Когда пробьет восемь склянок

— Конечно! Что же еще?

— Думаю, что дело не только в этом. Точно не знаю, но наверняка за этим кроется что-то еще.

— Порассуждаем об этом завтра. Когда в полночь будешь связываться с Дядюшкой Артуром, попроси его, чтобы он собрал все возможные сведения о команде «Шангри-Ла». И о враче, который лечил усопшую леди Скурас. Мне хотелось бы узнать об этой леди как можно больше. — Потом я перечислил еще кое-что, что я хотел бы знать. — Кроме того, отведи нашу яхту к острову Гарва. В половине четвертого я снова должен быть на ногах. У тебя еще будет возможность выспаться.

Я должен был прислушаться к словам Ханслета. Ради него самого. Но тогда я не мог знать, что Ханслету действительно придется заснуть навеки.

Глава 4

Местные жители имеют обыкновение использовать в разговоре о погоде такую поговорку: «Темно, как в душе у преступника». И действительно, вокруг царила чернота. Небо — черное, деревья — черные, а холодный порывистый дождь лишал малейшей возможности увидеть хоть что-нибудь. Чтобы узнать, что перед тобой дерево, надо было врезаться в него, а чтобы увидеть яму — в нее свалиться.

Ханслет в три часа тридцать минут разбудил меня и преподнес чашку чая. Он рассказал, что Дядюшка Артур не ждет ничего путного от моей затеи и считает ее напрасной тратой времени. И все же он организовал вертолет, как и обещал. Это был один из редких случаев, когда я полностью был согласен с Дядюшкой Артуром.

Правда, теперь мне казалось, что я все равно не найду этот проклятый вертолет. Никогда бы не подумал, что будет так трудно пройти по дороге каких-то пять миль. И нельзя сказать, что мне приходилось преодолевать реки, бурлящие ручьи, карабкаться на скалы, спускаться в пропасти или продираться сквозь девственный лес: остров Торбей лишь слегка холмист и покрыт редким лесом. Пройти его вдоль и поперек в хорошую погоду все равно что совершить легкую и приятную прогулку. Но сейчас я чувствовал себя восьмидесятилетним стариком — правда, мое путешествие нельзя было назвать легкой и приятной прогулкой в хорошую погоду.

Трудности начались уже в тот момент, когда я попытался высадиться на побережье Торбея напротив острова. Даже при ярком дневном свете там запросто можно свернуть себе шею. Представьте: надо протащить надувную лодку по скользким от морской воды камням ярдов двадцать к берегу. Некоторые камни были высотой до шести футов. Не надо забывать, что при этом на тебе сапоги на резиновой подошве. А при полной темноте, я бы сказал, это отличная работа для потенциального самоубийцы. Упав в третий раз, я разбил фонарь, а после следующих, добавивших ссадин и шишек, та же участь постигла и компас, прикрепленный к запястью. Как ни странно, остался в порядке только глубиномер, который, как известно, бесценен, особенно когда нужно кого-нибудь найти в бездорожном лесу в ночное время.

Выпустив воздух из лодки и спрятав ее вместе с насосом, я направился вдоль побережья. Это было вполне логично: идя таким путем, я рано или поздно окажусь в песчаной бухте, расположенной в самой отдаленной части острова. Именно к ней должен был подлететь вертолет. Поскольку я не мог видеть ни деревьев, ни обрывов, мне приходилось с математической регулярностью падать в воду. Выбравшись из воды на берег в третий раз, я решил идти не вдоль самой кромки, а несколько глубже. Причиной являлся не страх промокнуть (я посчитал бессмысленным надевать костюм для подводного плавания, поскольку в перспективе должен был идти через лес, а потом сидеть в вертолете) и не сигнальные огни, которыми я должен был дать знак вертолету: они были тщательно упакованы в промасленную обертку. Я вслепую брел через лес потому, что, продолжая тащиться по побережью, не добрался бы до места встречи ранее полудня.

Не имея компаса, я мог ориентироваться только на направление ветра и общее расположение острова. Бухта, которую я искал, находилась на востоке, а ураганный ветер с дождем дул прямо с запада. Поэтому я пришел к выводу, что если подставлю холодному хлещущему дождю затылок, то это поможет мне более-менее точно держаться верного направления. Кроме того, я помнил, что остров Торбей посередине имеет горбообразный холм, покрытый соснами и пролегающий с востока на запад, так что всякий раз, когда чувствовал, что земля под ногами начинает вдруг полого опускаться в ту или иную сторону, сразу понимал, что изменил направление. Ко всему прочему, иногда и ветер начинал меняться, а лес становился то гуще, то реже.

В один прекрасный момент я спросил себя: сможет ли вертолет при таком дожде и ветре вообще добраться до бухты? В том, что он сумеет приземлиться, я не сомневался — бухта была хорошо защищена с трех сторон, но вот доберется ли он до бухты — это другой вопрос. Я имел лишь смутное представление о способностях вертолетов к маневру при той или иной силе ветра; когда они лишались этой возможности, я точно не знал. И если вертолет на встречу не явится, то мне предстояло долгое путешествие назад на холодном, пронизывающем ветру, а потом долгое ожидание: только с наступлением темноты я мог попасть обратно на «Файркрест».

Минут через пятнадцать после того, как я, Бог знает сколько раз, наткнулся на различные пни, я вдруг услышал шум вертолета. Сначала очень слабый, отдаленный, временами и вовсе исчезающий, он постепенно становился громче. Машина прилетела намного раньше назначенного срока, черт бы ее побрал! Вертолет приземлится, никого не найдет и улетит обратно. О моем душевном состоянии лучше всего свидетельствовало то, что в те минуты мне даже не пришло в голову, что сначала он должен будет отыскать песчаную бухту и только потом приземлиться; а отыскать ее в темноте он просто не сможет. Сначала я подумал о том, чтобы воспользоваться одним из сигнальных огней, чтобы, по крайней мере, показать, где я нахожусь в данный момент. Я почти распаковал одну ракету, но потом снова упаковал ее. Договоренность была такая: зажечь огонь для указания места приземления. Если бы я сейчас зажег огонь, то вертолет сориентировался бы на него и подстриг винтом вершины сосен. Это был бы конец и для меня, и для вертолета, и для тех, кто в нем находится.

Я прибавил шагу, насколько это было возможно: почти бежал. Мне несколько лет не доводилось бегать. Через пару сотен ярдов легкие начали посвистывать, а сам я пыхтеть как паровоз, разводящий пары. Тем не менее я продолжал бежать. Натыкался на деревья, спотыкался о корни, падал в мелкие грязные выбоины в земле. По лицу меня все время били низко свисавшие ветки, но из этих зол самым большим было то, что я постоянно натыкался на деревья. Не помогало даже то, что я вытянул руки вперед: все равно продолжал на них натыкаться. Тогда я поднял с земли сук и побежал, держа его перед собой, но независимо от того, в какую сторону я тыкал, деревья почему-то всегда попадались с другой стороны, и в конце концов у меня создалось впечатление, что я пересчитал все деревья этого проклятого острова. Тело болело так, что я казался себе кегельным шаром. Разница заключалась лишь в том, что шар сам сбивает кегли, в то время как мои кегли-деревья сбивали меня. Шум вертолета то затихал, то вновь усиливался. Одно мгновение я испугался, что он совсем улетел, но тем не менее вскоре я опять услышал рев двигателя. Постепенно небо на востоке начало светлеть, но различить контуры вертолета я еще не мог. Пилот тоже ничего не мог увидеть, так как с высоты земля ему казалась вообще черной.

Внезапно земля ушла у меня из-под ног. Я напряг мышцы. Вытянув руки, я готовился к удару, но они не находили опоры. Я продолжал падать, вернее, катиться вниз по поросшему кустарником склону. В эти мгновения впервые за всю ночь я бы с радостью поприветствовал появление какого-нибудь дерева, которое могло бы задержать мое довольно быстрое скольжение вниз. Трудно сказать, сколько деревьев росло на этом склоне, но я не наткнулся ни на одно. Видимо, это был самый крупный карьер острова Торбей. Наконец я перекатился через травянистую полосу и очутился на мягком сыром песке. Не успев отдышаться и наполнить легкие свежим воздухом, я поблагодарил природу за то, что она успела за миллионы лет превратить здешние камни и скалы в мягкий мелкий песок.