Дойти до горизонта

Мы лежим плотной кучкой в тени грот-паруса. Он — единственная наша защита. Плот вдет на «автопилоте» — с закрепленным веревочными растяжками рулем. Если он сдвигается на несколько градусов в сторону, солнечные лучи жадно нащупывают наши тела, радуясь, что еще из кого-то можно выпарить влагу. Тогда мы сжимаемся. Втягиваем освещенные участки тела внутрь укрытия, как улитки голову в раковину. Больше мы ничего сделать не можем. Жара — не холод. От мороза можно защититься, надев свитер, два или пять, разведя костер, до обалдения надуться горячим чаем, разогреться в движении или качать заледеневшими руками и ногами. В крайнем случае можно прижаться друг к другу, сложив вместе тепло своих тел.

От жары может спасти только одно — вода. Вода в любых ее проявлениях. Но ее-то у нас как раз и нет! Вернее, воды много — несколько миллионов литров, но воды морской, от которой толку, как от воспоминаний о жбане холодного кваса в домашнем погребе.

Будь у меня длинный, как у собаки, язык, я бы хоть вывалил его изо рта вниз, свесил до самой воды и дышал, тяжело раздувая бока. Но даже эта маленькая радость мне недоступна! Мой язычок, как прогорклый сухарь, застрял в основании глотки, уткнувшись в пересохшее нёбо. Если я шевелю им, создается впечатление, что затупившийся рашпиль скребет по точильному камню. Слюны нет! Ее просто не из чего вырабатывать!

— О-о-ох-о-хо! — как заведенная, через каждые три-четыре минуты жалостливо стонет Монахова. Кроме жары, ее снова одолевает морская болезнь. — О-ох-о!

— Не пыхти, и так тошно, — в свою очередь каждый раз просит ее Салифанов.

Сегодня он почти не шуткует. Только разок обозвал нас жабами, выброшенными на берег. Я, грешным делом, думал, адаптировались мы. Ведь сколько дней плыли — и ничего. А тут разом прихватило. Недаром, видно, черти грешников в аду жарят да варят, но нигде в холодильник не суют. Знают чертушки свое дело!

— Помню, в прошлом году на Приполярном Урале палатку не могли поставить. Веревки обледенели, не гнутся, пальчики, как сосульки, постукивают, — не к месту вспомнил Салифанов. — Ветерок, знай себе, дует, низовку тащит. Только палатку приподняли — она снегу полна. Ноги, как деревянные, холода уже не чувствуют, а впереди ночь…

— Ты как про тещины блины рассказываешь, — не выдержав, перебил Васеньев, передразнил:

— Вот те сто грамм в рюмашечке. Вот самовар кипящий. Сплошные удовольствия.

— Ты бы хоть о самоварах помолчал. Сами как на сковородке, — запротестовала Войцева.

— Что ж мне, про эскимо трепаться?

Войцева не ответила. Тут она, конечно, права. Сидя на электрическом стуле, рассуждать об амперах и законах Ома как-то неприлично. Помолчали.

— Еще на два градуса поднялось, — поделился радостным известием Сергей, постучал по колбе термометра ногтем. — Может, примем по сто грамм для профилактики, — предложил он, красноречиво взглянув на бак с пресной водой.

— Тут сто не поможет, — возразил Валера. — тут и пять раз по сто не поможет.

Салифанов, конечно, приготовился возражать. Не мог же он за здорово живешь согласиться с Васеньевым. Но Валера, приподнявшись, отполз к корме.

— Окунусь, — известил он непонятно кого и, как был — в одежде, плюхнулся за борт.

Я потянулся за ним. Купались всего минут десять назад, но вода уже давным-давно улетучилась, оставив на одежде, коже, волосах белый слой выпаренных солей.

— Граждане, не заплывайте за буйки! — напомнил Сергей. — Не засоряйте своими утопшими телами водоемы! Соблюдайте правила организованного купания! Во избежание!.. — он многозначительно задрал палец вверх.

— Всенепременно примем к сведению, — в предложенном стиле ответил я, шаркнул ножкой и спиной опрокинулся в море. Вода расступилась, выскочила из-под меня двумя волнами и сомкнулась сверху. На секунду моему перегревшемуся организму даже стало холодно. Но только на секунду. Потом ему стало прохладно, потом хорошо, потом никак. Даже удовольствие, если оно часто и достается в больших дозах, становится наказанием.

Я всплыл, несколькими мощными гребками догнал плот, уцепился за кормовые трубы. Сергей лениво наблюдал за мной.

— Ты плаваешь, как брошенный в лужу червяк, — отметил он мои способности. Я не знал, как плавает брошенный в лужу червяк, и потому не знал — обижаться или нет. Решил просто не услышать произнесенной Сергеем фразы. Перевернулся на спину и, удерживаясь за плот руками, некоторое время полежал, распластавшись, на воде. Она обтекала меня, приятно щекоча кожу. В принципе в таком свободном болтании можно было находиться хоть пять часов кряду. И жара нипочем. Сцепились бы гирляндой, нырнули и полоскались за плотом в кильватер друг другу, как связка сосисок. Но, увы, любая мечта, когда пытаешься претворить ее в жизнь, обрастает кучей сложностей: то нельзя, это не получается, о том лучше вообще не заикаться! В результате от мечты остаются рожки да ножки.

Только что была красивая, гордая от собственного великолепия идея, глядь, уже вместо нее жалкий обрубок, который и выкинуть — грех не велик. Так и тут. Всем моя задумка хороша, кроме досадной мелочи — привести в жизнь ее не представляется возможным.

Во-первых, плот и так еле движется, а пять наших сложнорельефных тел, цепляющих воду, повысят сопротивление и, значит, уменьшат скорость не хуже средней величины плавучего якоря.

Далее, мы уже сейчас подозрительно напоминаем утопленников недельной выдержки: кожа от частого пребывания в воде размокла, кое-где сошла лохмотьями, а молодая саднит.

У меня своя беда. Вчера не уследил, сжег на солнце шею. Впредь — наука! Не рисуйся, не изображай из себя морского волка! Ходи в рубашке. Меньше почета, но больше здоровья. Тельняшка, которую я с огромным трудом раздобыл до плавания, воротника не имеет — шея голая. Результат виден невооруженным глазом. К вечеру пошли волдыри, полопались. Сегодня уже гнойные ранки. И если в них попадает морская вода с немалым количеством растворенных в ней солей, я испытываю далеко не самые приятные ощущения. Такие же болячки найдутся практически у всех. Сергей вообще почти не суется в воду, пожег себе ноги примусами. Вот и получается, противопоказана нам морская вода по всем пунктам. Была бы пресная, тогда моей задумке цены бы не было.

Но была бы она пресной, чего ради нам было бы постоянно в ней бултыхаться? Напился и потей себе в удовольствие. Вот такие пироги получаются! На том закончил я свои грустные размышления. Перевернулся на живот, вполз наполовину на плот, забултыхал в воде ногами, стараясь не сползти обратно.

Войцева на всякий случай выставила впереди себя руки, чтобы я ненароком не взгромоздился мокрым на спальники.

— А Васеньев утоп? — не очень расстраиваясь, спросил Салифанов.

Минут через десять я уже был сух и на совершенно законном основании смог взобраться на общее ложе. Растолкал локтями не в меру развалившихся Сергея и Татьяну, отвоевал себе «место под солнцем», точнее, местечко без солнца, что в нашем случае много важнее. Очки от попавшей на них морской соли покрылись непроницаемо белым налетом осевших солей. Я вытер их изнаночной стороной тельняшки. Прозрачней они не стали. Потер стекла о спальник, на котором лежал. Результат тот же, то есть — никакой. Все, что было на плоту, пропиталось морскими испарениями. И одежда, и одеяла, и рюкзаки, и еда были одинаково волглыми. Я перебирал, ворошил запасное белье, натыкался либо на влагу, либо на пленку солей.

— Да есть здесь хоть клочок сухой тряпки?! — вслух возмутился я, заскреб ногтями по линзам очков, сдирая соль. Надел. Видно стало лучше, но мешало бесконечное количество белых точек. Вновь окунул очки в воду. На пару минут зрение восстановилось. Но скоро от центра к оправе поползла молочная пелена, загустела, схватилась, как хороший цемент. Просто проклятие какое-то!

Можно было бы, конечно, промыть очки в пресной воде, но те несколько граммов, которые уйдут на это, мне никто не выделит, как бы я этого ни просил. И правильно сделают! Расходовать воду, которой у нас осталось не так много, на избавление от досадных мелочей быта было бы преступно.