. Наконец, яхта сейчас уходит на юг, машинист уже разводит пары, и здоровый свежий воздух открытого моря сделает свое дело. Сударыня, мы сейчас оставим вас наедине с супругом. Вам, вероятно, о многом нужно поговорить с глазу на глаз. Пойдем. Фрике.

— Сейчас. Но сперва я должен отдать мадам Барбантон пропажу.

Парижанин вынул из кармана кожаный мешочек, из которого высовывались концы оборванной цепочки.

Он открыл его и достал знаменитый медальон.

— Вот эта штучка вытащена из желудка двенадцатиметровой змеи. Она нечаянно проглотила ее вместе с вором. Я не открывал медальона, не желая быть нескромным. Да и запирается он, вероятно, с каким-нибудь секретом. Впрочем, это не важно. Не угодно ли, сударыня, удостовериться, тут ли билет?

Горячо поблагодарив юношу, возвратившему, в сущности, ей и семейное счастье, и состояние, женщина дрожащими от слабости руками открыла медальон и вскрикнула от разочарования.

Там ничего не было.

Возгласы удивления вырвались и у Фрике с Андре. Жандарм остался невозмутим.

— Ну что ж! — сказала больная, быстро все обдумав. — Билет потерян, значит, деньги пропали. Лучше не думать об этом. Хотя все-таки жаль: ведь выигрыш обеспечивал нам безбедное существование. Ничего, мы будем работать — не правда ли, мой друг?