О годах забывая

Наташа ускоряла шаги и наконец подбежала к берегу.

— Ах ты, негодная девчонка!

— Мамочка, прости!

Павлик наблюдал из-за кустов и мотал головой, подергивался, закрывал глаза, словно Наташа лупила не Юльку, а его.

— Мамочка, мамочка, прости меня! Больше не буду! — лепетала растрепанная Юлька. И, не выдержав этого наказания, Павлик заревел так, будто больше всех попало ему. Но, пристыженный своим криком, упал на траву и уткнулся в нее лицом.

Он плакал долго: потерял и Атахана, и Юльку с Наташей… Наплакавшись, он уснул. А когда проснулся, на землю уже опустилась ночь… Как сотни заведенных, торопящихся часов, тикали цикады. Зацокал соловей, смолк и вдруг разошелся. Кажется, благодаря ему резче запахли ночные цветы, ярче вспыхнули звезды, а луна раздвинула облака, чтобы взглянуть на певца. Свет луны коснулся грустного лица Павлика. Во всем мире были трое: луна, Павлик и соловей. Потом остались луна и Павлик. Он благодарно улыбнулся луне за то, что она — с ним.

Он закрыл глаза, свернулся калачиком, подтянув к груди колени. Но спал он недолго…

XII

Солнце осветило влажную макушку Павлика, когда он вынырнул из реки и, набрав воздуха, снова погрузился в воду. Его рваные тапочки, истрепанные штаны, дырявая куртка и рубашка с майкой были аккуратно сложены на берегу, как раз на том месте, откуда Юлька сорвалась в воду. Подобно круглому поплавку, заблестела его стриженая голова на торопливой реке.

Из-за бугра за Павликом тайком следили трое ребят. Это была засада. Выражение лиц мальчишек не предвещало ничего доброго. Вооруженные камнями и палками, они были настороже.

Павлик появлялся на поверхности, покрасневшими глазами смотрел, на сколько его отнесло бурным течением от берега, и, набрав побольше воздуха, упрямо погружался на дно.

— Мы ему дадим за нашу Юльку! — готовился к возмездию самый младший, а старший мрачно поддерживал:

— Думает, если у нее нет отца, значит, ее обижать можно! — И он треснул палкой по земле, отрабатывая удар. Неминуемая кара приближалась. Мстители клокотали от гнева.

Павлик вынырнул, отдышался и снова исчез под водой.

Один мальчишка выбежал из-за бугра, схватил одежонку Павлика и скрылся в засаде.

Павлик вынырнул счастливый: в руке был нож Атахана. Рукоять блестела, словно отлакированная. Павлик, довольный, выбрался на берег и не заметил пропажи. Рассматривал рукоять подробно, поворачивал… И вздрогнул от окрика:

— Отдай нож!

Он обернулся, кинулся к одежде, но ее не было. Трое ребят уже выскакивали из-за бугра. Перепуганный Павлик отвел руку с ножом за спину.

Мальчишки наступали, размахивая палками.

— Не отдашь — порвем твою одежду! — предупредил старший и высоко поднял на палке рубашку Павлика.

Мокрый, озябший, стуча зубами, стоял перед ними Павлик в длинных и широких, не по размеру трусах. Он растерялся, подтянул трусы и сжал нож, точно это было единственным спасением.

— Брось нож! Считаю до трех! — скомандовал верховод и начал: — Р-р-раз! — Он сбросил рубаху Павлика с палки, ребята подхватили, взялись за рукава, приготовились.

— Считай! — крикнул самый маленький.

С грустью посмотрел Павлик на нож, вздохнул. Один глаз у медведя еще был влажным, будто он подмигивал Павлику.

— Два-а-аа! — считал парень.

Зубы Павлика выбивали чечетку. Губы посинели. Гусиной кожей покрылись руки и ноги. Холодно! Страшно! Жалко рубашку…

— Два-а-аа с половиной! — тянул верховод.

Натянулась рубаха Павлика, затрещала…

— Три-и-ии! — Парень мотнул рыжей головой.

— Не отдам! — мотнул головой Павлик.

Рубаха расползлась на две части. Рыжий метнул камень и выбил из руки Павлика нож. Павлик подхватил нож левой рукой и побежал. Мальчишки — за ним. Павлика настигали камни и палки. Он взобрался на маленькую сопку и, пересекая поле, понесся к больнице. Мальчишки не отставали.

Прерывисто дыша, обессилев, Павлик подбежал к ограде больничного садика, где дремал старик.

— Дедушка, передайте ножик Юльке! — крикнул Павлик.

Сперва старик приставил ладонь к глазам, пригляделся:

— Ась? — Он приставил другую руку к заросшему сивой щетиной уху.

Павлик пробежал вдоль ограды и увидел двух больных: они за столиком играли в домино.

— Ножик этот Юльке передайте! — Он перебросил нож через ограду: — Юльке! Скорее!

Подоспели к самой ограде и трое мальчишек, швырнули рваную одежонку Павлика в садик. На траву упали лохмотья, тапочка перевернулась в воздухе и шлепнулась набок, так что стало видно: подметки нет.

Проходя мимо Павлика, все поочередно ткнули его кулаком в бок, а рыжий стукнул по шее. Павлик, поддерживая руку, распухшую от удара камнем, молча снес все обиды.

Мальчишки ушли с сознанием исполненного долга.

Один больной, положив костяшки домино на столик, поднял нож и, рассматривая его, направился к крыльцу. Другой собрал изорванную одежду Павлика, приблизился к ограде и, укоризненно качая головой, попрекнул:

— Плохо, очень плохо смотрят за тобой родители! Нехорошо, очень нехорошо. Беги скорей домой, мальчик, — и передал Павлику разорванную рубашку, штаны и тапочки.

Павлик поплелся в кусты, проверил, на месте ли чехол, и начал облачаться в пыльные лохмотья.

— Мальчик! — прозвенел голосок Юльки. Она была в синем платьице. — Тебя как зовут?

— Павел! — не оборачиваясь, отозвался он, глядя на свою распухшую руку и шмыгая носом.

— Павлик, тебя мама моя зовет.

— Не пойду! — Он оглядел себя: вид был растерзанный. — Не пойду! Принеси мне хлеба!

Юлька юркнула в комнату, оттуда появилась Гюльчара. Вдвоем они втянули упирающегося Павлика в комнату Наташи.

— А меня зовут тетя Наташа, — приветливо представилась она.

Его поразил ее мягкий, грудной голос. Павлик попробовал насупиться. Почему-то плохо получилось.

— Сейчас тебя накормим, — гостеприимно сказала Наташа.

Он замотал головой, давая знать, что отказывается.

— Мама, дай ему хлеба, он голодный.

— Ничего не голодный! — рявкнул Павлик.

— Нет, голодный, — настаивала Юлька. — Сам просил у меня хлеба.

Наташа придвинула ему тарелку каши с мясом и подливкой.

Павлик шмыгнул носом. Отвернулся бы, но глаза впились в тарелку.

— Ешь, ешь, — ласково сказала Наташа.

— Не буду, не хочу, ни за что! — А рука потянулась за ложкой, другая за хлебом. Но тут он вскочил: — Я с грязными руками дома не сажусь за стол. — Он посмотрел на дверь: не удастся ли сбежать? Взгляд был красноречив, и Гюльчара поплотней притворила дверь.

— Ну что ж, ты прав, — с улыбкой сказала Наташа.

«У нее улыбка и голос, как у Людмилы Константиновны, и Людмила Константиновна так говорит: «Ну что ж, ты прав», и так же улыбается… Нет, не так же… Она совсем не похожа на Людмилу Константиновну. И стаканы у нас в детдоме другие — лучше, и ложки, и хлеб не так режут».

Павлик, увидев, как солнечный луч упал на его ушибленную камнем руку, словно случайно переступил с ноги на ногу, отодвинулся от луча. И как бы между прочим повел глазами по комнате. Увидел рисунки, прикрепленные к стене. Рукоять-медведь… Потом догадался: второй рисунок — фонтан нефти. От третьего рисунка он отвернулся. На нем была изображена цветными карандашами его, Павлика, голова, вздернутый нос, мстительно утыканный ядовито оранжевыми веснушками. Глаза голубели нахально. А главное — выделялись два угловатых приставленных друг к другу кулака. Такая привычка у Павлика: начиная драку, кулаки перед самыми глазами держать рядом — для защиты.

Заметив, что Гюльчара, Наташа и Юлька следят за его взглядом, а Юлька ухмыляется, Павлик хмыкнул:

— И не похоже!

— На кого? — не без ехидства поинтересовалась Юлька. Наташа потянула ее за рукав, и «художница» поджала губки.

— Ни на кого!

Старая Гюльчара, опередив Наташу, подвела Павлика к эмалированному тазику, а сама наклонилась к узкогорлому кувшину с водой. Чувство гостеприимства подтолкнуло Юльку, и она из-под рук Гюльчары выхватила кувшин. Гюльчара притворно нахмурилась.