Пришельцы

В кабинет вошел дежурный опер с пистолетом в руке.

– Шеф требует к себе, – сказал он. – Ему доложили, что вы здесь.

– Сейчас пойду, – отвлеченно выговорил он, сглатывая кровь.

– Ваш пистолет привезли из Дома Правительства. Говорят, вы его забыли на пропускном пункте.

– Старый стал, – пробурчал Заремба. – Ничего уже не помню…

Еще во всю бушевала «Гроза» на Ленинградской АЭС, а приходилось объявлять новую, в «бермудском треугольнике».

Все люди из подразделения Зарембы были задействованы в Питере, поэтому в Карелию вылетела сборная команда из многих отделов. Едва уместились в самолете ЯК-40, вылетевшем спецрейсом из Москвы прямо к месту событий – на брошенный военный аэродром. Предупрежденная диверсия на атомной станции, а потом еще и штурм «логова» диверсионно-разведывательного формирования всколыхнул контору и фамилия Зарембы билась под потолками высоких кабинетов, как случайно залетевшая птица.

Знающие толк в оперативном деле, способные понять и оценить произошедшее начальники тихонько поздравляли виновника переполоха, однако сам он, не менее других ошеломленный стремительными действиями Поспелова, все время чувствовал смутное беспокойство и выглядел хмурым, озабоченным в точности как спецпрокурор, летевший в составе сборной команды. Не так-то прост был «бермудский треугольник», чтобы покончить с ним одним махом, одним даже самым удачным штурмом. Да, предотвратить акцию пришельцев диверсию на станции – при наличии информации, умных голов императивности было легче это всего лишь один вектор приложения сил таинственных еще пока обитателей «треугольника». Даже по той скудной информации, которую успели добыть в Карелии, подобных областей деятельности у них не менее десятка. Так что торжествовать победу было еще рано.

Группа быстрого реагирования, тоже сборная, вылетела двумя часами раньше и уже приступила к негласному прочесыванию и розыску оставшихся в сопках и необнаруженных пришельцев. Объявлять крупномасштабную операцию «Гроза-2» не имело смысла, хотя отдельные ее механизмы были приведены в действие дополнительными нарядами перекрыта государственная граница, усиленные сотрудниками спецслужбы милицейские кордоны взяли под контроль все дороги, а поднятый в воздух самолет-разведчик вел тщательное наблюдение за районом.

Конторское руководство относилось к произошедшему весьма сдержанно: всех смущала пожарная десантура, отличившаяся в «бермудском треугольнике», и позиция Зарембы, утверждающего, что в данном случае даже самый крутой спецназ не принес бы лучших результатов.

Основные претензии пока высказывались лишь по поводу почти полной ликвидации диверсионно-разведывательного формирования – так теперь именовались «драконы».

Единственный пленный не совсем устраивал начальство, и потому Зарембе строго-настрого приказали оставшихся «диверсантов» брать только живыми.

Вся эта прилетевшая сюда к шапочному разбору гвардия была Зарембе давно знакома, в чем-то близка и понятна – мужики где-то в глубине души своей все понимали и принимали, но были уже в том состоянии и положении, что не могли безрассудно отдаться стихии чувств. Да, им еще позволялось совершать необдуманные поступки, но только из ряда неофициально разрешенных, например, они могли собраться в сосновом бору, раскупорить бутылку водки и, дожидаясь, когда дожарятся шашлыки, выпить, закусывая крупнонарезанным куском хлеба. В этом мужицком деле чувствовалось еще что-то от прошлого, от вечного – чарка вина после битвы, братина на пиру, сто наркомовских граммов; однако уже курился сладкий, дразнящий дымок от шашлычниц, предусмотрительно притащенных сюда из столицы расторопными адъютантами и просто прихлебателями. Да ведь и битвы-то не было…

И Заремба готов был поклясться, что все чувствуют это, хотя побывали в подземельях, понюхали еще не выветрившийся запах пороха и со слепу измазали ботинки в лужах вражеской крови, не успевшей впитаться в бетон. И многие из этих людей, в прошлом оперов и вояк, испытывают невероятную зависть к мальчишкам, к великовозрастным пацанам, опьяненным запахом оружия и восторга победы.

Они все знают, что это уже не про них, и потому угасший воинский дух потребует удовлетворения в виде наигранного и неприятного снобизма, строгого соблюдения принципов морали и законности. Заремба думал так, ибо испытывал эти чувства и с мстительным азартом к самому себе, раздразнивал и унижал себя, уверяя, что не способен плюнуть на все, без явной нужды обвешаться доспехами и оружием, красоваться и качать свои права.

В первый день пребывания в Карелии столичная команда еще как-то сдерживала себя, отдавая дань истинным победителям, однако уже на следующий обвыклась и вспомнила о своем начальствующем положении. Дело в том, что о десантуре – неких только что зачисленных контрактниках – только говорили, но никто ее из начальства в глаза не видел, в том числе и сам Заремба. Едва самолет из Москвы приземлился, скромные герои в тот же час удалились в сопки за аэродромом, прихватив с собой двух своих убитых товарищей, оружие, амуницию и кое-какие трофейные вещи. Они почемуто не хотели мозолить начальству глаза, и это расценивалось сначала как природная русская застенчивость, вызывало уважение и даже восхищение. Но на следующий день посланный за ними сотрудник вернулся ни с чем, объяснив, что десантура не желает выходить из леса, а наоборот, собирается уходить в свое село и просит у начальства единственного – дать вертолет, поскольку нести на руках погибших неудобно, потому что живых осталось трое и им не хватает одной пары рук для носилок. И тогда в руководстве спохватились, что за суетой не то чтобы обидели, а недооценили подвиг добровольцев. Тут же было решено всех шестерых Представить к орденам «За личное мужество», двоих посмертно, а бывшего пилота и теперь агента Витязя – к званию Героя России. (Штатные сотрудники представлялись к наградам по отдельному списку.) Известить об этом и привести наконец десантуру на аэродром намеревались послать Зарембу и Поспелова, однако выяснилось, что они со вчерашнего вечера уединились со спецпрокурором и будто тот делает выволочку обоим, грозя возбудить уголовное дело за превышение служебных полномочий, повлекших за собой смерть людей.