Капитан "Старой черепахи"

Никитин вкратце рассказал Репьеву о событиях последних дней. Еще в ряде пунктов раскрыты и ликвидированы эсеровские, так называемые повстан­ческие, комитеты. Чириков был главарем их в Одес­ской губернии. На случай провала они, видимо, под­готовили запасный руководящий центр. Теперь поч­ти наверняка можно говорить и о связях эсеров с английской агентурой.

— Ты знаешь, откуда родом Сидней Рейли? — неожиданно спросил Никитин.

— Рейли?.. Тот самый, который был подручным Локкарта по заговору трех послов?

— Тот самый. Он родился и вырос в Одессе.

— Но он бежал вместе с Деникиным.

— Предварительно заехав в Николаев и Одессу проведать и проинструктировать своих помощников.

— Это точно? — переспросил Репьев, хотя знал, что Никитин только в том случае утверждает что-ни­будь, если это известно ему наверняка.

— Абсолютно... Видишь ли, у всех людей есть одна черта — став взрослыми, они любят наведаться туда, где провели детство. Я допросил дворника до­ма, где когда-то жил с отцом Сидней Рейли. Двор­ник из немецких колонистов, служит там с девяти­сотого года. Я описал старику внешность Рейли и спросил, помнит ли он его. Оказывается, отлично помнит. Тогда я передаю ему ассигнацию в пять фунтов стерлингов. «Это, — говорю, — вам от госпо­дина Рейли в благодарность за то, что вы его прию­тили год назад».

— Позволь, позволь, — перебил Репьев, — где же ты вел допрос?

Никитин расхохотался.

— Конечно, не в Губчека! Я заявился прямо к нему на квартиру. Под крестьянина оделся, посту­чал тихонько в окошко три раза. Словом, все честь-честью...

— Ну да, риск-то у тебя был не велик! — рас­смеялся и Макар Фаддеевич.

— Нет, риск был большой, — сказал Никитин. — Дворник мог ведь и не попасться на удочку, и я бы тогда спугнул не только его... Ты слушай, не пере­бивай. Итак, даю ему деньги, а он чуть не в ноги кланяется. «Премного, — говорит, — благодарен». А я с места в карьер: вы, мол, должны были полу­чить в конце августа известие от господина Рейли. Все ли благополучно с человеком, который был у вас? А он, представь, отвечает: «Я видел господина Карпова только один раз. Это было ночью, даже ли­ца не смог рассмотреть, он свет велел потушить...» Понял?

Никитин умолк.

— Понял, — задумчиво произнес Репьев. — Сле­довательно, недавно прибыл в Одессу новый «гость». Кто же он?.. Зачем ему понадобился дворник, да еще из немцев? Это, по меньшей мере, неосторожно.

— Рейли очень торопился с отъездом и оставил у старика на сохранение семейные реликвии — фото­графии. Карпов забрал их.

— И дворник сказал тебе все это в первую же ночь? — удивился Репьев. — По-моему, рискованно оставлять его на свободе.

— Он сейчас у нас, — ответил Никитин. — Здесь я и выяснил остальное. Фотографии были, оказы­вается, не из семейного альбома, — это была фото­тека белогвардейской агентуры в Одессе. Представ­ляешь, как бы пригодился нам такой альбомчик?..

— А если Карпов еще раз придет в гости к двор­нику?

— Он больше не придет. После выполнения та­ких деликатных поручений вторично не приходят. А связи Рейли с немцами ты зря удивляешься. Ока­зывается, Рейли является другом не только Уинстона Черчилля, но и Макса Гофмана, немецкого гене­рала, того самого, который диктовал нам в Брест-Литовске условия мирного договора, а после разгро­ма Германии предложил англо-французам план кре­стового похода против коммунизма.

Говоря это, Никитин открыл сейф, достал тонень­кую папку и, найдя нужную страницу, прочел:

— «За последние два года я пришел к убежде­нию, что большевизм — самая страшная опасность, какая только угрожала Европе в течение веков».

— Это Гофман? — спросил Репьев.

— Да, это беседа с немецким генералом Максом Гофманом, опубликованная в английской газете поч­ти тотчас после разгрома Германии союзниками.

Никитин перелистал несколько страниц и снова прочел:

— «Любой ценой нужно истребить заразу, кото­рая завелась в России. Мир с Германией, да мир с кем угодно! Есть только один враг!»

— А это кто?

— Это из донесения Сиднея Рейли в Интеллидженс сервис, перехваченного в свое время ВЧК.

— Одним словом, объединились. Допекли мы их! Приятно слышать, — улыбнулся Репьев.

— Приятно-то приятно, но борьба предстоит же­стокая. И в том числе нам в Одессе. У Рейли здесь остались «сподвижники». И не для охоты на зайцев они получают оружие. Доставляют его главным образом морем, а в море... в море у нас пока про­реха.

— А при чем Люстдорф? Зачем мы поедем в Лю­стдорф? — спросил Репьев.

— В Люстдорфе Антос Одноглазый высадил в прошлом месяце какого-то, по-видимому, крупного, агента, — я подозреваю, не этого ли Карпова. Это раз. И, мне думается, колонисты не такие уж мир­ные труженики, — это два. Кто-то из них убил погра­ничника и помог скрыться пассажиру Антоса, а кто — неизвестно.

— Неужели и немецкие колонисты связаны с разведкой Антанты? — удивился Репьев.

— Не только Антанты. Я предполагаю, они свя­заны и с германской разведкой.

— С германской? — удивился Репьев. — Есть данные?..

— Пока только догадки.

Никитин вынул из несгораемого шкафа и протя­нул Репьеву новую папку, на обложке которой зна­чилось: «Справка о немецких колонистах».

— На-ка вот почитай, тоже без тебя получили.

Справка сообщала, что первые поселения немец­ких колонистов в России, в том числе и в бывшей Херсонской губернии, появились в конце XVIII века. Колонисты селились на так называемых свободных землях. Во второй половине XIX столетия герман­ский канцлер Бисмарк создал специальную комис­сию по колонизации, а с приходом к власти Виль­гельма II германский генеральный штаб, разрабатывая планы войны против России, усиленно использо­вал немцев-колонистов для шпионажа и диверсий, в первую очередь в пограничных районах: в Прибал­тике, в Польше, на Украине. Накануне 1914 года число немцев-колонистов в России достигло внуши­тельной цифры — два миллиона человек.

— Полезная справка, — сказал Репьев.

— И я так думаю. — Никитин вынул еще одну папку. — А вот это мы сами на днях раскопали. — Председатель начал читать: — «Люстдорф — одна из многочисленных немецких колоний, расположенных вокруг Одессы. Архивные материалы Одесского жандармского управления подтверждают, что в 1913 году германский консул в Одессе тайно рас­сылал по всем немецким поселениям специальную анкету с вопросами. Ответы должны были дать воен­но-географическую характеристику Одесского райо­на...» — Никитин пропустил несколько строк. — Дальше слушай: «Наибольший процент анкет запол­нен в поселке Люстдорф, многие жители которого наряду с русским подданством, тайно от русских вла­стей, оставались подданными Германии».

— Но ведь все это было до революции в Герма­нии, — перебил Репьев.

— Правильно, до буржуазной революции, — от­ветил Никитин. — А вот это привез мне из Люстдорфа Кудряшев, — председатель передал Репьеву ма­ленький листок бумаги.

—  «Улица Средняя, дом № 12», — прочел Макар Фаддеевич.

— Теперь переверни, — подсказал Никитин. Репьев перевернул листок и увидел на обороте несколько цифр.

— Что за штука?

— Копия с одного из жестяных номерных знаков, прибитых у каждого люстдорфского дома.

— Это уж не шифр ли? Никитин рассмеялся:

— Я всегда говорил, что ты родился чекистом... Надо разузнать, что эти цифры означают, давно ли они написаны и нет ли таких письмен на других до­мах.

— Хитер мужик Федя! Как он до этого докопал­ся? Легко ведь спугнуть.

— Случайно докопался. Этот дом сгорел. Кудряшев был на пожаре, машинально поднял железину и увидел цифры.

— И никто не заметил?

— Да как будто нет, он цифры записал дома, по памяти.

— Хитер мужик! — восхищенно повторил Репьев.

— С догадкой. Он там еще одну штуку приду­мал: тебе для новой работы должна будет приго­диться...

Никитин спрятал бумаги в несгораемый шкаф.

— Ты как, воду любишь?

— Воду или водку?

— Насчет водки я знаю, — улыбнулся председа­тель, — ее-то ты не пьешь.