Остров. Остаться людьми. Тетралогия (СИ)

Макаров запрокинул назад голову и посмотрел на Гошу.

– Донован сказал, что в ампуле был адреналин. В первый день на острове меня откачивали. А потом вливали в вену физраствор. Так сказал Донован.

Молчание.

Они два часа говорили перед этим, и все уже сказано было, кажется. Кроме главного.

– Больше ты ничего не помнишь? Только драку в лесу и разговор где-то в помещении?

– Ничего больше. Но я видел пряжку, видел следы на камне от пуль. Если мне померещилось, тогда что все это значит?

Молчание. Они оба хотели, чтобы ответ, который имелся и который выглядел чудовищно, озвучил другой.

– Гоша, я каждый день по несколько раз в день смотрю на солнце. И каждый день почти схожу с ума. Или я уже сошел. Второе вернее, потому что к лучшему ничего не меняется.

– К лучшему изменилось только то, что мы на авианосце, а не на берегу.

– Я не знаю, к лучшему ли это. Прошедшая ночь заставила меня усомниться в том, что нам здесь лучше… Но каждый день я смотрю на солнце.

– И что тебе рассказывает оно?

– О, – оживился Макаров, – оно откровенно, как одноклассница-девственница… Вчера, к примеру, в обед, оно разболтало, что я нахожусь где-то в районе пятнадцатой параллели между Гавайями и островами Лайна. Вечером солнце заблудилось в собственных россказнях и соврало, что я в море Лабрадора. Сегодня утром она, шлюха, – я о солнце – встала с чужой постели, видимо, поскольку появилось с северо-запада, а не на востоке… А перед тем как спуститься сюда, я сверил координаты и прикинул, где мы можем находиться третьего сентября две тысячи девятого года в семнадцать часов тридцать минут.

– И что тебе шепнуло солнце?

Макаров закрыл глаза и прижал затылок к одной из приваренных к лестнице ступенек.

– Ничего особенного. Мы сейчас в Корее.

– Северной или Южной?

– Есть разница?

– Я не хочу быть в Северной. Там меня казнят за тунеядство.

– Ну, значит, мы в Южной Корее, – успокоил его Макаров. – Солнце… Не мне, моряку, объяснять тебе, и не тебе, геологу, меня слушать, но будь я проклят, Гоша, если я ошибаюсь… Ты заметил, что у нас не растут бороды, я разговаривал с солнцем… В убитом Артуром человеке Дженни признала своего мужа, бывшего священника Антонио… Хотя является вдовой Грегори Ричардсона, известного музыканта… И я утратил навыки навигации, верно, если тычу пальцем в небо как юнга и не могу понять, где стою. Ты знаешь, Гоша, а ведь это впервые происходит со мной – я стою на палубе военного корабля и не могу понять, где нахожусь…

– Макаров?

– Я здесь, здесь… Я еще не на Мадагаскаре.

– Тот человек в военной форме…

– С медальонами Стива МакНамана?

– Я думаю…

– Говори быстрей. Борода у меня здесь не растет, но в туалет я хочу, как в Калининграде.

– Я думаю, что это и есть МакНаман, Макаров… Один из пилотов самолетов, которые мы видим. Возможно, я сейчас сижу в кабине того, который он вел в Бермудском треугольнике. Время стоит, оно не движется… Ничего не движется, кроме сошедшего с ума солнца.

Молчание.

– Макаров…

– Да?

– Мы… далеко от…

– Мира?

Молчание.

– Мы далеко от мира, к которому привыкли. Мы в глубокой временной яме, Макаров…

По крайней мере еще пять минут прошло, пока Макаров снова не запрокинул голову.

– А ведь Артур мог не убивать того человека, в каюте.

– Потустороннего мужа Дженни?

– Смешно сказал. Да, он мог его не убивать. Но убил. И тот человек не был против. Когда мы ворвались в каюту, он был ранен. И я ни за что не стал бы в него стрелять. Но ему нужно было умереть, это знали они оба. Он и Артур. И тогда у него в руках оказался нож. То есть у Артура появился резон нажать на спуск.

– Я слушаю тебя, и кажется мне, что вместе с солнцем по небу летает твое воспаленное воображение, – признался Гоша. – Солнце – согласен, я принимаю даже капризы Дженни, решившей выбрать вдовство по своему усмотрению. Но зачем Артуру убивать своего?

– Тот «свой» не выполнил задания и рисковал оказаться в наших руках. Его могли разговорить. И вот я думаю – какая же причина или великая цель могла заставить того человека без труда принять предложенную смерть вместо возможности остаться в живых.

В ангаре снова повисла тишина.

– Гоша?

– Я услышал тебя, услышал… Но ты меня спрашиваешь, думая, что я отвечу?

– Нет, я просто так спрашиваю… Нам пора наверх.

– Да, конечно, – засуетился Гоша. – Я вот только хотел бы знать, как пропавшие в сорок пятом году пять «Эвенджеров» сороковых годов постройки сели на палубу авианосца, который построен в середине семидесятых.

– Я думал, ты спросишь, как авианосец мог оказаться в семи морских милях от берега на острове, которого…

Молчание.

– Которого нет, Макаров?

– На острове, которого нет…

Некоторое время Гоша безучастно смотрел мимо Макарова, а потом поманил его пальцем в дверь, ведущую на нижнюю палубу.

– Здесь мы сможем поговорить, чтобы никто не услышал и не посчитал помешавшимися на почве отсутствия курева. – Усевшись на колесо «Эвенджера» так, чтобы Макаров, сев на другое, оказался к нему лицом, он потер ладони. – Я покажусь тебе идиотом, конечно, но… Но лучше уж показаться, чем стать. А я им становлюсь. От того, что вижу.

– И что ты видишь?

– До Эйнштейна о странствиях во времени говорили только беллетристы. В науке о возможности подобных перемещений стало модно размышлять чуть позже. Феномен перемещения во времени с того самого момента стал объясняться с точки зрения действия пространственно-временного континуума. Но легкий еврейский акцент Эйнштейна до сих пор звучит в каждом размышлении на эту тему.

– Пока не понимаю, – признался Макаров.

– А я еще ничего и не сказал… По теории относительности выходит, что при скорости, близкой скорости света, время должно замедляться. Однако скорость света практически недостижима в отличие, скажем, от скорости звука, барьер которой был преодолен в конце двадцатого столетия. Далее теория Эйнштейна ведет нас к тому, что, когда тело развивает скорость, близкую к скорости света, его вес начинает увеличиваться. И в точке достижения этой скорости он становится практически бесконечен… Еще одна аксиома, которая также сопровождает теории о времени, гласит: первое путешествие, если ему суждено будет произойти, будет связано не с появлением сверхбыстрого аппарата, а с выявлением еще не известной никому среды, в которой любой сверхбыстрый аппарат может развить бесконечно быструю скорость…

– Особая среда?

– Да, – кивнул Гоша. – Но коридоры, в которых можно перемещаться во времени, существуют на самом деле. Я так думаю, во всяком случае… «Черные дыры», они же – «тоннели времени»… Считается, что, когда звезда, масса которой превышает массу Солнца как минимум в четыре раза, гибнет…

– Гибнет звезда?

– Не иронизируй. Первый раз на сарказм я внимания не обратил, зачем давить меня дальше? – Гоша растер лицо. – Ты лучше послушай, а потом считай, что я идиот не кажущийся, а настоящий. Когда энергия звезды сгорает, они взрываются из-за давления, вызванного их собственным весом. Без уравновешивающих энергией сил они давят сами себя, понимаешь?.. Происходит взрыв, в результате которого образуются «черные дыры». И гравитационные поля их настолько мощные, что место взрыва не может оставить даже свет. И любой объект, что оказывается рядом, затягивается в дыру, как монета в пылесос «Кирби»!

– Я пока не могу понять, как это к нам относится…

– Черная дыра окружена гравитационным полем, в котором тела достигают скорости света. Предполагается, что в глубине черной дыры – предположительно, в центре, в так называемой точке сингуляра – законы физики прекращают действовать. Эйнштейн и Ньютон отдыхают. А пространственная и временная координаты меняются местами. Так перемещение в пространстве превращается в перемещение во времени.

– Ты хочешь сказать, что…

– Посмотри вокруг… – угрожающе прошептал Гоша.