Ленька Охнарь (ред. 1969 года)

— Леня очень загордился, — сказала она. — Студент института!

— Будущий немец. Генос.

— Задрал нос.

Подруги рассмеялись.

Вот канарейки! Еще и острят над ним.

Проходившие студенты оглядывались на их группу, парни задерживали взгляды на Алле, и Леонид вдруг почувствовал, что ревнует ее к этим взглядам, как и прошлым летом в фойе Художественного театра. «Неужели не остыл? Жора-свистун! » Плюнуть на все приличия и смыться? Он отлично знал, что первый отсюда не уйдет.

— Загордились, по-моему, вы, — сказала он, как бы обращаясь к обеим, но относя слова только к Алле и придавая им особый смысл.

Она поняла его.

— Это всё твои выдумки, Леня. Жизнь — как спутанный моток ниток, и, пока найдешь нужный конец, не один раз ошибешься.

Как ни старался Леонид в душе унизить Аллу Отморскую, чтобы защитить себя от новых страданий, он не мог не видеть, что она еще похорошела. Темно-синее платье с белым воротничком плотно охватывало ее покатые женственные плечи, узкий лаковый пояс подчеркивал талию. Желтый гребешок в ржаво-черных волосах, казалось, горел. Щеки, утратив южный загар, приобрели неяркий, матовый румянец, посвежели, руки были холеные, с розовыми полированными ногтями. Что в Алле появилось нового? В уверенном взгляде, в улыбке проступило сознание силы, а в движениях, походке — сдержанная плавность, изящество. Прическа у нее была модная, брови, губы подкрашены почти незаметно, очень искусно. Конечно, если красоту Аллы можно было назвать «парфюмерной», как пять минут назад, черня ее, определил Леонид, то лишь потому, что молодая женщина явно не чуждалась парфюмерии...

— Заниматься пришел? — спросила она.

В ее голосе Леонид не услышал насмешки — наоборот, ему почудилось, будто Алла просила его забыть доставленные ею страдания. С чего этакая мура в голову полезла?

— Зачеты скоро.

— Мы тоже с утра готовились, — легонько вздохнула она. — Уже домой собрались. Не собираешься?

— Ты ведь в Замоскворечье? — сказал Леонид и покраснел. Он впервые вслух назвал местожительство Аллы, подтверждая, что все знает о ее браке.

— Жила, — сказала она с коротким смешком, подчеркнув ото слово. — Теперь в Гознаке, на Лужнецкой.

— Так что по пути, — вставила Муся.

— В общежитии? Что случилось?

У Леонида тяжелым жаром налилась грудь, вспотели руки. Не морочат ли подружки ему голову? Непохоже. Сладкая надежда, противная самому себе, шевельнулась в сердце, перехватила дух, и Леонид понял, что все это время он продолжал и ненавидеть и любить Аллу Отморскую, и ненавидел потому, что она предпочла ему другого. Он забыл, что собирался до самого вечера заниматься в библиотеке, что лишь пять минут назад перешел на хорошее место у окна, проговорил будничным тоном:

— Я как раз тоже хотел домой.

Только не признался себе в том, что если бы Алла и не перебралась в общежитие, он все равно по первому ее слову пошел бы их провожать.

— Мы в раздевалку, — сказала Муся.

— Пойду книги сдам.

Ему показалось, что Алла подарила ему долгий и признательный взгляд. Уж не собирается ли она возобновит прежние отношения? Как трудно Леониду было идти в зал обычной неторопливой походкой. «Что с тобой, Охнарище? — говорил ему какой-то голос. — Куда опять полез? Мало психовал, крови испортил? Конечно, «только проводить девчонок»? Джентльмен... из асфальтового котла! Все юлишь? »

Чего он хотел? Искренне говоря — сам не знал. Однако чего-то хотел.

В гардеробной Леонид застал подруг одетыми, взял с вешалки свое драповое пальто с меховым воротником, я они вышли из библиотеки.

Сырость безветренного зимнего дня охватила их, срывался редкий снежок. Кремлевская стена, Никольская башня вдали казались красновато-седыми. Пронесся желто-синий троллейбус — этот вид городского транспорта только что вводился. В свете серенького дня предметы потеряли резкость, казались отодвинутыми.

Мягко шуршали шины, приглушенно тренькали звонки трамвая, бежавшего по Моховой к Манежу.

Леонид распахнулся, ему было жарко.

— Какое у тебя пальто! — покачала головой Муся. — А мое назвал буржуйским. Сколько стоит?

— Дареное.

Он рассказал о посещении Максима Горького. Подруги слушали с возрастающим изумлением.

Алексей Максимович знаете скольким помогает? Я в статье читал: уйму писателей обучил — и Всеволода Иванова, и Бабеля, и Федина, и Зощенко... Издает библиотеку «Всемирного романа» для народа... А скольких просто из беды выручил? Мне Прошка Рожнов рассказывал. Одного в институт устроит, другого в санаторий, тому костюм, тому одеяло, — вот и мне это пальтишко.

— Я стихи Рожнова знаю, — сказала Муся. — Талантливый поэт.

Похвала в адрес друга вызвала у Леонида горделивое чувство: с какими людьми водит знакомство!

— Везучий ты, Леня, — смеясь сказала Отморская.

— Не одни же затрещины хватать от ангела-хранителя? — чуть нахмурился он. — Ты, что ли, судьбой обижена? Добилась своего с «походом», как говорят энтузиасты прилавка.

— Наоборот, мне совсем... давно-давно не везет.

Слова эти Алла произнесла с оттенком грустной замкнутости, и Леонид почувствовал, что они имеют прямое отношение к ее переселению на Лужнецкую набережную. Что все-таки у нее случилось? Поссорилась с Ильей? Решила проучить? Он выжидательно молчал. Алла не собиралась открывать свою тайну.

По Воздвиженке пошли пешком на Арбат, к трамвайной остановке. Редкие снежинки, срывавшиеся с низкого перламутрового неба, кристалликами садились на плечи, рукава, долго не меняли форму. Вдали проступили запушенные деревья Никитского бульвара, словно нарисованные серой пастелью.

— Рассказывай свои новости, Леня, — говорила Муся Елина. — С тобой ведь все время необыкновенные истории случаются. Живописью занимаешься?

Все у него спрашивали о живописи — как сговорились. По сердцу Леонида словно провели булавкой. (Эх, загубил, наверно, он свои способности!)

— До этого ли, — отмахнулся он. — Наверно, Муся, только твоими стихами будем любоваться... да вот игрой Аллы. Муж — актер, поможет.

Все-таки Леонид не сдержал своей обиды, ревности, сорвался. Ему сделалось стыдно, досадно на себя.

— У нее больше нет мужа, — вдруг бухнула Муса.

Сердце Леонида провалилось в живот, а может, совсем выпало — он совершенно его не чувствовал. Он быстро глянул на Отморскую:

— Как — нет?

Она молчала, не улыбалась, как это бывает, когда о нас шутят.

«Вот почему Алка перешла в общежитие», — мелькнуло у Леонида. Внутренний голос с прозаической трезвостью спросил: «Как эта весть отразится на тебе? Ты еще в библиотеке всполошился! Захочешь вернуть прошлое? Значит, все время морочил себе голову? Где ж твое мужское самолюбие? » Ему совсем не было совестно этих мыслей.

— Вы говорите какими-то загадками, — сказал он. — Я ничего не пойму.

Они уже подошли к трамвайной остановке на Арбатской площади. Здесь, в ожидании, как всегда по-зимнему молчаливо, стояло несколько человек.

Ни Алла, ни Муся не отозвались на слова Леонида. Он решительно взял обеих под руки и предложил пешком дойти до Кропоткинских ворот — тут всего две остановки. Ему не терпелось узнать, что произошло у «Курзенковых», а при народе, — он это чувствовал, — Алла не станет рассказывать о разрыве.

Студентки не возразили, и они медленно тронулись через площадь к занесенному снегом памятнику Гоголю. Некоторое время все трое шли молча. Муся посмотрела на подругу, словно спрашивая у нее разрешения, сообщила:

— Алла ушла от Ильи. Он оказался недостойным человеком... просто подлецом.

— Разошлись? — уточнил Леонид.

— Мы и не расписывались, — как бы вскользь обронила Алла.

Кровь, казалось, быстрее заструилась по жилам Леонида. «Так у них никакой любви не было? Просто случайная связь?»

— И очень хорошо, что не расписывалась, — решительно подхватила Муся. — Меньше канители. Я тебе говорила! еще раньше с ним надо было порвать.

И опять Алла не возразила подруге, как бы разрешая и рассказать о себе, и честить Курзенкова. Лишь по привычке или желая скрыть волнение, прикусила нижнюю губу.