На Рио-де-Ла-Плате

«Племянник» вытаращил глаза, заметив других йербатеро.

— Кто вы? Что вам нужно? Кто вам позволил войти сюда? — спрашивал он.

— Мы сами себе позволили, — ответил Монтесо. — Этот сеньор защитил сеньориту, а мы защищаем его. Одно с другим связано; мы прибыли вместе с ним. А где же мой дорогой крестный со своим сыном?

— Наверняка здесь, — быстро ответила девушка, указывая на дверь, соединявшую две половины дома. — Я приведу их.

— Да, сделайте это! Мне хотелось бы познакомиться со всей этой славной компанией, — сказал йербатеро.

Девушка вошла в соседнюю комнату. Остальные йербатеро недвижно остановились возле входной двери. Старушка оцепенело застыла на стуле. Маурисио Монтесо смерил бандита презрительным взглядом и спросил его:

— Разве мы сегодня уже не встречались с вами, сеньор? Ведь это вы стояли неподалеку от конторы сеньора Тупидо?

— Возможно, я проходил там.

— Нет, вы там стояли, ждали кого-то. Потом остановились на углу площади, напротив кондитерской, после чего бродили по разным улицам, пока не добрались до собора, где слушали орган. Разве не так?

— Сеньор, какое дело вам до моих прогулок!

— Они меня интересуют чрезвычайно. Кроме того, я знаю еще, что потом вы направились к домику, где живет органист. Странно, но всюду, где бы вы ни появлялись, впереди вас шел именно этот сеньор! И еще — это уже самое странное — повсюду за вами следовал я со своими товарищами!

— С вами у меня нет ничего общего!

— Да? А нам кажется по-другому. К сожалению, мы не смогли пробраться за вами к дому органиста, нам помешали. Но, к счастью, ваш замысел вам не удался. Сеньору наша помощь не потребовалась, он и сам был, к счастью, начеку. Он отправился к сеньору Тупидо, а вы тем временем подались сюда. Вы переговорили с обитателем этого домика и не заметили, что снаружи у окна стоял я и все слышал.

Бандит побледнел.

— Я совершенно не понимаю, о чем вы тут говорите, — заявил он.

— Лжете! Зато мы свое дело знаем.

— Я пришел сюда всего несколько минут назад. Спросите хозяина, когда он вернется!

— Он уже тут, и мы его спрашивали. Он лежит снаружи возле домика, связанный лассо. Нам он во всем признался.

— Вот дурак!

— О, если вам к груди приставить нож, да побольше, не думаю, что вы будете вести себя умнее, чем он. И если вы не сознаетесь в своих истинных намерениях, мы попробуем провести этот эксперимент.

— Тогда я заявлю о вас в полицию!

— С каких это пор вы стали дружить с полицией?

Я протянул ему отнятый у него нож и спросил:

— Вам наверняка известен этот нож. Неужели вы собираетесь это отрицать?

Он бросил быстрый взгляд на него и ответил:

— Я никогда не видел раньше этот нож. И отвяжитесь, наконец, от меня со своими вопросами!

Под платком, закрывавшим его голову, я заметил ссадину.

— Где это вы так поранились? — спросил я, указывая на его рану. — Наверное, это случилось, когда я швырнул вас о стену дома, в котором живет органист?

Теперь он стал груб.

— Побеспокойтесь лучше о вашем собственном лице, я бы не хотел поменяться с вами местами! Какого черта вы тут устраиваете мне допрос? Нечего болтать и командовать. Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову, пока вас не вышвырнули!

— И это после таких изысканных приглашений!

— Я поступал так, потому что принимал вас за кабальеро. Теперь вижу, что ошибался. Только не думайте, что я вас боюсь! Я тут не один с вами, мне есть кого позвать на помощь.

Он открыл боковую дверь и крикнул:

— Выходи, крестный! Тут есть кое-кто, кто ни кулаков, ни ножей давно не нюхал.

Вместо крестного вышла сеньорита. Она с довольно веселым выражением на лице сказала:

— Крестного здесь уже нет. Когда я сказала ему, какие у нас гости, он вместе с сыном выбрался в окно, сказав, что не пылает желанием общаться с йербатеро.

— Какая трусость! Выбраться в окно и оставить здесь меня одного! Но я все равно не боюсь. Эй, посторонитесь-ка! Кто меня тронет, узнает, какой острый у меня нож.

Он вытащил нож и двинулся к двери. Я отступил назад, чтобы пропустить его. Это была западня, потому что едва он обратился ко мне спиной, как я обхватил его сзади и крепко сжал его руки. Один из йербатеро обвил ему ноги лассо и этой же веревкой связал бандита. Хотя парень и пытался защищаться, но без всякого успеха. Он кричал и ругался что было мочи, пока ему не заткнули рот его же платком.

В то время как мы возились с ним, я увидел, что прелестная сеньорита юркнула в дверь. Старушка тоже поднялась со стула и выскользнула со скоростью, которой я не мог от нее ожидать. Остальные не обратили на это никакого внимания. Я бы мог удержать их обеих, но не стал вмешиваться, не видя в этом никакой пользы.

Когда бандит был связан, Монтесо промолвил:

— Приведите другого!

Двое его людей вышли, чтобы исполнить приказ. Я потешался, предвкушая выражение их лиц, когда они вернутся. Через некоторое время они снова пришли. Один из них, смущенно теребя свою взъерошенную шевелюру, сообщил:

— Негодяй сбежал. Мы обыскали все окрестности, но не нашли его.

— Но мы же приткнули его связанного возле стены, не мог же он освободиться от лассо!

— Значит, другие его освободили, — сказал я. — Крестный со своим сыном улизнули, старуха с внучкой тоже смылись. А четырех человек вполне достаточно, чтобы развязать лассо.

— Тьфу, черт! Они смылись? — спросил он, только теперь заметив, что женщин нет. — Этот негодяй, конечно, и лассо мое прихватил! Что ж, зато у нас в руках остался вот этот; он заводила, и ему придется расплачиваться за остальных. Что мы с ним сделаем, сеньор?

Вопрос был обращен ко мне. Я пожал плечами.

— Я не знаю здешних законов, и к тому же я не судья, чтобы выносить ему приговор.

— Подумаешь, судья! Если бы мы захотели передать это дело полиции и суду, то нажили бы одни неприятности. Нам пришлось бы оставаться здесь до окончания процесса, а за это время дружки этого молодчика расправились бы с нами. Быть может, властям даже вздумалось бы посадить нас всех под арест, чтобы мы не смогли раньше времени уехать отсюда. Я знаю это. Нет, судьями будем мы сами. А о законах или приговоре, который вынес бы суд, мне и узнавать нечего. Я сам творю закон. В диких лесах, как и в пампе, принято раз и навсегда избавляться от убийцы. Он получает нож или пулю в живот. Вот этим мы и займемся.

— Нет, сеньор, с этим я не согласен.

— Но почему же?

— Потому что я не хочу быть ни судьей, ни палачом этому человеку.

— Но вам вовсе не надо ими быть, это мы возьмем на себя.

— Вам за это дело вообще незачем браться; оно касается меня одного, я ведь был оскорблен, а не вы.

— Карамба! Я с обеда бегаю за этим мерзавцем, обращаюсь за помощью даже к моим друзьям; мне удается предотвратить убийство, а теперь выходит, что это меня совсем не касается? Слыхано ли такое? Вы сделали для меня доброе дело, сеньор, значит, вы мой друг, но у нас, йербатеро, так заведено: если кто-то обошелся плохо с твоим другом, значит, он обошелся так и с тобой. Вас хотели убить, и это равносильно тому, как если бы покушались на меня самого.

— Если бы меня убили, то вы, будучи моим другом, могли бы отомстить за меня, но раз со мной даже малейшей неприятности не случилось, то, я прошу вас, оставим это дело и отпустим парня!

— Сударь, должен вам сказать: заметно, что вы немец. Может быть, на вашей родине убийцы ордена получают или какие другие награды и отличия? Имейте в виду: если вы дадите ему свободу, он тут же — понимаете, тут же воспользуется ею, чтобы прикончить вас, и на этот раз, уж будьте уверены, будет действовать уже наверняка!

— Пусть попробует! Я теперь настолько хорошо знаю его намерения, что мне незачем их опасаться. Если вам угодно, задайте ему хорошую взбучку. Может быть, это побудит его сказать, от кого он получил задание убить меня.

— Об этом нетрудно догадаться, но пусть он все-таки сам скажет, от кого. Сколько ударов ему отвесить?