Конец белого ордена

Здороваясь, Улыбышев благосклонно улыбнулся, но взглянул на Володю достаточно зорко и внимательно. Руку пожал крепко и без лишних слов приступил к делу. Вопросы, которые он задал Корабельникову, изобличали в нем человека, хорошо разбирающегося в обстановке.

Отвечал Володя кратко, но точно. Знал он о белом движении на юге достаточно много, особенно помогли ему беседы с арестованным корнетом.

…Весной 1918 года положение Добровольческой армии на юге страны было отчаянным. Дон и Кубань, где действовала армия контрреволюции, со всех сторон были окружены красными. Белые офицеры, юнкера и кадеты отступали за Дон, в степи. Офицерские подразделения дрались отчаянно. В конце марта во время боев под Екатеринодаром разорвавшимся снарядом был убит главнокомандующий белой армии Лавр Корнилов. Командование над отступающими частями принял опытный царский генерал Деникин.

Добровольческая армия стала расти и крепнуть. К белогвардейцам примкнуло богатое казачество, из Петрограда, Москвы, со всей России под знамена Деникина стало стекаться белое офицерство. А в мае месяце Добровольческая армия уже готовилась перейти в решительное наступление против красных частей…

Все то, о чем Корабельников рассказывал, очевидно, не расходилось со сведениями, которыми располагало руководство монархической организации. И это укрепило доверие к молодому связному.

— Да, — произнес Улыбышев в раздумье, — к концу мая надо ждать великих событий. Красная армия тоже готовится к решительным боям. Реввоенсовет республики снял Главкома Северной группы Закавказской армии Автономова. На его место назначен латыш Калнин.

Мещерский нетерпеливо пожал плечами.

— Спасти Россию могут только германские дивизии. На них вся надежда. С большевиками было бы покончено в два счета. Скорей бы только фельдмаршал Эйхгорн двинул свои войска на Москву. Что немцы медлят, не понимаю. Или им достаточно только одной Украины? Глупо!

Корабельников полагал, что ему особенно не стоит вмешиваться в разговор на политические темы. О чем можно говорить с людьми, ослепленными ненавистью к народу, к России. И не об отечестве они пекутся, а о своих потерянных поместьях. Но на последние слова поручика решил отозваться. Он знал, что не все белогвардейцы ориентируются на немцев. Часть офицерства была преисполнена ненависти к немцам, жаждала продолжения войны с Германией. Он сказал:

— Но ведь немцы даром не помогут. Пол-России возьмут за свою помощь.

— И что же, — зло вскинул подбородок Мещерский. — Пусть берут. Лучше пол-Роосии потерять, чем всему государству погибать. Выхода нет! Как вы думаете, господа?

Улыбышев снисходительно усмехнулся и сказал, точно взвешивая каждое слово:

— С германским императором найти общий язык мы сумеем. Несомненно, он будет заинтересован в том, чтобы в России была восстановлена самодержавная власть в лице законной династии Романовых.

Улыбышев исподлобья метнул взгляд на юношу, желая, очевидно, определить, какое впечатление произвели его слова. Лицо Володи выражало почтительное внимание. Улыбышев продолжал:

— Монархи договорятся. Об этом не нам с вами заботиться. А Россия останется за Романовыми. Невзгоды перетерпит и, даст бог, опять наберет прежнюю силу. Русь грабили, опустошали не один раз. Москву сжигали, а она опять из пепла, как птица феникс, поднималась. Главное же — избавиться от большевистского ига. Раз и навсегда отбить у черни охоту к революциям. Надо ее так запугать, чтобы и далекие потомки боязливо вздрагивали при слове «революция». Бунтовщиков надлежит стереть с лица земли огнем и мечом…

Подполковник побагровел, жилы на тощей шее вздулись, глаза загорелись исступленной злобой. И совсем нетрудно было представить его карателем. Вероятно, таким он и был в действительности, способным на какое угодно преступление.

Улыбышев вытер платком вспотевший лоб, пену в уголках губ, куцая бородка его еще некоторое время нервно дергалась. Затем он окончательно успокоился, снова принял свой благовоспитанный, учтивый вид. Уже прощаясь, спросил Володю:

— Вы вооружены?

Корабельников повел головой в сторону Мещерского и ответил:

— Наган у меня взяли при первой встрече.

Улыбышев коротко хохотнул и приказал Мещерскому:

— Верните оружие.

Это Володя расценил как знак доверия со стороны руководства белогвардейской организации. Наконец-то испытательный срок кончился, его приняли в организацию. Кончился период вынужденного безделья и скуки. Что-то теперь ему поручат, дадут пароль, укажут явки…

— Скучаете, вероятно, изрядно? — как бы угадывая, спросил Улыбышев.

— О, конечно!

— Потерпите еще немного.

«Ничего не попишешь, — подумал Володя, оставшись в комнате один, — ждать так ждать». Начиналось то необычное в его чекистской жизни, чего он так долго ждал… Многое теперь зависело от его выдержки, хладнокровия, прозорливости. Один неверный шаг — и все сорвется… Могут, конечно, разоблачить и убить. Но нет, легко это им не удастся.

Володя ласково потрогал наган, с ним он чувствовал себя спокойней.

На другой день, так же внезапно и таинственно, как и в первый раз, Мещерский снова появился в квартире на Большой Полянке. Корабельникову он сказал кратко, деловито и доверчиво, как сообщнику:

— Сейчас вместе с вами, Митя, мы отправимся к Канатчиковой даче. Там находится весьма ценный для России человек, великий князь Андрей Романов. Мы должны перевести его на новую конспиративную квартиру. Оттуда его переправят дальше. Вы пойдете рядом с ним и будете изображать из себя сына вашего спутника. Отец гуляет с сыном, это выглядит трогательно…

Зимой восемнадцатого года сумевший избежать ареста бывший великий князь Андрей Кириллович Романов установил связь с монархической контрреволюционной организацией «Орден мономаховцев». Заговорщики взялись вывезти царского родственника в безопасное место. Вначале, правда, его намеревались переправить на юг, к Корнилову. Белогвардейцы предполагали объявить его претендентом на царский трон. Но дела у корниловцев складывались неблагоприятно, и политический совет при штабе белогвардейцев на Дону предложил «Ордену мономаховцев» с этой затеей повременить. Эту-то шифровку и привез в Москву лицеист Митя Ягал-Плещеев.

Сам Андрей Романов ждать больше не хотел. Он настаивал на том, чтобы ему в ближайшее время помогли выбраться из Москвы. Он сильно трусил, этот претендент на русский престол. Романов мечтал скорее очутиться в безопасном месте, лучше всего за границей, где на его имя в швейцарском банке хранились заблаговременно помещенные миллионы. Кроме того, в мешке, с которым он никогда не расставался, Романов таскал за собой бриллиантовые и жемчужные драгоценности русской короны.

— Ну что ж, я готов, — бодро отозвался Корабельников и щелкнул каблуками.

Мещерский подошел к окну, осторожно выглянул наружу, опытным взглядом окинул двор и закоулки. Осмотром остался доволен. Сказал, направляясь к выходу:

— Выходить будем поодиночке. Встретимся на углу у церкви.

После его ухода Корабельников молниеносно написал записку и спрятал ее в условленном месте. Как и было договорено, встретились у церквушки.

— Вот и кончилось, Митя, ваше затворничество, — сказал Мещерский с улыбкой. — Рады?

— Еще бы. Вам даже трудно себе представить, как нудно тянулось время.

— Да, я понимаю… А стреляете вы метко?

— Как будто неплохо, — ответил Корабельников. — На стрельбище всегда получал «отлично»…

— Превосходно. Это я спросил на тот случай, если нам придется вступить в перестрелку. К оружию будем прибегать только в крайнем случае, когда что-нибудь будет угрожать нашему подопечному.

Они шагали по пустынным улицам. Прохожие встречались редко. На мосту через Москву-реку шедший навстречу старик с окладистой бородой удивленно остановился, поглядел, затем припустился их догонять, крича вслед:

— Эгей, сынок! Молодой человек, погодите! Одну минутку!

Корабельников и Мещерский настороженно остановились, переглянулись. Мещерский спросил: