Все приключения мушкетеров

Гримо сделал знак, что кончил, и указал на дюжину мертвецов, которых он поставил в самых живописных позах: одни заряжали ружья, другие прицеливались, а иные держали в руках шпаги.

– Браво! – сказал Атос, – это делает честь твоему воображению.

– А я все-таки не понимаю этого, – сказал Портос.

– Прежде уйдем отсюда, – сказал д’Артаньян, – ты поймешь после.

– Подождите одну минуту, господа, дадим Гримо время убрать завтрак.

– А! – сказал Арамис, – между тем черные и красные точки растут видимо, и я разделяю мнение д’Артаньяна, что нам пора уходить, не теряя времени.

– Теперь я не вижу причины откладывать отступление; мы держали пари на один час, а пробыли здесь полтора часа. Идем, господа, идем!

Гримо ушел уже вперед с корзиной и остатками завтрака.

Четыре друга вышли за ним и уже сделали шагов десять, как вдруг Атос вскричал: – Что же это мы сделали, господа!

– Разве ты забыл что-нибудь? – спросил Арамис.

– А знамя! Его никогда не следует оставлять неприятелю, хотя бы оно было из салфетки.

И Атос бросился в бастион, вошел на платформу и снял знамя; но так как ла-рошельцы были уже на расстоянии выстрела, то они сделали по нему сильный залп. Атос, казалось, был заколдован: пули пролетели со свистом около него, но ни одна не задела его.

Атос поднял вверх знамя, обратясь спиной к городским войскам и кланяясь смотревшим из лагеря. С обеих сторон раздались крики, с одной крики гнева, с другой восторга.

Второй залп последовал за первым и три пули, пробив салфетку, превратили ее в настоящее знамя. Весь лагерь кричал: «Уходите, уходите!»

Атос сошел; товарищи, нетерпеливо ожидавшие его, встретили его с радостью.

– Пойдем, пойдем, Атос, – говорил д’Артаньян, – прибавим шагу. Теперь, когда мы нашли все кроме денег, глупо было бы дать убить себя.

Но Атос продолжал идти торжественным шагом, несмотря на убеждения своих товарищей, которые, видя, что их замечания бесполезны, последовали его примеру.

Гримо с корзиной ушел вперед и был уже вне выстрелов.

Минуту спустя из бастиона снова раздался залп выстрелов.

– Что это значит? – спросил IIортос: – в кого они стреляют? Я не слышу свиста пуль и никого не вижу.

– Они стреляют в наших мертвецов, – отвечал Атос.

– Но мертвецы не будут отвечать им.

– Конечно; тогда они подумают, что это хитрость, будут рассуждать, пошлют парламентера, и когда узнают нашу шутку, мы будем уже вне выстрелов их. Поэтому нет никакой надобности торопиться.

– А! Теперь понимаю, – сказал удивленный Портос.

– Наконец! – сказал Атос, пожимая плечами.

Французы, видя, что четверо друзей возвращаются тихим шагом, встретили их криками восторга.

Наконец, снова раздались выстрелы и в этот раз четверо друзей слышали жалобный свист пуль, падавших около них на камни.

Ла-рошельцы овладели, наконец, бастионом.

– Вот неискусные стрелки! – сказал Атос. – Сколько мы их убили? Кажется, двенадцать человек?

– Или пятнадцать.

– Сколько мы раздавили?

– Человек восемь или десять.

– И за все это ни одной царапины! А, нет? Что это у вас на руке, д’Артаньян? Кажется, кровь?

– Это ничего, – сказал д’Артаньян.

– Пулей?

– Нет.

– Что же это такое?

Мы уже говорили, что Атос любил д’Артаньяна как сына, и, будучи обыкновенно мрачным и нечувствительным, он в отношении к этому молодому человеку выказывал иногда отеческую заботливость.

– Царапина, – отвечал д’Артаньян. – Я оцарапал палец перстнем.

– Вот каково носить бриллианты! – сказал с пренебрежением Атос.

– Ах, да у него действительно есть бриллиант, – сказал Портос. – Что же мы жалуемся, что нет денег, когда есть бриллиант?

– В самом деле! – сказал Арамис.

– Прекрасно, Портос! На этот раз ваша мысль хороша.

– Без сомнения, – сказал Портос, гордясь похвалой Атоса, – так как есть бриллиант, то продадим его.

– Но это бриллиант королевы, – сказал д’Артаньян.

– Тем лучше, – сказал Атос. – Королева спасет им своего любезного Бокингема и нас; нет ничего справедливее; продадим бриллиант. Что думает об этом г-н аббат? Я не спрашиваю мнения Портоса; мы его уже слышали.

– Я думаю, – сказал, краснея, Арамис, – что так как перстень получен д’Артаньяном не от любовницы, следовательно, не служит залогом любви, то он может продать его.

– Итак, продадим бриллиант и не будем больше говорить об этом, – весело сказал д’Артаньян.

Выстрелы продолжались, но друзья были уже далеко и ла-рошельцы стреляли только для очищения своей совести.

– Право, эта мысль Портосу пришла очень кстати; вот мы уже и в лагере. Итак, господа, ни слова больше об этом деле; за нами наблюдают. Толпа идет нам навстречу, и верно нас понесут с триумфом.

Действительно, весь лагерь был в движении; больше двух тысяч зрителей смотрели на хвастливую выходку четырех друзей, не подозревая настоящей причины ее. Везде слышны были крики:

«Да здравствуют гвардейцы! Да здравствуют мушкетеры!»

Бюзиньи первый подошел пожать руку Атосу и сознался, что пари им проиграно. Драгун и швейцарец последовали его примеру. Начались бесконечные поздравления, пожатия рук, обнимания и неистощимые насмешки над ла-рошельцами; наконец поднялся такой шум, что кардинал думал, не сделалось ли возмущения, и послал ла Гудиньера, капитана своей гвардии, узнать, что случилось.

Дело было рассказано посланному со всем красноречием восторга.

– Ну, что? – спросил кардинал, увидя ла Гудиньера.

– Три мушкетера и один гвардеец держали пари с Бюзиньи, что позавтракают в бастионе Сен-Жерве и во время этого завтрака держались в бастионе два часа против неприятеля, убив притом несколько ла-рошельцев.

– Узнали вы имена этих трех мушкетеров.

– Да.

– Как их зовут?

– Атос, Портос и Арамис.

– Опять три мои храбреца! – прошептал кардинал.

– А гвардеец?

– Д’Артаньян.

– Эти четыре человека должны быть моими.

В тот же вечер кардинал говорил с де Тревилем об утреннем подвиге, бывшем предметом разговоров всего лагеря.

Де Тревиль, слышавший об этом подвиге молодых людей от них самих, рассказал кардиналу все подробности его, не исключая эпизода с салфеткой.

– Это хорошо, господин де Тревиль, – сказал кардинал. – Пожалуйста, пришлите ко мне эту салфетку. Я велю вышить на ней три золотые лилии и дам се вместо знамени вашей роте.

– Ваша эминенция, это будет несправедливо в отношении к гвардейцам; д’Артаньян не мой – он из роты Дезессара.

– Так возьмите его к себе, – сказал кардинал. – Эти четыре храбрых воина так любят друг друга и между тем служат не в одной роте.

В тот же вечер де Тревиль объявил трем мушкетерам и д’Артаньяну эту приятную новость и пригласил их всех к себе завтракать на другой день.

Д’Артаньян был вне себя от радости. Сделаться мушкетером было мечтой всей его жизни.

Три друга были также очень рады.

– Действительно, – сказал д’Артаньян Атосу, – твоя мысль о завтраке великолепна; мы приобрели посредством ее славу и могли вести беспрепятственно самый важный разговор.

– Который мы можем продолжать теперь, не навлекая ничьего подозрения, потому что с этих пор мы будем слыть за кардиналистов.

В тот же вечер д’Артаньян сообщил Дезессару о своем повышении.

Дезессар, который очень любил д’Артаньяна, предлагал ему свои услуги. Перемена полка требовала издержек на обмундировку.

Д’Артаньян отказался, но, пользуясь случаем, он просил его оценить бриллиант, который и отдал ему, чтобы обратить его в деньги.

На другой день, в восемь часов, утра слуга Дезессара пришел к д’Артаньяну и принес ему мешок с золотом, в котором было семь тысяч ливров.

Это была цена бриллианта королевы.

XVIII. Семейное дело

Для дела Бокингема Атос придумал название: «семейное дело».

Семейные дела не подлежали заведыванию кардинала; семейное дело никого не касалось, и о нем можно было говорить при всех.