Дойти до горизонта

— Давай быстрее, — поторопил я.

Терпеть уже не было сил. Лучше уж сама боль, чем ее ожидание. В моем воображении бритвочка уже столько раз вонзалась в палец, что он стал похож на подушечку для иголок.

— Я лучше знаю, когда, кому и что делать, — нравоучительно пояснила она и еще сильнее стиснула мой бедный палец.

— Ты аккуратнее! — охнул я.

Монахова с размаха воткнула свой инструмент, кожа хрустнула и поддалась. Она для верности нажала еще раз. Наверное, с таким же садистским удовольствием свирепые янычары вонзали свои кривые ятаганы во впалые животы ненавистных противников.

— «Но в горло он успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружие… Он завыл…» — процитировал Салифанов.

Наташа неотрывно смотрела на мой палец. Казалось, она взглядом хотела высосать из меня всю кровь.

— Ну! — с угрозой произнесла она.

— Стараюсь, — попытался оправдаться я. И действительно, старался, даже кряхтел от натуги. Крови не было! Куда она подевалась, проклятая? Я честно пытался отыскать ее в лабиринтах аорт, сосудов, вен и капилляров и направить к злосчастному пальцу. Но не мог наскрести даже жалкую каплю. Организм из чувства самосохранения не хотел расставаться со скудными запасами лейкоцитов, красных кровяных телец и т. п. Они ему сейчас были нужны внутри гораздо больше, чем на лабораторном стекле. Монахова стала недвусмысленно коситься на мой средний палец.

— Ты что задумала? — испугался я.

Наташа отщипнула еще кусочек ватки, опустила его в спирт. Я попытался выдернуть руку, но Наташа была начеку. Она еще крепче сжала палец и, то ли из-за этого, то ли из-за испуга, на желтую кожу выдавилась темно-красная капелька крови.

Наташа с сожалением взглянула на облюбованный палец и отложила ватку.

— Вот видишь, все нормально, — облегченно вздохнул я.

Монахова взяла длинную стеклянную трубочку и попыталась втянуть каплю крови внутрь. Красный столбец поднялся до середины.

— Еще надо, — строго сказала она.

— Разве я против, Наташенька, хоть всю забери. Если сможешь! — щедро разрешил я.

— Тогда не утягивай руку! — потребовала Монахова и, удобнее перехватив, стала выдавливать из пальца кровь, как из пустого тюбика зубную пасту.

— Может, его за ноги потрясти? — предложил свои услуги Салифанов.

Понемногу, трудно расставаясь с каждым миллиграммом, отдавал я свою кровь. Была она густая, вязкая и темная на вид. Никогда раньше такой не видел. Ограничение воды и жара уже начали сказываться.

— Отдыхай пока, — милостиво разрешила Наташа, выдавив из меня положенную норму. — Следующий!

— Сереженька, пожертвуй своей голубой, — широким жестом пригласил я на свое место Салифанова.

Теперь я был в лучшем, чем остальные, положении.

То, что я уже пережил, им еще только предстояло. Сергей с явной неохотой приблизился к «лаборатории».

— Слава советским ветеринарам! — приветствовал он Монахову.

Та не реагировала, мыла в спирте бритвочку. Сергей, применив испытанный лыжный способ, придуманный для согревания конечностей, стал махать рукой, вгоняя центробежной силой кровь в пальцы. Когда бритвочка проколола ему кожу, кровь прямо-таки брызнула.

— Учись, доходяга! — продемонстрировал он мне свой кровоточащий палец. — Против законов физики не попрешь!

— Ильичев, измерять температуру! Салифанов, заполнять тесты! — распорядилась Монахова.

— Васеньев, в разделочную! — в тон ей продолжил Сергей

Я послушно вытянул из медицинского чемоданчика градусник. Ртуть замерла против цифры 39.

— Опять чемодан на солнцепеке оставили! — начал ворчать я. — Сколько можно говорить Хотите, чтобы последний градусник лопнул от перегрева.

— Ильичев, займись делом, — остановила мое словоизвержение Монахова.

Я затих и сунул градусник под мышку. Во время обследований перечить Монаховой было опасно. За семь минут я остудил градусник до 37 и двух. Монахова придирчиво изучила шкалу, записала в журнале показания

— Теперь в ротовой полости! — приказала она. Я снова взял градусник, который уже нагрелся до тридцати девяти градусов, согнал ртуть вниз шкалы, обтер и, стараясь не задеть стекло зубами, сунул его в рот. Щеку подпер ладонью и приготовился ждать. Валера в это время боролся с динамометром. Зажав его в правой руке, он несколько раз шумно выдохнул воздух, будто собирался выжимать стокилограммовую штангу, и сильно сжал пальцы. Стрелка лениво скользнула вправо.

— Ну-у! — дико заорал Салифанов. — Давай, Валерка, тужься! Ломай ей пружину! — Васеньев покраснел, глаза его широко раскрылись. — Ну-у-у, — активно болел Сергей, — еще чуть-чуть. Еще. Штаны береги, а то резинка лопнет!

— Не мешай! — прохрипел Васеньев, свободной рукой попытался отодвинуть его в сторону, но Сергей быстро опустился на колени, приложил ухо к Валеркиному животу. Лицо его помрачнело.

— Все! — с ужасом сказал он. — Пупок треснул! Я слышал! Не выдержал напряжения!

Валера хрюкнул и, разом выдохнув воздух, захохотал.

— Уберите этого шута, — просмеявшись, потребовал он. — Я не могу работать в таких условиях!

— Кабы не пупок, ты бы его в лепешку смял, — пожалел Сергей

Меня тоже разбирал смех, но позволить себе проглотить градусник я не мог. Все-таки он — последний.

Васеньев, успокоившись, снова сжал динамометр, но первоначального своего результата достичь не смог. Салифанов был доволен. Теперь он становился единоличным лидером в этом оригинальном виде соревнований. Еще некоторое время Васеньев удерживал пружину динамометра в сжатом состоянии, проверяя мышечную выносливость Войцева следила за секундной стрелкой на часах.

— Все! — вздохнул Валера и разжал пальцы.

— Сорок три секунды, — продиктовала Татьяна

— Слабак! — хмыкнул Сергей. Он сидел, обложившись бланками тестов и весело чиркал одному ему ведомые цифры. — Вот сюда я поставлю плюсик, а здесь влеплю минусик, — комментировал он. — А сюда снова плюсик. Что мне, жалко, что ли.

Закончив с температурой, я тоже взял один из бланков.

«Чувствуете себя сильным или слабым?» — прочитал я первый вопрос. Как ответить? Для того чтобы работать, я слишком слаб. Для того чтобы спать, слишком силен.

Зачеркнул нейтральный нуль, что фактически обозначало «не знаю».

«Пассивный или активный?» Ну вот опять. Для того чтобы умять двойную пайку обеда, моей активности хватит с избытком, но вот, если, например, надо крутить рулем, тут я сомневаюсь. Напишу пассивный балла на два, пожалуй. Я вычеркнул цифру — 2.

Кто, интересно, умудряется придумывать такие вопросы? На любой можно ответить взаимоисключающе. Остальные вопросы касались моих надежд и разочарований, здоровья и болезней, печалей и скрытых желаний. В общем, ерунда всякая, на которую тем не менее приходилось отвечать максимально честно.

Наконец заполнил все бланки, собрал их в стопочку и сунул Монаховой.

— Андрей, готовься к пробе Штанге-Генча! — предупредила она меня.

— Наташ, помилосердствуй! — взмолился я. — Дай отдышаться!

— Ладно, перерыв пятнадцать минут, — согласилась Монахова.

Вздохнули свободно. Четверть часа можно жить! Салифанов выудил откуда-то из-под грота помятый «бычок», со вкусом раскурил его, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Совсем дурной нынче стала наука, — заявил он, выпуская через ноздри сильные струи дыма. — Раньше сидел себе какой-нибудь плюгавенький алхимик в чулане и, знай себе, лепил открытия одно за другим. Милое дело. И себе удовольствие, и другим жить не мешал. Чудненько! Если что-нибудь не то нахимичил, ему головенку оттяпают, только и всего, соседи даже ничего и не заметят. А сейчас наука нужна кому-то там, а кровушку из нас сосут здесь. Вурдалаки, а не ученые. И еще голову ломают идиотскими вопросами. «Нравятся ли мне в женщинах мужские черты?» Каково, а? Или «Появляется ли у меня желание прыгнуть вниз, когда я нахожусь на высоте?» — Сергей потряс в воздухе кипой бланков. — Я не то что с высоты сигануть, я в петлю буду готов скоро полезть от такой жизни!