Игра. Реванш (СИ)

— КАК?

— Положили конвой, водителя, на месте происшествия ещё пять трупов.

— Наняли бойцов, после чего произвели зачистку, — Павел Дмитриевич несколько раз яростно треснул кулаком по столу.

— Твою мать, твою мать. В розыск объявили?

— Пал Дмитрич…

— К СМОЛИНУ УСИЛЕННУЮ ОХРАНУ. Я УВЕРЕН, ЭТО С ЕГО ПОДАЧИ. ПРОВЕРИТЬ ОКРУЖЕНИЕ ФЕРЗЯ ПО ЛЕГИОНУ, ВСЁ ПРОШЕРСТИТЬ, СДЕЛАЙ ЗАПРОС, ПОТОРОПИ, ОБЪЯСНИ ВСЮ СРОЧНОСТЬ!

— Должны же быть хоть какие-то зацепки!!!

* * *

Боль выдернула Смолина из спасительного забытья, словно, дохлую рыбу на поверхность реальности. На щеке с огромными кровоподтёками сверкали кристаллики слёз. Свидание с сыном причинило душевные страдания,

«Настоящие мужики тоже плачут, сынок, но не от физической боли, а от душевных мук!» — вспомнил он золотые слова отца. Открыв глаза, Алексей мутным взглядом обвёл больничную палату. Изображение было расплывчатым, блёклым, причём правый глаз видел хорошо, а левый был закрыт повязкой. Собрав волю в кулак, Смолин привычно протестировал тело, как всегда после серьёзных ранений на войне. Годы каждодневных тренировок в легионе не прошли бесследно: Алексею даже не пришлось ощупывать себя, чтобы сделать первичное медицинское заключение — перебит нос, вероятно, сломана носовая перегородка, травмирован глаз, сломана рука, отбиты почки, печень, пострадали пару рёбер. Ощупав языком зубы, Смолин пришёл к неутешительному выводу, что все целы, но два передних подозрительно шатаются.

«Твою мать!» — Смолин пошевелил пальцами рук — работают, только дикая боль прострелила руку от локтя до основания предплечья. В таком состоянии о побеге не могло быть и речи, хотя, его состояние здоровья должно сыграть ему на руку, подтвердив внезапную смерть заключённого.

«Рязанцева…. Неспроста она появилась в моей жизни!»— Алексей вспомнил блестящие от слёз глаза Анжелики в зале суда, не выпускающие его ни на секунду из поля зрения,

«— Не так много способов сымитировать смерть, один укол и никакой судмедэксперт не догадается, главное, найти нужную инъекцию, подкупить патологоанатома, а дальше — вот она, свобода, дело исключительно цены вопроса… Круглый на свободе! День-два, максимум неделя отсидки и я выйду отсюда! Дальше по стандартной схеме…» — Смолин с трудом поднял руку и потрогал повреждённый глаз — повязка шла через всю голову и закрывала половину лица.

— Знатно они тебя отделали! Красавец! — ударил по ушам холодный расчётливый голос двойника с явным намёком на издёвку. Здоровый глаз Алексея зафиксировал фигуру Смолина-видения в дверях больничной палаты: неизменная куртка, шапка, холодный прищур тёмных глаз, ухмылка самоуверенного человека на чётко очерченных губах.

— Что дальше? Куба, пластика, а потом возвращение и реванш?!

Смолин молчал, недовольно глядя на застывшего в дверях двойника. Тот, приподняв брови, цинично сосканировал больничное помещение, подходя к постели Алексея,

— А потом снова день сурка? — прицел ледяных глаз сосредоточился на бледном забинтованном лице Смолина. — Рокировка на шахматной доске ничего не изменит. Поставишь шах и мат Белову — на его место придёт другой, устранишь его — будет третий, и так до бесконечности?

— Я должен…

— Кому ты должен, — перебил его двойник, издевательски хмыкнув, — Нике, Гарику, или Толстяку? А может, матери Круглого? Никому ты ничего не должен, и почему я должен напоминать тебе твои же слова?

— И ты не должен!

— О том и речь, родной! — поймал его на словесной перепалке двойник, — Может, достаточно потерь? Или ты хочешь лишиться ещё и сына?

— Причём здесь мой сын? — Пока я жив, Пашке не угрожает опасность!

— Удивляешь ты меня, родной, — видение скривило губы в пародии на улыбку, — Или вместе с почками тебе мозги отбили? Ты сам — вот самая большая опасность для Павла!

Алексей, сделав попытку приподняться, без сил рухнул на некогда белые лагерные простыни, ныне напоминавшие собой выцветшее полинявшее белье.

— Опасность… Ты на чьей, собственно, ты стороне?

— Ответ очевиден — на твоей! — по лицу двойника скользнула теплая улыбка. — Думай о сыне! Сделай пластику, открой нормальный бизнес! Всё будет — власть, деньги, что тебе ещё надо? Ходить по острию ножа? Притормози! Месть сжигает тебя!

— Тогда какого чёрта ты читаешь мне мораль? — вспылил Смолин, встречаясь с тяжёлым пронзительным взглядом двойника, — Что ты несёшь? Бизнес, притормозить!

— Ты не хотел этого ада! — Смолин-двойник скрестил руки на груди, пристально наблюдая за тем, как мелькают тени гнева и раздражения на лице Смолина, — Осуждённый на пожизненный срок Смолин Алексей Владимирович! Слушай сюда! Ты определённо везунчик, и теперь у тебя есть шанс всё исправить! Пойми ты, Пашке нужен отец, а не уголовник. Ты уже перешёл все границы, даже за решеткой представляешь опасность для окружающих: жена шахматиста, Ежов! Кто следующая жертва?

— Пошёл ты, — беззлобно оскалился Смолин, — Я сам знаю, что лучше мне, Круглому и Пашке! Я прикончу шахматиста, чего бы мне это не стоило, слово даю!

Смолин-двойник покачал головой, разглядывая лежащего на постели Алексея долгим изучающим взглядом. Наконец, когда здоровый глаз Смолина заслезился от напряжённой игры в «гляделки», двойник процедил с мрачной иронией, кривя рот в сердитой гримасе:

— Ты главный! Как скажешь, Алексей, да, я всё понял, Алексей! Наше дело выполнять твои указания!

— Да пошёл ты, — грубо послал его Смолин, — Достал!

— Как прикажешь! — хмыкнул двойник Смолина и, повернувшись спиной, направился к выходу. — Только не забывай, что ты это я, и вопрос кто из нас главный спорный, как и тот, кто из нас двоих отдаёт приказы.

Алексей выдохнул, неподвижным взором глядя на то место, где только что стоял его двойник: в висках стучали отбойные молотки надвигающейся мигрени, тошнота подкатила к горлу, перехватывая дыхание, действие обезболивающего заканчивалось. Морщась от боли, Алексей отвернулся к стене, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Все органы дружно ныли, словно по нему проехался асфальтораскаточный каток, в голове заклубился туман, из которого выплыло белое как облако лицо полковника.

«Я убью тебя, Белов, убью. — прошептал он про себя, трогая языком разбитые губы, — Месть блюдо для гурманов, подаётся холодной, как хорошее вино: чем больше выдержка, тем богаче послевкусие. Сладок будет день, шахматист, жди меня, сука, я приду, пусть через год, через два, но я вернусь и прикончу тебя, слово даю!»

Круглый снял трубку стационарного телефона и, набрав с детства знакомую комбинацию цифр, стал вслушиваться в длинные гудки. Сердце его бухало в грудной клетке в учащенном ритме: тук… тук-тук… Перед глазами стояла пелена слез, горло сжалось до размеров трубочки для коктейлей. На пятнадцатом гудке, когда он уже хотел отключить связь, он услышал безжизненный голос своей матери и изо всех сил укусил себя за губу, чтобы не разреветься.

— Алло… — произнес самый близкий, и, увы, навсегда потерянный человек на всем белом свете, вызывая у Виталия коллапс дыхательных путей.

— Слушаю.. — в безжизненных интонациях было столько невысказанной боли, горя, отчаянья, что Круглову сдавило сердце, а в голове в который раз за день закралась мысль о непоправимой роковой ошибке.

— Не молчите… — бесцветным тоном попросила мать.

Круглый, не в силах более выдерживать этот немой укор, нажал пальцем на клавиши. Трубка выскользнула из его ослабевших рук, а на глаза навернулись слезы.

Видения стали сменяться один за другим со скоростью перемещения цветных картинок в детском калейдоскопе: вот он, пятилетний мальчишка с ободранными коленками, ревет белугой, а мать, источающая дивный аромат ванили и корицы, ласково целует его в вихрастую голову.

Вот он, гордый первоклассник, с громадным букетом садовых гладиолусов идет на свой первый звонок, вцепившись в подол цветастой материнской юбки…

Дальше видение сменилось школьным двором с ватагой ребят — старшеклассников, обступивших плотного, коренастого Виталия. В глазах Круглова застыли слезы, взгляд загнанный, испуганный. Старшеклассники, мнившие себя королями микрорайона, требуют у него плату за проход в школу. Гопота была настроена враждебно… Круглый отнекивается, лепечет что-то невразумительное, и когда первый удар сбивает его с ног, появляется он — невысокого роста худенький чернявый мальчишка. Он смело расталкивает стену дворовой шпаны, становясь лицом к лицу к главарю, даже не глядя на онемевшего от ужаса Круглова. Восьмилетний Виталий, полуживой от страха, может только судорожно хватать ртом воздух, не спуская обалдевшего взгляда с не по-детски серьезного, властного лица парнишки. Старшеклассники вначале принимаются оскорбительно гоготать под свист и улюлюканье, но смех их разом обрывается, едва парнишка вытаскивает из кармана рогатку и, приладив увесистый камень, катапультирует его прямо в глаз главарю шайки старшеклассников….