Клад

После некоторого колебания Романа пригласили сесть, и Софья Степановна засыпала его вопросами, откуда он, как попал в их края и как узнал сообщенную им новость.

Роман прямодушно рассказал, как и с какой целью забрел он с братьями на Оку; сообщил и о раскопке кургана.

О готовящемся же воровском нападении на усадьбу узнал он таким путем.

После довольно долгого и бесплодного блуждания по лесу, — причем они, чтобы сыскать назад дорогу, метили ее заламываньем веток, — они вышли на размякший от дождя проселок; они сыскали сухую тропку, вившуюся под густыми темными шатрами вековых елей, защищавших от дождя, и направились по ней; у одного из поворотов им вдруг почудились сдержанные голоса.

Говорившие стояли на дороге и, отделенные от Романа и Степки зарослями елок, не видали и не слыхали их приближение. Слова, долетевшие до слуха Романа, поразили его; он остановился, сделал знак Степке и, затаив дыхание, сталь с ним слушать дальше.

— Так в какое же время ждать вас? — говорил низкий голос.

— Да к полуночи управимся… Даже часам к одиннадцати: спать там ложатся рано, — в десять часов темно везде!

— А собак нет?

— Есть, да они знают меня, — прикормлены! Пойду первый и отведу. У конюшни под бричкой ждать буду… Струмент не забудьте взять: на ночь конюшню замком запирают, — кучер не спит в ней.

— Это хорошо, что не спит: работы вам меньше!

Раздался сдержанный смех.

— Так до вечера?

— Да, к одиннадцати часам!

Сказавший последнюю фразу зачмокал и задергал вожжами. Раздалось хлюпанье копыт по грязи.

— Тпру, тпру! — заговорил вдруг тот же голос, и телега опять остановилась. — Слышь, а эти твои Затуровские помещицы одни живут?

— Одни. Софья вдова, Марья девушка!

— А может, и к ним бы вы заглянули в горницы? Одно уж к одному, — все купил бы у вас?

— Э! Овчинка выделки не будет стоить, пожалуй… Вот кони у них ладные!

— Что ж, подкуем хоть коней! Так в одиннадцать часов ждать вас буду. А насчет дома — подумайте!

Телега покатила дальше; беседовавший с сидевшим в ней свернул на тропинку, отходившую вглубь леса от той стороны дороги. Роман и Степка успели рассмотреть только спину его. Она принадлежала высокому, широкоплечему мужику в рваной поддевке и в картузе блином.

Роман и Степка быстро добрались до деревни, расспросили, где поместье Затуровских, и часам к трем дня стояли уже на крыльце у них.

Перепуганная Марья Степановна не знала, как и благодарить неожиданного благодетеля. Последний след недоверия исчез и из мужественной Софьи Степановны. Они не знали, где усадить его и чем потчевать. Но Роман прежде всего попросил у них хины для брата и затем, сконфузясь и покраснев, сказал, что им нужна провизия и потому он их просит продать ему картофеля, яиц и хлеба. Ему не дали и докончить: тотчас же накормили и обогрели в людской Степку, навьючили его зонтиком, двумя пледами, бутылкой вина и всевозможной снедью для оставшихся в кургане и послали его за ними.

— Да хорошо ли ты помнишь дорогу? — несколько раз переспрашивал Роман. — Не сбейся, смотри!

И он начинал напоминать Степке разные оставленные ими приметы.

— Чаво не найти! Найду! — уверенно возражал Степка. — К вечеру обернусь, — все здесь будем!

Отправив Степку, Роман попросил хозяек до вечера не предупреждать никого из людей о готовящемся покушении. Марья Степановна держала себя по отношению к Роману, как родная; она не хлопотала, не суетилась; все делалось у нее как-то мягко и ходко, само собой; отыскала в шкафу какое-то старое платье еще покойного отца своего и, несмотря на отговорки смущавшегося Романа, заставила его переодеться; сапоги и верхнее платье путешественника пошли в чистку и сушку.

Остаток дня миновал незаметно.

После обеда подали сейчас же чай, появились всевозможные варенья, печенья. Марья Степановна угощала Романа без перерыва; не привыкший к такому ухаживанию за собой, Роман краснел, пробовал отказываться, но напрасно. Софья Степановна занималась разговорами. Простота, с которой рассказал все Роман, тронула и еще более расположила к нему обеих сестер. Марья Степановна отозвала Софью Степановну в сторону и шепотом стала что-то горячо говорить ей. Софья Степановна отвечала подавленно могучими, односложными звуками, в которых гудело, однако, одобрение.

На дворе темнело. Роман часто и озабоченно поглядывал на часы. Пробило девять, — ни Степки, ни братьев не было. Романом овладело беспокойство. Что случилось с братьями? Какая причина такого опоздания их? Не напали ли на них, не заблудился ли Степка? Мысли эти быстро чередовались в мозгу Романа. Тем временем Софья Степановна созвала всех рабочих, сообщила, что готовится нападение, и отдала приказ разместиться вокруг конюшни. Роман хотел было взять на себя устройство засады, но Софья Степановна так вошла в роль командирши, что он ограничился только предложением себя в качестве волонтера. Конюшня занимала правый угол двора; плетень у нее образовывал тупой угол, выходивший в поле; в углу стояла старая бричка; под нее-то и хотел пробраться один из воров. Между конюшней и домом находился навес для соломы; около него имелся проход в плетне, притворенный привязанной к нему с одной стороны решетчатой дверкой. Неподалеку от конюшни, среди двора, стояли телеги. Рабочие тихо разместились частью под навесом, частью под телегами; двое присели на всякий случай под окнами дома. Двор казался вымершим.

Темень стояла непроглядная. Роман, полагавший, что часть воров отправится в дом и потому притаившийся у угла его, против выхода со двора, не различал ничего даже в двух шагах от себя. Дождь перестал; слабый ветер шумел в вершинах деревьев.

Роман напряженно вслушивался и вглядывался во мрак; мысли его нет-нет и уносились к братьям, неизвестно почему не являвшимся.

По крайней мере с час прошло в ожидании. Роману стало казаться, что воры раздумали или отложили свою затею; как вдруг до слуха его долетел шепот. Роман вытянул шею и прислушался: кроме шума ветра, ничего слышно не было. Минуты две-три спустя тихо, но явственно точно два железных кольца звякнули друг о друга. Звук долетел со стороны конюшни. Затем он повторился: очевидно, пробовали замок.

Не успел Роман встать на ноги с целю прокрасться ближе, как из-под навеса раздался громкий угрожающий крик. Один из рабочих не выдержал и, не дождавшись сигнала, бросился на воров. Крик подхватили другие голоса; в один миг все перемешались; раздался топот бегущих ног; посыпались ожесточенные глухие удары. Взбешенный несвоевременной атакой, Роман бросился к конюшне. В темноте шла свалка. На Романа наскочила убегавшая фигура; от толчка он отлетел в сторону, но успел, что было силы, хватить ее палкой и бросился за ней; но фигура черной тенью метнулась через плетень и потонула во мраке. На дворе замелькали огни. К месту свалки бежали люди и, когда фонари осветили побоище, оказалось, что свои усердно тузили своих же. Из воров никто пойман не был. Гвалт и ругань поднялись невообразимые. Многие охали и почесывали бока. Тем не менее, лежавшая на земле связка отмычек, растоптанный картуз и клок рыжей бороды, оставшийся в виде трофея в кулаке одного из прибежавших первым, свидетельствовали, что покушение на кражу было. Четверо рабочих, наскочившие на воров из-под навеса, говорили, что схватили троих и начали молотить их; но сзади навалились другие, оказавшиеся своими же рабочими, бывшими под телегами, и принялись крушить в темноте кого попало. Четвертый вор стоял на стороже, и его-то и хватил Роман.

Глава ХI

Возбуждение, испытанное Романом от схватки с ворами, улеглось и опять уступило место тревоге за братьев и Степку. Тем не менее, предпринять что-либо ночью для розысков их в незнакомой овражистой местности было немыслимо; сознавая это, Роман остался ночевать у радушных помещиц.

Долго, за полночь просидели они за вкусным и обильным ужином. Роман, отвыкший уже от какого то бы ни было комфорта, испытывал странное чувство, видя себя в комнате за накрытым столом.