Каллиграф

– В самом деле?

– Да. Я собирался сказать вам об этом раньше, но не хотел испортить свой эксперимент.

– Эксперимент?

– Да, мой эксперимент, мистер Джексон, – мрачно кивнул он. Потом взвесил помидоры на электронных весах. (Цена составила 1,435 фунта, а в кассовом чеке стояла сумма в 1,43 фунта; Рой был скрупулезен во всем, и обычно округлял мелкие суммы вниз, когда речь шла о фруктах, и вверх, если это были овощи, что, на мой взгляд, было наглядным подтверждением факта, что англичане едят больше овощей, чем фруктов, а также помогало определить истинный статус помидоров.) Потом Рой обратил внимание на единственный выбранный мной зеленый перец и изобразил то, что, очевидно, считал своей самой любе той улыбкой: – Я проверял, как воспринимается постепенное повышение цен. Простите, что использовал вас в качестве подопытной морской свинки.

– Ясно.

Он глубоко вздохнул:

– Вы знаете, я капиталист. И, как и наша великая госпожа премьер-министр, я бакалейщик… [35]

Я хотел его перебить, но он остановил меня жестом руки и продолжил:

– Я бакалейщик. Некоторое время назад я задумался: не проверить ли мне некоторые соображения. Почему бы и нет? Ну ладно, подумал я, каковы факты?

– И каковы факты?

– Во-первых: я знаю, что мистер Джексон покупает орешки кешью каждую неделю. Во-вторых: я знаю, что он живет по соседству. В-третьих: я знаю, что он не обращает внимания на цену товаров. Вот этот чертов джем – явное тому доказательство, – он как раз заносил цену банки – 3,99 фунта. – Итак, я собрал все это воедино и сформулировал идею: провести простой эксперимент. Почему бы мне не поднимать цену на кешью по десять пенсов в неделю? Я подумал: так я узнаю, какова их реальная цена с точки зрения потребителя.

Он подвел итог кассовых расчетов, и у меня сложилось впечатление, что он разволновался.

– Как я уже сказал, я занимаюсь этим уже четырнадцатьнедель, и никакой реакции. Никакой, мистер Джексон. Ни слова. Вы даже не заметили! – Его указательный палец взлетел вверх. – Это я сказал вам о повышении цены на кешью.

– Вы хотите сказать, что эти орешки на самом деле стоят два фунта? А я…

– Я просто не мог больше стоять и наблюдать, как вы платите немыслимую цену за них, мистер Джексон. Эксперимент подошел к концу. Все, я больше не могу это вынести. Система должна работать не так. Вы должны были заметить рост цены, пойти в другой магазин, отказаться от покупки у нас. В качестве подопытной свинки вы потерпели полное фиаско. Пять фунтов шестьдесят девять… это же… это же грабеж среди бела дня, мистер Джексон!

– Мне и в голову не приходило, то есть…

– Послушайте. – Он подался вперед, склонившись над прилавком, и угрожающе понизил голос: – Я хочу, чтобы в течение следующих недель вы покупали кешью в другом месте… я хочу, чтобы вы вообще отказались от привычки покупать кешью… Я хочу, чтобы вы… – Он взмахнул руками, словно не находил больше слов.

– Отрешился от орешков? – подсказал я.

–  Именно.Именно. Тогда у меня скопится совершенно немыслимое количество кешью. Я вынужден буду сделать скидку для постоянных клиентов, чтобы распродать излишки, и мы вернем цену к более-менее нормальному уровню. Только так мы можем покончить с этой… этой белибердой.

Прядь черных волос упала на его блестящий лоб. Он оттолкнул в сторону лежавшие на прилавке голубые полиэтиленовые пакеты. Я молча развернулся и вышел из магазина, за спиной зазвенел дверной колокольчик.

I? конце улицы был припаркован «рено». Женщина-водитель, говорила по мобильному телефону. В первую секунду я с ужасом подумал, что это Люси.

Весь обратный путь до дома я плелся без сил, наверх по лестнице поднимался, как на вершину Джомолунгмы, задыхаясь, сжимая зубы и чувствуя напряжение всех мышц. Вот и последние ступеньки, ведущие к моей двери. Внезапно зазвонил телефон – словно он ждал моего возвращения, как сторожевая собака. Я осторожно поставил сумки и положил пакет с бельем на полку в прихожей, закрыл глаза, глубоко вздохнул и сосчитал до пяти.

А потом я снял трубку.

– ЛЮСИ, РАДИ БОГА! ПОЖАЛУЙСТА. ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА,ПРЕКРАТИ ЗВОНИТЬ МНЕ, ЕСЛИ НЕ СОБИРАЕШЬСЯ РАЗГОВАРИВАТЬ. ПОЖАЛУЙСТА. Я ГОТОВ С ТОБОЙ ВСЕ ОБСУДИТЬ, ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ИМЕННО ЭТОГО. МЫ МОЖЕМ ВСТРЕТИТЬСЯ, Я МОГУ САМ К ТЕБЕ ПРИЕХАТЬ, ТОЛЬКО, БОГА РАДИ, ПРЕКРАТИ ЗВОНИТЬ МНЕ КАЖДЫЕ ДВЕ СЕКУНДЫ. Я НЕ…

– Джаспер?

– ЗНАЮ, ЧТО Я ДОЛЖЕН…

– ДЖАСПЕР. ДЖАСПЕР!

Голос был мужским.

–  Что? Что?Извините, кто это?

– Что происходит?

– Уильям?

– Что?

– Это ты?

– Конечно, я. Может, ты перестанешь вести себя как последняя задница и расскажешь мне, что происходит? Что ты выделываешь с телефоном? Ты уже полторы недели не отвечаешь на звонки, а теперь, когда наконец снял трубку, называешь меня Люси.

– Извини, Уильям, извини. Это какой-то кошмар. Она помешалась. Звонила мне постоянно и молчала в трубку. Чуть ли не следила за мной.

– Ну, ты лучше бы предпринял что-нибудь, и как можно быстрее, пока твои немногочисленные друзья не махнули на тебя рукой. – Он чего-то отхлебнул. – Итак, истина всплыла на поверхность и гнусный обман раскрыт?

– Да, целиком и полностью.

– И тебя это волнует?

– Конечно, волнует. То есть я, конечно, не думал, что это будет продолжаться вечно… Но я не собирался… О, господи, Люси чуть ли не в постели меня застала с той девушкой из чертовой галереи Тейт. А теперь она все время названивает… По-моему, она в очень плохом состоянии. Естественно, меня это волнует.

– Очень мило с твоей стороны, – он вздохнул. – Да, Джаспер, дело плохо.

– Ну что я могу поделать?

– Покончи с собой в прямом эфире. Обвяжи голову лентой с извинениями, написанными крупными буквами, в которых говорится, какой ты паршивец и какое жалкое и позорное существование ты влачишь. Вдруг поможет? Дай нам знать, когда соберешься что-то предпринять, а мы все соберемся, полюбуемся. Я вот думаю: а что, если надеть тебе на грудь горящий обруч, или вот еще…

– Ну, хватит, Уильям, скажи лучше, зачем я тебе сегодня понадобился? Ты хочешь поделиться чем-то со всем окружающим миром?

– Вообще-то я хотел пригласить вас сегодня ровно в восемь в «Ле фромаж», молодой человек. У меня есть для вас одно целительное средство, – он заколебался. – Но… мы можем придумать что-нибудь другое, если ты…

– Я в порядке. Давай дальше.

– Правда, нельзя же все так оставлять. Я просто собирался…

– Уилл, я и вправду не знаю, что делать. Я написал ей письмо. Это просто полная жопа.

Он сменил тон:

– Хорошо. Ты помнишь тех двух девушек, с которыми мы встречались в последний раз?

– Нет.

– Ну, они тут мне позвонили…

– Ты хочешь сказать, что это ты им позвонил.

– Точно. Они хотят встретиться с нами сегодня вечером. И по какой-то непостижимой для всего человечества причине, они обе настаивают на том, чтобы ты тоже пришел.

– Почему бы и нет. Напомни, как их зовут.

– Тара и Бабетта.

– Они вроде из Чехии?

– Правильно, я выяснил их настоящие имена. Когда они не путешествуют автостопом до Парижа, Милана или Рангуна, их зовут Сара и Анетта. В этом они мне признались.

– О боже.

«Ле фромаж» – название, которое придумал для клуба сам Уильям (понятия не имею, как он на самом деле назывался, может, «Канапе»?). Расположенный в стильном зловещем переулке в Сохо, большую часть недели он был забит отбросами общества – сказочно бездарными мужчинами и женщинами, которые перетекали с места на место, то слипаясь, то раскатываясь в стороны в полумраке сумрачных комнат, в неустанных поисках постоянно убывающего планктона, то есть других подобных им личностей. В субботу даже завсегдатаи обходили это заведение стороной. Только Уильям мог пасть так низко, чтобы назначить здесь свидание.

Однако в момент встречи в клубе не было никаких торжеств, которые могли бы испортить нам ужин, так что все шло на удивление хорошо. Настолько хорошо, что после клуба было решено отправиться домой к Уильяму, чтобы выпить еще немного и насладиться тем, что он упорно называл «восхитительной полночной вечеринкой».