Заговор Мурман-Памир

Немного дальше застыл на такой же застывшей лошади, словно в дремоте, огромный, длинноногий, босой киргиз.

Уздечку Бурундукова коня держала другая рука.

— Садык, милый, как ты, откуда?

— Я, ата, на дереве сидел, а это мой земляк, баранчук!

Киргиз снизу орал:

— Эй, эй, деньги, деньги!

— Давай ему денег скорей, мы ему заплатим, — говорил мальчик.

Он поскакал к киргизу и передал деньги.

— А с этим что?

Киргиз показывал на Рахманкуля.

— Заруби его скорее, а сапоги себе возьмешь, — звонко крикнул мальчик.

Передняя пара скрылась. Приближалась ночь. Ясно было, что продолжать путь по этой дороге нельзя. Садык немного знал эти места. Днем он совершил головокружительную поездку по обрывам и ледникам. Теперь они свернули с дороги и пробрались между утесами, часто ведя лошадей под уздцы. Заночевали в пещере, зато были спокойны, как никогда за всю дорогу.

Потом добрались до заброшенной в небо юрты пастухов. Здесь окончательно был выработан план поездки. Оба переменили одежду. Бурундук одел более простой и теплый халат, киргизскую войлочную шапку. В его сибирском лице, как и во всем складе его приземистой фигуры, было что-то татарское. С этого дня он стал ежедневно подкрашивать лицо хиной, сделав его коричнево-оливковым, как делают женщины повсеместно в Азии. Местная поговорка: «Как русский ни хорош, а все глаз у него голубой (не черный)», неприменима была к Бурундуку, так как глаза у него были карие.

Мальчик одел женскую одежду и паранджу.

Казалось, узбек путешествует со своей женой.

Решено было ехать без проводников, по звездам и географической карте. К услугам все более и более редких в этих местах пастухов прибегать только на перевалах или переправах.

Залайский хребет прошли несколько восточнее того проезда, по которому вел «путь страданий».

Скоро Памир принял их одной из своих «долин ужаса».

С перевала долина казалась покрытой цветущей и сочной растительностью.

И только на въезде в нее видно было, что вся она покрыта разноцветными, играющими на солнце, голышами. Голышами, тянувшимися на сотни верст. Ничего, кроме голышей. Бродячие пески засыпали их в разных направлениях.

И все же после напряженных волнений на проезжем пути, путники отдыхали душой и телом, вволю предаваясь сну.

Здесь по нескольку суток никто не попадался навстречу.

Вели же стадо яков или джигиты подымали пыль на горизонте — можно было схорониться в скалах и пропустить их.

Так шли они по диким и безводным местам, покрытым редкими клочками растительности, не желая видеть и не видя человеческого лица.

Шли и приближались к цели.

НАДПИСЬ НА СКАЛЕ

Верблюжий ветер…

Держась за ветки повисших над осыпями кустов, Бурундук и Садык вглядывались в бесконечные дали, развернувшиеся перед ними. Светложелтые лысины песков, чередуясь с темными пятнами конусообразных возвышений, напоминали пустынную шахматную доску. Небо раскосое, в пятнах скал, глядело широко и неприветливо. Но ветер, взлизывавший истертые бока холмов, доносил на порывах чуть слышные запахи паленой шерсти, верблюжьего помета, яка и грязного жилья.

Узким коридором, с протянувшейся посередине узенькой серебряной ниточкой ручья, лежала под ногами долина. Та самая долина, ради которой пройдены такие расстояния и преодолены такие трудности.

Да, сомнений не было, урочище Берендеева было в расстоянии суток пяти отсюда.

— Ну, теперь-то нельзя подкачать. Теперь-то мы не будем так просты, чтобы сунуться прямо в лапы ханымцам, без сомнения, окружающим ставку Берендеева кольцом.

— Баранчук, тебе ехать один день пути к восходу, там у источника ручья из Кара-Куля найдешь русских людей, к которым у меня письмо. Вот письмо, вот деньги. Ждем тебя через два дня в этих пещерах.

Баранчук спрятал письмо в лохматую шапку и поскакал.

Путники же не остались ждать его в условленном месте, а сразу передвинулись значительно к востоку, в место, откуда долину можно было держать под наблюдением.

— Неизвестно еще, кто может за ним протащиться. А если он поедет один, мы его отсюда всегда перехватим.

Наткнулись на небольшой перевал, где глубокий слой песка весь изрыт был следами животных и человека. Здесь в определенное время года перегоняли стада из одной долины в другую. В этом пункте поддерживалась связь между тремя или четырьмя долинами.

Уже издали путники разглядели на скале, открывавшей вход в котловину, большую свежую надпись. Подъехали и разбирали.

«Да будет благословение неба над читающим и слушающим читаемое и передающим его другим.

Ибо полезно было бы, чтобы все проходящие пустыню и горы ознакомились с нижеследующим, равно и незнающие арабских букв и даже не говорящие на тюркских наречиях.

Всякому важно знать, что войска справедливого Ергаша волею Всемилостивого одержали между Ошем и Наманганом новую победу.

Большевик же, предавая огню селения и ругаясь над женщинами и стариками, в страхе отходит. Итак, убивайте всякого встреченного в этих местах русского, кроме находящихся под особым покровительством. Теперь пойдет речь о шайтане, общеизвестном жителям высот и предгорий.

Не должны ли новые законы для всего живущего быть написаны под ясным небом Кровли Мира? Жители гор и предгорий, кто из вас скажет на это: нет?

Такого ни одного не найдется. Ханым, ханым! Твои люди понесли большие труды и тяжкие лишения для общего блага. Прочитавший, если ты благородный человек, собирай стада верблюдов и яков и прикочевывай поближе к урочищу Кара-Куль в помощь людям ханым, стерегущим шайтана, потому что русские собаки изворотливы, как лисицы.

Неверно, что шайтана нет больше среди них.

Все это написано по повелению пресветлого Хай-Ходжи-Худеяр хана из рода Бабура, потому что его пресветлость согласно неисповедимым линиям судьбы в третий раз явился среди нас.

Записывайтесь в отряды его пресветлости и полковника Розова. Все записавшиеся получают жалованье старыми рублями, английскими фунтами и монетой его величества эмира. Кроме того, вооружение и пропитание».

— Т-тэк… сказал Бурундук. Заваривается каша!

Схоронились на два дня среди камней и наблюдали долину.

Прочитанное особенно неприятно поразило его. Одиноко тащиться, ожидая удара кинжалом в спину или толчка со скалы — одно. Широкое массовое движение — другое. Здесь уже можно изобретать. Он напялил войлок на глаза, улыбнулся чуть-чуть, подумав о своей киргизской внешности и о том, что может, пожалуй, не рискуя быть разоблаченным, произнести небольшую речь перед пастухами. Ну-с! Схоронились на два дня среди камней и наблюдали долину. Движение было действительно необычное для этих мест. Время от времени в глубоких волнах пыли тяжко катились стада, скользили одиночки-джигиты, прикрывая ладонью глаза под войлочной шапкой, пристально вглядываясь в дали, скакали небольшие отряды — пять, шесть человек — маленькие лошадки, оливковые грузные лица с оттопыренными редкими усами, черные глаза навыкате, над ними длинные пики с плавающими в воздухе пучками шерсти. Все это ясно различал Бурундук в полевой бинокль. Но почему движение шло не в сторону стоянки Берендеева, а больше в обратном?

Наконец разглядел на берегу реки скакавшего позавчерашнего посланца. Садык слетал за ним.

Снова киргиз полез в лохматую, покрытую насекомыми шапку. Из шапки вытащил пук верблюжьей шерсти. Размотал. Там в тонком бухарском, голубом с желтыми солнцами платке завернут был узкий почти дамский конверт. Не без некоторого волнения разорвал его Бурундук. Ощутил еле уловимый запах духов Коти, такой необычайный здесь.