Пришельцы

– Слышала… Но на меня не действует.

– Да ладно, не бойся, – усмехнулся он, показывая зубы. – Я же тебя только запугиваю… Ты можешь не отвечать на мои вопросы. Молчи. Просто молчи и все. А я пойму. Я же цыган, по глазам умею читать.

– Снимите наручники, – вдруг попросила она.

– Снять? Пожалуйста, – Заремба въехал в парк сквозь отсутствующий пролет в металлической изгороди, загнал машину под сень старых лип. Не спеша и грузно пересел к Еве на заднее сиденье.

– Болят суставы? – с циничной улыбкой спросил он и как бы со стороны посмотрел на свою, в общем-то неприятную, мерзкую физиономию – таким он ей должен казаться.

– Болят, – с покорностью призналась Ева.

Заремба бесцеремонно и грубо расстегнул кнопки на ее платье, залез рукой за пазуху, ощупал – на шее никаких украшений и бюстгалтера нет, грудь маленькая – два прыщика. Ева испытующе сузила глаза до темных щелок.

– Придется трусики снять,. – продолжал улыбаться он. – Красивые у тебя трусики!

И отвернув подол, захватил жесткими пальцами тесемки на бедрах, сдернул их до колен, преодолевая инстинктивное сопротивление, затем уже аккуратно и бережно снял трусики с ног. Ева мгновенно расслабилась, откинула голову на спинку сиденья.

Заремба поправил подол и, не сводя взгляда с ее лица, прощупал, пропустил между пальцев резинку.

– Нет, ты молчи, – посоветовал он. – Я же все понимаю. Дурочка ты, хоть и помощник депутата. Разве старого цыгана обманешь?

Под резинкой заднего треугольника трусов оказалась плоская пластмассовая ампула с бесцветной жидкостью. Заремба упрятал ее на место, а предмет женского туалета свернул, вложила пластиковый пакет и убрал в карман.

– Поближе к сердцу, – гнусно усмехнулся. – А теперь можно и наручники снять.

Махать руками не советую. И больно будет, да и бесполезно. Все эти ваши «кия!» годятся для худосочного противника, килограмм на сорок. А во мне весу – все сто тридцать.

Заремба отстегнул ее руки от петли, вытянул левую, и ощупав плечевой сустав, резким движением поставил его на место.

Ева вскрикнула, вцепившись другой рукой в спинку, блеснула черным глазом.

– Ничего, потерпи, – буркнул он. – У меня бабка костоправом была, вывих вправить плевое дело.

Лоб Евы, рассеченный стеклом, покрылся испариной, закусила губу. Правую руку Заремба вправлять не стал, рывком выдернул фотографию из кармана.

– Он заказал мою голову?

Ева взглянула мельком, но этого было достаточно: она знала человека с жилами на лбу в виде латинской «V».

– Молчи. Отвечать не обязательно. Я сам чувствую, когда горячо. Мне вынесли приговор после правительственного совещания? Нет? Не знаешь?.. Понятно. Значит, за срыв диверсии на Ленинградской АЭС. Кто из ваших людей работает в фирме «Нейтрон»? Ну, помогай, молча помогай, – он взял ее правую, безвольную, горячую руку. – Поможешь – вправлю вывих. Ну?

Она отвернулась, показывая ему слабый, беззащитный затылок с короткой стрижкой блестяще-черных жестких волос.

В этот миг пискнул пейджер и на табло появилась бегущая строка срочно позвонить дежурному оперативнику в собственную приемную. Это насторожило Еву, то ли Заремба привыкал к ее лицу, то ли физическая боль сняла с него желтизну восточной непроницательности.

Дежурный был взволнован или даже кем-то сильно взведен, поскольку чуть ли не рявкнул в трубку:

– Слушаю!

– Что, рома, жарко в конторе? – спросил Заремба.

– Для вас есть срочная информация, – умерив пыл, сообщил опер. Весьма важная.

– Из Питера? – глядя на Еву, прислушивающуюся к разговору, поинтересовался он: затылок у нее был выразительнее, чем лицо. Возможно, и третий глаз где-нибудь прятался в смоляных волосах…

– По телефону не могу, товарищ полковник, – смутился дежурный. – Вам приказано немедленно ехать в контору.

– А ты через не могу! – Заремба чуть развернул трубку, чтобы слышала Ева. – Ну, говори! Разрешаю.

– Из Карелии. Там «логово» накрыли.

– Хорошо, сейчас приеду, – бросил он. – А с кем ты сейчас там разговаривал?

– Со спецпрокурором.

– Что, сердитый?

– Не то слово. Там же гора трупов.

Заремба отключился, бросил на сиденье телефон.

– Слышала? И тут я вас сделал… Да ладно, слышала ведь! Накрыли мы ваше «логово», разорили гнездо. Мне с тобой теперь и говорить-то не интересно. Поедем в тюрьму.

Ева резко обернулась к нему – из подсохших разрезов на лбу и скуле засочилась кровь: верный признак сильного внутреннего напряжения, давление подскочило…

– Не нужно нервничать, – уже без всякого развязного цинизма сказал он. Тебя же учили не только ручками-ножками махать. Предлагал же тебе разговор профессионалов – не согласилась. А теперь в тюрьму, в бывшие подвалы КГБ.

Слышала?.. Ничего ты не слышала. Успокойся, внутренняя тюрьма не в подвалах.

Сидеть будешь на третьем этаже… Или тебе трусики вернуть, с ампулой? Хочешь, сам надену? И ампулу в ротик твой положу да зажму, чтоб не выплюнула. Оболочка у этой штуки рассасывается, правда?

– Не хочу, – вымолвила она.

Заремба взял ее левую, вправленную руку, примкнул наручником к петле над дверью и пересел за руль, запустил двигатель.

– А работать на нас – хочешь? Не понял?

Ева попросила носовой платок и стала промокать кровь на лице, едва шевеля непослушными пальцами.

– Ладно, подумай, – согласился он. – Только не долго, сутки, сама понимаешь, если согласишься, придется объяснять свое долгое отсутствие, доказывать по минутам… И не надейся, свои тебя не спасут. Я лучше сожру тебя вместе с трусами, но не отдам.

Дежурный оперативник едва успевал хватать трубки телефонов и даже по такому «нагреву» можно было определить, что в конторе начинается шторм. Заремба приказал ему еще на пять минут взять на себя эту ударную волну, сам же содрал пиджак и упал в кресло. Для тщательной проработки всех сообщений текущих, срочных и особо важных – не хватило бы и пары часов, поэтому он не стал даже открывать папки, сложенные в отдельные стопки по значимости информации. Сидел, тупо глядя перед собой, шевелил языком сломанный зуб, державшийся на мягких тканях челюсти. Шатал, пока не оторвал его, и сразу же во рту ощутился сладковатый вкус крови. Он выплюнул зуб на ладонь: золотая коронка и в самом деле была давно съедена и оставался лишь тонкий желтый ободок.